1894. Трилогия (СИ)

Глава 7

Правосудие по-русски

Гусев слушал бесконечный монолог-нотацию «двоюродного брата» о своем недостойном поведении и поражался сюрреальности происходящего. Абсурд ситуации не укладывался в его сознании, оно отторгало действительность.

Сначала Володю поразила та быстрота, с которой «штабс-капитана» Гусева доставили в штаб первой Кавказской казачьей дивизии. С такой же торопливостью прошло следствие. После первой же очной ставки с незнакомым вахмистром следователь приказал избить Гусева. Ему сильно рассекли бровь и верхнюю губу. Пяток грубых шрамов не слишком сильно обезобразил лицо, но повторная очная ставка с вахмистром следователя явно удовлетворила.

— Это же он! Одно лицо! Теперь не отопрется, — с непонятной злобной радостью закричал вахмистр, — струсил, сбежал, бросил отряд. Все погибли, только я и князь чудом вырвались.

— Молчать! — зарычал следователь, отвечать только на мои вопросы.

Последовала череда очных ставок, коротких допросов, дело шло, как по маслу. Ни у кого не возникло и тени сомнения, или, во всяком случае, никто не посмел его высказать. Гусев был признан тем самым штабс-капитаном, и автоматически превратился в труса и негодяя. Володя в самом начале заподозрил подставу. На штабс-капитана явно вешали вину князя, тот должен был остаться образцом мужества и благородства. Биография здешнего Гусева была обычна для небогатого дворянина, сына солдата сверхсрочной службы. В пятнадцать лет Гусев вступил в службу вольноопределяющимся, в семнадцать он уже участвовал в русско-турецкой войне, где за боевые отличия при взятии Карса был произведен в прапорщики. В двадцать два года Гусев выдержал офицерский экзамен при Тифлисском пехотном юнкерском училище и стал подпоручиком. Служил в инженерном управлении действующего корпуса на кавказско-турецкой границе и в Кавказском полевом инженерном парке, и через пять лет получил звание поручик. Лишь год назад, после окончания Николаевской академии Генштаба, Гусев получил долгожданное звание штабс-капитана. Исполняя должность старшего адъютанта штаба первой Кавказской казачьей дивизии, штабс-капитан вывез на экскурсию в горы приезжего хлыща. Видимо, столичному офицеру захотелось получить боевую награду.

Что произошло в горах, Володя не знал, но был уверен, что боевой офицер не мог струсить.

Следователь предупредил Гусева о скором суде, как вдруг всё застопорилось. У штабс-капитана нашелся близкий родственник, двоюродный брат, полковник. Именно он читал Гусеву лекцию о том, что такое долг и честь для русского офицера и дворянина.

— Я имел встречу с полковником Уваровым, мы однокашники. Он пообещал мне прекратить расследование. Дело будет положено под сукно. Тебя переводят на заставу в горах, и через полгода, чтобы никто не связал это с расследованием, ты обязан подать в отставку, — наконец-то соизволил коснуться сути дела «кузен».

— То, что твой двоюродный брат, штабс-капитан Гусев, невиновен, этот вариант не рассматривается? — устало спросил Володя.

* * *

Солнце зашло за гору, резко потемнело, даже на открытой веранде, где сидел Гусев, наступили долгожданные сумерки. Заря, охватившая чуть ли не треть неба, казалась Гусеву кровавой, и создавала у него мрачное настроение. На дороге показались верховые, это казаки возвращались с кордона. Корнет Столповский развернул своё кресло спиной к свету и продолжил увлеченно читать затрепанную книгу. Он смешно шевелил губами, возможно, потому, что книга была на французском, это Гусев заметил давно, еще днем.

— Хорунжий, достаточно портить себе зрение, тем более минут через десять Вам принимать доклад, казачья смена на подходе, — Гусев польстил Столповскому, переиначив его звание, тот любил всё казачье, даже одевался в горском стиле.

— Владимир Иванович, «Les trois mousquetaires» — эта книга так затягивает. Она для меня — волшебная страна, где царят честь и благородство. Атос — это тот идеал, к которому я буду стремиться.

— Я прочитал эту книгу пять раз. В семь лет я был от неё в неописуемом восторге, да и в пятнадцать читал с удовольствием. Хотя, на мой взгляд, это поэма о беззаветной дружбе. Не припомню там особой чести и благородства. Я, на месте графа де ла Фер, не смог бы повесить на дереве свою шестнадцатилетнюю жену. Думаю, и Вы, обнаружив «лилию» у неё на плече, дождались бы, пока она обретет сознание.

— Вы правы, ради дружбы мушкетеры готовы на всё. Деньги, карьера, служебный долг, даже свобода и жизнь — пустяк, по сравнению с дружбой. Но, по-моему, леди Винтер не повесили, ей отрубили голову. «A la guerre, comme а la guerre!», — несколько смутился корнет.

— Её второй брак был незаконен, она умерла графиней де ла Фер.

— Я знаю, её сына из-за этого лишили наследства. Мне его немного жаль.

— Вы, не поверите, хорунжий, но в детстве у меня было трое друзей и мы играли в мушкетеров. Даже встречаясь взрослыми, мы изредка использовали детские придуманные роли. Я, в качестве Арамиса, мог упрекнуть Атоса за то, что у него сын от моей возлюбленной Мари Мишон. Мы могли подшутить над Портосом по поводу его слишком старой жены. Кстати, Портос приедет на днях ко мне в гости. Бузов, правда, перерос Портоса на пять дюймов и тяжелее на целый пуд, но его нынешняя возлюбленная все-таки моложе мадам Кокнар. Зато он любитель хорошо поесть, честный, доверчивый и невероятно смелый. Мы все мечтали о военний службе, а Бузов сейчас, смешно сказать, пытается заработать деньги на песнях, — ностальгия потянула Гусева на откровения. Он даже напел «Besame Mucho».

— Три дня назад из штаба приезжал барон Бош. Вы, Владимир Иванович, сказались больным и не пошли на дружеский вечер. Там барон порадовал нас этой песней. Она имеет огромный успех в столице. Вы познакомите меня с вашим другом?

— Конечно. Мы даже заставим его исполнить «Besame Mucho» по-испански. Но Вам пора, корнет! Казаки ждут.

Столповский спустился во двор крепости.

— На кра-ул!.. — послышалась команда.

— Здорово, молодцы!..

— Здра-жла-ваш-бродь!..

Гусев отвернулся, закрыл глаза, и в который раз принялся обдумывать предложение казака. Утром, на разминке у ручья, он встретил «старого знакомого». Приказный Рябой специально нашел случай поговорить наедине.

— Здравия желаю, вашбродь!

— Кто таков?

— Приказный Ехим Рябой, вашбродь! Неужто, Вы меня совсем не помните? — разочарованно спросил казак.

— Сильная контузия, — озвучил официальную версию Гусев.

— Дозвольте, вашбродь, обратиться с просьбой!

— Чего тебе, приказный?

— Я тогда…, когда князь в засаду залез, был с вами, вашбродь, — забросил удочку казак.

— «Следствие закончено, забудьте», — грустно процитировал Гусев.

— Вот и вахмистр орет: «Чтобы слова не слышал про ту вылазку, свиняча ты морда, кобыляча срака, мать твою…». А полсотни казаков в плену? Это как? Это по-божески, вашбродь? Да мы с Вами еще в турецкую!!!

— А расскажи-ка мне Ехим всё с самого начала, — заинтересовался Гусев.

— Выехали мы на ту вылазку рано утром. Князь ругался, что разбудили «ни свет, ни заря», а Вы улыбались. Обычно так, только глазами, ну я-то сразу вижу, не первый год с Вами, вашбродь. Навстречу нам казак с ночной рыбалки, зипунок раскрыт, грудь седая, через плечо в сапетке шамаек ташит…

— Начни с засады, — оборвал Гусев казака.

— С засады, значит, — обиженно проворчал Рябой.

— С засады! — подтвердил Гусев.

— Там, у горы, место для засады удобное. Потому мы осторожно так едем, а князь норовит вперед ускакать. Я ему и говорю: «Вы, вашбродь, не мельтешили бы зазря. А то коня свого притомите, да и сами замучаетесь. А абреков мы всё одно не упустим. У меня глаз…»

— Рябой!

— Я, вашбродь!

— Ближе к делу! Там была засада?

— Я об том же. Вы сразу учуяли её, засаду ту. У вас на опасность нюх, прости господи. А татары, ну как малолетки, сховавсь у кустов. Пару залпов и в шашки их, думаю…. вы уже приказ отдали, а князь как рванет, за ним вахмистр, а татары их арканами…, вот, значит, так.

— И мы выкупили князя вместе с вахмистром?

— А то. Нет. Вы скомандовали атаку, — растерянно произнес Рябой.

— Даже так?! Много казаков погибло?

— Там такая свалка была. Не знаю. Нынче татары просят выкупить тридцать восемь душ, — растерянно произнес казак и замолчал.

— Дальше то, что было?

— Мне, вы, вашбродь, приказали князя увезти. Вахмистр за мной увязался. Вы шестерых зарубили, вот те крест. Мы отъехали, оборачиваюсь, смотрю, а татарва вашему вороному в морду с двух стволов залпом. Он как сиганет в овраг, и вас с собой утащил, а там саженей сто. Все остолбенели, абреки казаков и повязали.

Гусев задумался. Отношения казаков и горцев были своеобразны. Они уважали друг друга, но презирали русских солдат и русских мужиков. Для них солдат или мужик — это дикое и презренное существо, которых казаки презрительно называют шаповалами. Внешностью, одеждой, оружием, лошадьми казаки и горцы похожи, казаки часто щеголяют знанием татарского языка, говорят между собой по-татарски. Казаки считают людьми только себя, на всех же остальных смотрят с презрением.

«Ничего с казаками в плену не случится. Зачем мне помогать им? Они секли нагайками моего прадеда, тамбовского крестьянина, топтали лошадьми его соседей», — подумал Гусев, и спросил:

— Что же родственники? Не собрали денег, не выкупили казаков? Полгода прошло.

— Полковник запретил. Приказал ждать, пока срок «действительной» не закончится. У нас полторы дюжины казаков находились в подготовительном разряде, их нельзя прямиком из плена в станицу отправить.

— Полковник не хочет никого из отряда в своем полку видеть. Понятно. Чтобы лишнего не болтали, — тихо процедил Гусев, и добавил, — Сколько осталось ждать?

— Почитай, год.

— Чем я-то могу помочь?

— Казаков держат в ауле, всего дюжина верст от границы. Через десять дней у татар праздник, лучшие джигиты покинут аул, отправятся в долину. Здесь, в крепости, служит дюжина станичников. Нам бы вместе на кордон? Я старшим пойду, — четко сформулировал свой замысел Рябой.

Целый день перед Гусевым стояло лицо «его старого сослуживца». Последняя надежда никак не гасла у казака в его черных глазах.

«Тот Гусев, наверняка, многим ему обязан. А долги нужно отдавать. Хоть свои, хоть чужие. Хоть друзьям, хоть врагам. Никому нет дела до моей мнимой контузии», — думал Гусев.

Формально, это было бы должностным преступлением, грозившим продолжением судебного дела для Гусева и неприятностями его кузену-полковнику. Казакам-станичникам нападение на аул могло сойти с рук, они часто вели себя слишком вольно. На другой стороне весов была честь настоящего штабс-капитана Гусева, и возможность поквитаться с князем и его холуями в штабе. Риск был большой, а результат сомнителен.

* * *

Бузов приехал ближе к обеду, в самую жару. Не только дорога, но и трава, и листья на деревах вдоль дороги были покрыты пылью. Усталый и грязный, Бузов радовался встрече, как ребёнок. Он, как всегда, мгновенно подружился со всеми, начиная от кухарки и заканчивая старым конюхом. Две дюжины бутылок вина, которые Бузов привез, офицеры выпили в первый же вечер. Корнет Столповский принес гитару и сам же исполнил «Besame Mucho». Бузов позволил уговорить себя, и спел два «новых романса».

Утром Гусеву было так плохо, как не было со времен далекой молодости, когда из-за безденежья приходилось пить спирт «Рояль». Прежде, чем начать разминку Володя пару минут пролежал в холодном ручье.

— Простудишься, дурашка, — уговаривал его Валерка, глотая то ли березовые, то ли ивовые угольки из старого кострища.

— Что за гадость ты привез? Не вино, а отрава!

— Но-но! Не придумывай! Это твой корнет принес потом пару кувшинов бурды, когда моё вино закончилось. Надо проверить, есть кто живой. Мы-то с тобой профи, а эти нынешние, чисто дети.

— Ещё рассольчика бы не помешало, — мечтательно пробормотал Гусев.

— Да-а-а. К завтрашнему выходу нужно быть в форме. Кстати о форме. Для меня что-то подберешь? Сапоги, штаны, рубаху, не в костюме же мне по лесу ходить.

— Попрошу у Ехима Рябого, он самый крупный казак в крепости. А куда мы идем, собственно? На охоту?

— Забыл совсем? Ты, я и мальчишка-корнет собрались в аул к татарам наведаться. Твоих казаков освободить, а джигитов перестрелять, — Валерка выхватил два «макарыча» и изобразил стрельбу по-македонски, сопровождая свои действия возгласами «пиф-паф».

— Откуда у тебя пистолеты? — удивился Володя.

— Твой заказ выполнили. Вторая серия из десяти штук, я их тебе же и привез. Патронов пока по две обоймы всего, сам понимаешь, ручная работа. Каждый из сорока двух патронов стоит полтинник.

— Магазин! Валера! Магазин на двадцать один патрон? Я же сам начертил его! Дюжина!

— У мастера чего-то не заладилось в самом начале. Я ему нарисовал конструкцию «беретты», в два ряда, в шахматном порядке. Получилось счастливое число — очко!

— Ты бы ему еще пистолет-пулемет заказал!

— А я и заказал. Учитывая склонность к высокому темпу стрельбы, это было естественно.

— Откуда деньжата?

— Не поверишь, от Круппа. Я подал заявки на привилегии у нас и на патент в Германии по тем маркам стали, состав которых помнила моя Леночка. У Круппа мгновенно сработала разведка, наработки у него, видимо, были, но патентовать он не торопился. Обычно, процедура выдачи патента занимает пару лет, а учитывая интерес такой фирмы в этом деле, нам мало что светило. Но Круппу мы тоже всю малину обосрали. Короче, немцы предложили мне отозвать заявку по Special-Gewehr-Lauf-Stahl. Взамен я получил пятьдесят тысяч рублей, Крупп обязался пробить все три наших патента во Франции, Англии и США, а в России не чинить никаких препятствий.

— Ты явно продешевил.

— Ой-ли? Это же их состав, их изобретение. Неудобно, даже как-то.

— Это же капиталист! К тому же Германия — враг России. Песенки тебе воровать удобно, а с Круппа снять штаны, так совесть замучила? — возмутился Гусев, и грязно выругался.

— Володька! Я тут не причем! Ленка фактическая хозяйка патентов. Как она решила, так и сделали.

— Подкаблучник!!!

— Брось ты о ерунде думать. Деньги — навоз. Ты вчера так захватывающе говорил о спасении товарищей по оружию! Пора собрать отряд и отдать приказ на подготовку рейда!

* * *

Мутные потоки воды постоянно подмывали высокий левый берег, вынося песок на противоположную сторону ручья. Сырой холодный туман поднялся снизу, и чудесным образом окутал лес. В его густых зарослях притаилась чертова дюжина казаков, во главе с Гусевым. Столповский и Бузов тихонько ворчали сначала на росу и туман, потом, когда солнце встало, и туман разошелся, на комарьё, тучами облепившее руки, лицо и мокрую спину. Рябой зло поглядывал на них, опасаясь высказываться вслух. От огромного, горячего тела Бузова шел пар, заметный в холодном утреннем воздухе.

— Замолчите же вы, наконец, тут все слышно, до аула всего полверсты, — прошипел Гусев.

На самом деле до левого берега доносились не только петушиные крики на рассвете, с татарской стороны слышались и звук заунывной песни, и цокот копыт одинокого коня, и скрип несмазанной арбы.

«Хорошо, что в ауле нет собак», — подумал Гусев.

— Когда же они соберутся то, на свой праздник? Давно пора! — прошептал Бузов.

Татары будто ждали его команды. Захлопали ворота, только что пустые улочки аула за пару минут наполнились людьми. Сбруя коней и одежды всадников поражала своим богатством.

— На, посмотри, — сунул Гусев Бузову подзорную трубу.

— Пидарасы разряженные! Их бы сейчас из пулемета! Сгрудились кучей у ворот, — проворчал недовольный Бузов. Комары его доняли окончательно.

— Приказный, через час выступаем, — отдал команду Гусев, и добавил, — Если кто-то из казаков займется татарскими бабами, тут же, в ауле, яйца оторву!

Рябой что-то забурчал недовольно.

— Не ворчи! Сам знаешь! Двое держат, трое смотрят — считай пол отряда вышло из боя.

* * *

Аул был большой, слишком большой для отряда из шестнадцати человек. Мальчишки, лет четырнадцати-шестнадцати перли на казаков дуром, не давая тем вовремя отстрелить то седого колченогого старика с допотопным ружьём, высунувшегося из-за глиняного забора, то одноглазого бандита с огромной седой бородой, выскочившего из соседних ворот с пикой в руках. Мирная операция превратилась в кровавую бойню в самом начале. Лишь невероятное везение спасло отряд от поражения. Гусев ворвался во двор огромного дома, застав шестерых татар в растерянности, и мгновенно перестрелял их с двух рук, навскидку. Из-за угла дома выскочил пацаненок лет двенадцати с шашкой, явно чересчур тяжелой для него, сзади бухнул огромный дробовик, и картечь снесла мальчишку с ног. Гусев в сердцах выругался, пацаненку достаточно было пинка. Из глинобитного сарая послышались радостные крики. Рябой отодвинул засов и радостно закричал: