Играя с Судьбой (СИ)

Вспомнились несмелые шепотки после отбоя, легенды, передававшиеся от старших младшим. Не ввязываясь в разговоры, зная, что это спровоцирует очередной град насмешек, я жадно ловил в темноте каждое слово, долетавшее до моих ушей, и словно наяву представлял Звёздных бродяг, их корабли, перемещавшиеся по Галактике со скоростью мысли, их мощь, их гибель, и всё, что осталось от бродяг-Аюми на память людям: редкие поразительно-синие, ни на что не похожие камни, способные утешить любую печаль, подарить везение и удачу тем, кто заполучил их в свои руки.

В моей ладони лежал камень Аюми. Которому нет цены.

Вот и отгадка — пронеслось в голове. Вот что искали наёмники Иллнуанари. Вот из-за чего устроили засаду в порту. Этот синий некрупный камушек мог интересовать даже Анамгимара Эльяну. Слишком дорогими были они — подобные лишь осколкам неба, невероятные, невозможные. Слишком редкими. Семь штук на все обитаемые миры. Семь штук, и до сих пор ни одного — в Торговом Союзе.

Аккуратно положив изрядно потяжелевший камень на край консоли, я грустно улыбнулся.

Глава 4

Тишина. Какая же полная, ничем не нарушаемая беззвучность. Тело ватное. Кажется, что из меня выжали все силы — все до последней капли, а тело бросили, как сухой бесполезный жмых. Я могу ощущать, могу думать, но перевернуться на другой бок не могу. Не могу даже открыть глаза — не хватает сил.

Чем меня так? Не вспомнить. Стоит чуть напрячься, как мир вокруг начинает вращаться с бешеной скоростью и сознание распадается на куски. И я пытаюсь удержать сознание и не соскользнуть в чернильную бездну. Но угольно-черные стенки бесконечного тоннеля раскручиваются вокруг, тянут меня вниз, в бездну. И мне никак не удается остановить это набирающее скорость вращение. Накатывает дурнота.

Последствия прыжка? Нет, быть того не может…. В Академии нас всех тестировали ещё салагами. Если бы мне становилось дурно с переходов — не быть мне пилотом.

Оглушает внезапным пониманием — я не знаю, где я, не знаю, что со мной, не знаю, почему так тяжело дышать: грудь словно придавило каменной плитой. Каждый вдох кажется последним — столько уходит сил.

Как сквозь слой ваты неожиданно просачиваются приглушённые звуки, смутные слова, ощущение чужой руки на плече, встревоженный голос шепчет: «Потерпи… Потерпи еще немного, сынок».

Мир рассыпается золой потухшего костра….

Сознание возвращается — словно я выплываю из глубины. Какой-то странный запах тревожит, не давая миру вокруг потухнуть вновь.

Вспоминается чернота пространства и пять перехватчиков, заходящих на меня как на цель, и вызывающие трепет и страх, тускло сияющие мертвенным зеленоватым светом стенки внепространственного тоннеля. И чувство облегчения от понимания, что, как бы ни старались перехватчики — им меня уже не достать. Слишком поздно. Доля секунды — и тоннель схлопнется, а корабль выбросит в пространство за сотни световых лет от точки, в которой я сейчас нахожусь…

Неужели успели? Нет… стань я пленником Иллнуанари, никто не стал бы звать меня «сынок». Так где я?

Вспоминается — фраза звучала странно, непривычно. Она складывалась из причудливо звучащих сочетаний слогов.

Ударом молнии, ослепительной вспышкой пронзило осознание — ни на одном из известных мне наречий Раст-эн-Хейм, ни на одном из диалектов она не могла звучать подобным образом. Никогда ни одного подобного слова я не слышал ни от учителей, ни от сокурсников. Язык чужой, но я понимаю, что мне говорят.

Однако, не успеваю я толком удивиться, как за первой вспышкой следует вторая, и меня накрывает, словно океанской волной, сложившаяся из разрозненных кусочков воспоминаний картинка того, что последовало за переходом — встреча с лигийцами.

Зря я, наивный, надеялся, что сторожевики Лиги не заметят малой яхты, вломившейся в систему Ирдала. Заметили — и тут же пошли на перехват. Связанный по рукам и ногам состоянием пассажиров я мог лишь одно — стараясь не совершать резких манёвров, постепенно наращивать скорость, дожидаясь момента, когда деструктор «перезарядится», и можно будет снова уйти в прыжок. Куда — я не думал, голова была забита другим: удрать от навязчивого эскорта и не погубить ни Фори, ни Арвида.

Мне это почти удалось. Почти…

Я мысленно застонал, вспомнив, как прямо по курсу невесть откуда возникли корабли, по виду больше всего похожие на яхту самого Арвида: скоростные, маневренные и очень хорошо вооружённые.

Будь я один, не будь со мной едва живых пассажиров, я бы показал всё, чему меня научили, выжав из яхты максимум возможного, и попытался бы вырваться из окружения.

Дали небесные! Как мне хотелось избежать плена, выполнить какой-нибудь запредельный маневр и ускользнуть, но вспомнилось «прорвемся, рыжик» произнесённое с мягким, чарующим акцентом, и опустились руки — до этого момента мне казалось, что можно чем угодно пожертвовать ради свободы, но заплатить за это жизнью симпатичной маленькой женщины — оказалось чрезмерной ценой. К чему свобода, если я больше никогда не увижу её мягкую улыбку?

Я понимал, любой неосторожный маневр выжмет из её тела остатки жизни, и можно будет сколько угодно каяться и проклинать судьбу впоследствии — но её это не вернёт. Поэтому я заставил себя смириться с неизбежным и лёг в дрейф.

Сердце билось запертым в чересчур тесной клетке зверем. Под конвоем, повинуясь навязанному плану полёта, я послушно проследовал в порт, с аккуратностью, достойной суперкомпьютера, посадил яхту на небольшом островке, затерянном посреди океана, и открыл люк, безучастно наблюдая на мониторе, как с разных сторон к кораблю стремительно выдвигаются группы вооружённых людей.

Они двигались слаженно — так же, как корабли, вынудившие меня принять решение о посадке. Штурмовикам не потребовалось много времени, чтобы пересечь поле и добраться до яхты.

Я коснулся пальцами тёплого синего камня, лежавшего на краю консоли — словно приросшему к тому месту, где я его положил. Это чудо мне не принадлежало, и я даже был рад, что оно уходит. Удержать в руках кусок солнца и не обжечься — так не бывает. Но почему-то мне было жаль, что расстаться с ним пришлось настолько скоро, даже не успев, как следует, рассмотреть.

Топот шагов, встревоженные голоса, раздававшиеся уже внутри корабля, заставили вспомнить, что кроме меня на борту есть два тяжелораненых человека: Арвид и Фори. Похолодев, я вскочил на ноги и кинулся к выходу из рубки, но не успел добежать. Воздух вокруг завибрировал, заискрился, в нос шибануло нестерпимой вонью; стены закружились, поменялись местами пол и потолок, и последнее, что я увидел отчетливо и резко перед тем, как накатила чернота — дуло парализатора и испуганные глаза штурмовика.

Теперь понятно, откуда ватная тяжесть во всем теле, и ощущение, что я вот-вот развалюсь на куски — всё это последствия выстрела.

Как же плохо-то. Как погано. Во рту — вяжущая сухость, хочется пить, но я даже не могу шевельнуть языком.

Долго ли это со мной — не знаю. Время застыло.

Откуда-то приходит воспоминание. «Муха в янтаре». Чёрное насекомое внутри камня солнечного цвета кажется живым, мнится: она вот-вот почешет лапки, дрогнут крылья и насекомое взлетит. Но муха недвижима. Сейчас я чувствую себя той мухой: как бы ни хотел, я даже шевельнуться не могу!

Влажная ткань прикоснулась ко лбу, скользнула по правой щеке, потом по левой. Кто-то заботливо обтирал мне лицо и шею.

Прохлада металлической ленты плотно обхватила запястье. Знакомое ощущение: так присасывается к коже кибердиагност.

Мне это не кажется? Такое возможно?

А от запястья по венам с каждым толчком пульса ползло тепло, высвобождая скованное, непослушное тело. Десяток сердцебиений — и я уже могу слегка двинуть пальцами. Ещё немного времени — и мне удаётся поднять веки. В глаза бросается белый потолок, следом — светлые стены. Сквозь прямоугольник окна взгляд скользит дальше — к простору, откуда в комнату вливается поток яркого света, расслабляющего ласкового тепла и свежего, остро пахнущего йодом воздуха.

Странные у лигийцев тюрьмы…

Ко мне склоняется женщина: её невероятно яркие волосы цвета апельсина крупными кудряшками выбиваются из-под кокетливо сдвинутой шапочки, и брови и ресницы у неё тоже рыжие, а на белой коже россыпи охристых пятнышек — особенно много их на щеках и носу.

— Очнулся? — спрашивает она, глядя на меня со странным выражением. Не будь я пленником, мне подумалось бы, что это — сочувствие. А ещё я окончательно убеждаюсь — она говорит на незнакомом языке, но это не мешает мне её понимать.

— Где я? — слова даются мне с трудом, язык, который словно оцарапали наждаком, едва ворочается во рту.

Женщина не понимает. Покачав головой, она отодвигается и, отвернувшись куда-то в сторону, зовёт:

— Эгрив, мальчик очнулся.

Стало быть, я для неё — просто мальчик? Интересно, она в курсе — кто я и откуда? Хотя, заговорил я на языке Торгового Союза, так что по одному звучанию вопроса она должна бы понять, что перед ней чужак. Впрочем, что я сам знаю о ней? Ничего ровным счетом, кроме того, что встреться я с ней на Лидари — долго бы ошеломлённо смотрел вслед. Настолько рыжих я в жизни ещё ни разу не видел.

Женщина вновь ласково улыбается мне и отходит в сторону, пропуская высокого худощавого мужчину в униформе медслужбы.

— Где я? — повторно выталкиваю через сухие, плохо повинующиеся губы свой вопрос.

Медик склоняется надо мной, внимательно смотрит в лицо.

— В госпитале, — чуть помедлив и словно подбирая слова отвечает он на языке Раст-эн-Хейм.

Потом его рука ложится на браслет кибердиагноста, и по венам вновь растекается тепло. И тотчас у меня начинает кружиться голова и путаться мысли.

Пытаясь собраться с силами, я злюсь на эту несвоевременную слабость; усилием воли собираю остатки сил и, глядя в потерявшее четкость, расплывающееся перед глазами лицо медика, шепчу:

— На корабле… пассажиры… мужчина и женщина. Они живы? Где они?

На лице медика отражается недоумение, но в темных, спокойных глазах внезапно отражаются интерес и сочувствие.

А я, умудрившись поймать его пальцы, вцепившись в них из последних сил, раз за разом повторяю вопрос:

— Фори, Арвид, они — живы?

Силы покидают меня, мир подёргивается серой туманной дымкой, фиксировать внимание на чем-то становится невероятно тяжело.

— Живы, — ответ настигает уже за гранью реальности, в зеве внепространственного тоннеля, схлопывающегося вокруг.

Я проваливаюсь в сон, как в трясину, как в зыбучий песок. И мир вокруг погружается в черноту, делая несколько оборотов вокруг своей оси.

Постепенно чернота вокруг истончается, и я захлёбываюсь синевой: она везде — то густая, то истончённо-блёклая; то ли морок, то ли звездный свет, то ли туман. Вначале кажется, из этой ловушки легко выбраться, просто отмахнувшись от голубовато-белёсого тумана, но проходит мгновение, и дымка перерождается, превращаясь в сапфировый ливень, бьющий со всех сторон разом, холодными синими каплями протыкающими кожу, прошивающими тело, стремящимися туда, где положено находиться сердцу. И тогда, там из ледяного комка неожиданно пробивается ласковое тепло, прорастая ниточками по ходу нервов.

Синева…. Она протянулась снаружи в меня, сплела свою хитрую паутину, которая отзывается на каждый сполох снаружи. Страх и неприятие прошли. И даже бешеный стук сердца становится умиротворённее, реже. На каждое биение пульса синь отзывается изменением оттенка: словно от ветра пробегает рябь по волнам. Хотя, может, это сердце, сбившись с собственного ритма, подстроилось под мерцание сини?

Мне не понять этого, да и нет желания понимать. Чувство покоя переполняет душу. Такого полного, ничем не нарушаемого покоя я никогда не испытывал, и мне совсем не хочется волноваться, нервничать и разрушать иллюзию.

Я просто покачиваюсь на синих волнах, а извне… Извне в мою душу смотрят звёзды: и я чувствую себя под этим заинтересованным взглядом, по сути — нагим. Мне не спрятать мыслей, желаний, чувств, не скрыть ничего, но это и не тревожит.

Но мы так долго смотрим друг в друга, что, полностью проникшись доверием, в какой-то момент я тянусь к синеве. Да, мы связаны с нею паутиной бирюзовых жил, проросших в моём теле; но тянусь я не ней не телом. Разумом. Я прикасаюсь к синеве, и беззвучие прорывается: в сознание летят обрывки мелодий, шумов, возгласов, смеха, сухой шелест травы, шуршание гальки, увлекаемой волнами, восторженные крики детей… и захлёбывающиеся стоны умирающих.

Безмятежность рвётся в клочья, и я вновь на лётном поле порта Лидари раз за разом набрасываюсь на своего противника, словно не замечая его жестоких ударов, и теперь осознаю, что он немногим старше меня; отмечаю, как сменяются на его лице презрение, удивление, и как страх искажает черты за мгновение до…, и как, забыв о его существовании, я бросаюсь к Фори.

Осознание железным обручем сдавливает виски.

Обжигает пониманием — я — убил… Я убил человека. И не одного. Первый из противников, тоже остался на поле — я так же забыл о нем, оставив лежать около корабля. У этих двоих не было ни одного шанса пережить старт.

Дали небесные! А что случилось с людьми, бежавшими от здания терминала? Находились ли они во время старта достаточно далеко? И кто это был — наёмники или работники порта? Я не думал об этом в пылу сражения и суматохе бегства, но сейчас воспоминание отогнать не удалось.

«Я — убил…».

Меня затрясло, я чувствовал как от жара стыда кипит кровь, как сердце пропускает удары. Сеть, сплетённая из синевы внутри и вне меня, трясётся, раскачивается и резко дергается в разные стороны — хаотично, резко, на разрыв. Колючие искры сыплются с оборванных нитей, прожигая насквозь.

Лучше бы я остался лежать на том поле под дюзами корабля!

От отчаяния, от понимания, что вот-вот разорвётся мое единение с удивительной синевой — и тогда от меня останется пустая оболочка, хрупкая, как зола в догоревшем дотла костре, я шепчу: «нет, не уходи», цепляясь за истончающиеся, рвущиеся нити. Но разве способно желание хоть что-то изменить? Едкие слезы обжигают щёки.

«Нет!» — кричу я, и просыпаюсь от собственного крика. Из сна меня выкидывает, как корабль из прыжка: один миг, и сон остался где-то. Словно его и не было.

Ночь. Лёгкие занавеси на окне колышутся от потока воздуха. Издалека доносится равномерный умиротворяющий шорох прибоя. Едва слышно отсчитывает секунды стрелка часов над дверью. На тумбочке рядом с кроватью — стакан и графин с водой, я тянусь к нему, и только тогда понимаю, что от неподъемной тяжести, сковывавшей тело, не осталось и следа. Тело повинуется мне как прежде, но руки дрожат, когда я наклоняю графин над стаканом.

Душа, — понимаю я, залпом выпивая воду. — Душа не на месте.

Глава 5

Поняв, что вновь уснуть мне не удастся, я поднялся с кровати. Завернувшись в простыню, подошёл к окну. Опёрся о подоконник, вдохнул полной грудью свежий влажный воздух. Видимо, совсем недавно прошёл дождь — свет фонарей отражался в лужах, ветер отряхивал с крон деревьев ворохи капель, прямо под окном росли кусты, усыпанные мелкими белыми цветами, пахнущими остро, дурманно. Показалось, протяни руку — дотянешься.

Иллюзия свободы: я потянулся к цветам, но дотянуться не удалось. Проём окна оказался затянут силовым полем. Воздух проходил свободно, а вот руку мягко отводило назад. И почему казалось, что могло быть иначе? Наверняка я все ещё на Ирдале. В Лиге. И, значит, я — пленник. А кто даст пленнику сбежать? Никто.

А разум растравлен обманной близостью свободы. Но то, что я предоставлен себе самому тоже может оказаться только иллюзией.

Я вернулся к кровати, понимая, что с этим надо бы что-то делать, как-то выбираться из Лиги, с этой клятой планеты. Но — не хотелось. Горькое послевкусие сна ещё било в виски набатом. «Я — убийца…» Впору было скрючиться в позе эмбриона и завыть. Если бы я не был уверен, что за мной наблюдают, я бы так и сделал. Но я на чужой территории, и неизвестно, какой ещё сюрприз мне приготовила судьба. Нет, нельзя показывать врагам свою слабость.

«Цель — Ирдал». Вздохнув, я стиснул зубы. Где сейчас та маленькая женщина, которая отдала мне приказ? Жива ли? Показалось или нет, будто медик сказал, что жива? Узнать бы наверняка… Знать, что она выжила — и, быть может, стало бы чуточку легче.

Я оглядел комнату, в которой находился. Обстановка — проще не бывает. Кровать — поперёк комнаты изголовьем к стене, окно, манящее фальшивой свободой — справа, дверь — слева; створки плотно сомкнуты, вставки из молочно-белого стекла слегка пропускают мутный свет с той стороны.

В изголовьи кровати — тумбочка с кувшином и низкий столик на колёсиках, с медицинскими приборами, сейчас отключёнными за ненадобностью. За ним, чуть в стороне, в тени — стул, а на стуле… Меня как пружиной подбросило, я подошёл, протянул руку — убедиться, что не померещилось. Да, на стуле лежала одежда: комплект нижнего белья, свободные брюки и туника. Конечно, это не привычная черно-серая форма, но лучше, чем ничего.

Только одевшись, я в полной мере понял, насколько меня стесняла нагота. Одежда была непривычной, светлой и слишком свободной, но само чувство, что не придётся предстать перед противниками в чем мать родила, немного ободрило. Я был им благодарен, что от подобного унижения меня избавили.

Одетый, но все ещё босой, я бесшумно проскользнул к двери и внимательно осмотрел её. На белом пластике — ни ручек, ни заметного стыка, и со стеной она словно бы образует единое целое. Через мутно-белые вставки невозможно было разглядеть ничего, что творилось на той стороне. Пелена и туман. Из-за двери не доносилось ни звука. Сдержанно выругавшись, я прикоснулся к двери рукой, пытаясь на ощупь найти какую-нибудь трещинку в монолитной плите, которая изначально показалась мне выходом. Минут пять я потратил на бесплодные исследования, чувствуя себя всё более и более глупо.

Но те женщина и мужчина — не во сне же они мне приснились! Однако, если из комнаты и был выход, то он предназначался не для меня. Оставив в покое дверь, я вновь вернулся к окну, уселся на широкий подоконник — ждать утра.

Небо стремительно светлело. Проснулись и запели птицы — весь мир наполнился их радостными трелями. Вольные, как ветер, они перелетали с ветки на ветку, вызывая у меня отчаянную, горькую зависть: они — не в клетке, никто их не держит.

— Проснулся? — услышал я смутно знакомый голос.

Со мной говорили на языке Раст-эн-Хейм. Обернувшись, я увидел вчерашнего медика, стоящего около двери.

— А не заметно? — буркнул в ответ.

Мужчина вздохнул и подошёл ко мне.

— Злишься, — заметил он грустно. — Я бы тоже злился, встреть меня разрядом парализатора. Хорошенькое: «Добро пожаловать на Ирдал».

Я бросил быстрый взгляд на его лицо, пытаясь понять: он говорит это всерьёз? Или врет, желая, чтобы я развесил уши и потерял бдительность, клюнув на сочувствие, как на приманку? Неужели со стороны я выгляжу таким дураком? Хотя да, второго такого нужно ещё поискать.

Кипя от злости на себя, на медика, на весь мир, я чётко произнёс:

— Со мной были мужчина и женщина, Арвид Эль-Эмрана и мадам… Фориэ Арима, — имя, обронённое начпорта, в нужный момент само пришло на ум. — Где они? Что с ними? Я хочу их видеть.

Медик аккуратно положил ладонь мне на плечо, и этот простой жест разозлил больше, чем все его предыдущие заискивания.

— Руку уберите, — огрызнулся я. — У нас в Академии не приветствовались тактильные контакты меж представителями одного пола.

Мужчина покачал головой, но руку убрал, и даже отошёл в сторону на несколько шагов. Теперь я мог хорошо разглядеть его: высокий, худющий, длинные каштановые волосы собраны в хвост, на костистом лице выдающийся нос выглядел птичьим клювом.

— Есть хочешь? — спросил.

Кажется, кровь бросилась мне в лицо. Он игнорировал вопрос, словно его не слышал.

— Я должен знать, что случилось с Арвидом и мадам! Они выжили? Они мертвы? Штурмовики их добили?

Медик дернулся как от пощечины, отрицательно мотнул головой. Вздохнул. Несколько секунд длилось странное напряженное молчание. Потом лигиец подошёл к стулу, нагнулся, достал из-под него не замеченные мною тапочки. Вернулся к окну и, поставив их на край подоконника, проговорил:

— Обуйся.

— Зачем? — зло бросил я ему в ответ.