– Это ужасно, – тихо сказала Хоуп. – В таком юном возрасте…
– Мама тоже была юной, – возразил Тру. – Она родила меня, будучи совсем молодой. Случись это пару лет спустя, произошел бы скандал, но все случилось сразу после войны, и мама была не единственной юной девушкой, влюбившейся в вернувшегося с фронта солдата. Мы в нашей глуши были, можно сказать, отрезаны от цивилизации, поэтому, кроме работников фермы, обо мне никто долгое время даже не знал. Дед выбрал тактику молчания; в конце концов правда вышла наружу, но это уже оказались остывшие новости. Мама была совсем молода, красива и как дочь богатого человека считалась завидной партией. Но, как я уже сказал, мне все время кажется, будто я ее совершенно не знаю. Ее звали Эвелин, но я не слышал, чтобы в доме о ней говорили или хотя бы произносили ее имя после того, как ее не стало.
– Другие родственники, вы имеете в виду?
– Мой дед и Родни, отчим.
– А почему?
Тру проводил взглядом еще одного пробежавшего мимо краба-призрака.
– Ну… чтобы корректно ответить на этот вопрос мне придется обрисовать вам в общих чертах свою семейную ситуацию. – Он вздохнул. Хоуп выжидательно смотрела на собеседника. – Когда я был мальчишкой, с нашей фермой граничила соседняя, где было много хороших, плодородных земель и источников воды. Табак быстро становился самой выгодной культурой, и дед хотел прибрать к рукам побольше табачных плантаций. Когда речь заходила о бизнесе, он не знал жалости. Сосед в этом убедился, когда отклонил предложение продать свою ферму: дед попросту отвел львиную долю ручьев с его земли на свою.
– Это же незаконно?
– Наверное, да, но дед знал нужных людей в правительстве, и ему все сошло с рук. Он всесторонне портил жизнь соседу, но тот за своим управляющим был как за каменной стеной. Однако все знали, что этот управляющий заглядывается на мою мать, и в конце концов дед сделал предложение, от которого тот не смог отказаться, – долю в нашей ферме и возможность быть поближе к моей матери. Управляющий перешел работать к нам. Это и был Родни.
– Который стал вашим отчимом?
Тру кивнул.
– С его приходом урожай табака почти сразу увеличился вдвое. Когда соседняя ферма оказалась на грани разорения, дед предложил соседу заем, которого не дал бы никто другой. Но это лишь отсрочило неизбежное, и в конце концов дед отобрал его ферму в счет долга, получив ее в собственность почти за гроши. И снова пустив воду по прежним руслам, стал еще богаче. Все это тянулось несколько лет, и мама постепенно подверглась чарам Родни. Они поженились, у них родились близнецы – Аллен и Алекс, мои сводные братья. Все получилось так, как планировали дед и Родни, но однажды ночью наша усадьба загорелась. Я выпрыгнул из окна второго этажа, Родни вынес близнецов, а мама так и не выбралась.
Тру услышал, как Хоуп беззвучно ахнула:
– Ваша мама погибла в огне?
– Те, кто вел следствие, заподозрили поджог.
– Ваш сосед, – скорее утвердительно, нежели вопросительно, сказала Хоуп.
– Были такие слухи. До меня они донеслись лишь несколько лет спустя, но, думаю, дед и Родни все знали и винили себя в случившемся – как ни крути, они косвенно причастны к смерти мамы. С тех пор ее память окутана странным молчанием. Мне казалось, что ни Родни, ни дед больше не желают иметь со мной ничего общего. Вот я и пошел своей дорогой.
– Не представляю, как вы выдержали. Вам же, наверное, было невероятно тяжело и одиноко?
– Да.
– А сосед так и не ответил за свое преступление?
Тру подобрал с песка витую ракушку, оказавшуюся со сколом с одной из сторон, покрутил ее и отбросил в сторону.
– Сосед погиб при пожаре через год после гибели моей мамы. Он совершенно обнищал и жил в Хараре в какой-то лачуге… Но об этом я узнал лишь несколько лет спустя: как-то вечером дед немного перебрал и сказал, что этот тип получил по заслугам. Тогда я уже работал гидом.
Посмотрев на Хоуп, Тру увидел, что она обдумывает услышанное.
– Вашего деда подозревали?
– Уверен, что да. Но в Родезии, если ты богатый белый, правосудие можно было купить. Может, сейчас уже не так откровенно, но тогда… Дед умер свободным человеком. Сейчас фермой управляют Родни и мои сводные братья, а я стараюсь держаться от них как можно дальше.
Хоуп удивленно покачала головой.
– Ничего себе, – сказала она. – Никогда такого не слышала. Теперь понятно, почему вы ушли с фермы и не очень хотели говорить на эту тему. Тут есть о чем задуматься.
– Да, – согласился Тру.
– А вы уверены, что человек, к которому вы приехали, ваш настоящий отец?
– Нет, но шансы велики, – и он рассказал Хоуп о письме, фотографии и билетах на самолет.
– На фотографии действительно ваша мама?
– Насколько я ее помню, да, но… на сто процентов нельзя быть уверенным. Все ее фотографии сгорели при пожаре, а к Родни я лишний раз стараюсь не подходить.
Хоуп посмотрела на него с уважением:
– Да, жестоко жизнь обошлась с вами.
– В чем-то да, – пожал плечами Тру. – Но зато у меня есть Эндрю.
– А еще детей вы не хотели?
– Ким хотела, но я заболел корью, в качестве осложнения – бесплодие. Так что при всем желании…
– Это и стало причиной развода?
Тру покачал головой:
– Нет. Мы просто разные люди. Нам и жениться, наверное, не стоило, но Ким забеременела, а я знал, что такое расти без отца, и не хотел такого для Эндрю.
– Вы сказали, что мало помните маму, но какие-то воспоминания у вас все-таки есть?
– Она имела обыкновение сидеть на веранде за домом и рисовать. Но это я запомнил только потому, что сам начал рисовать вскоре после ее гибели.
– Вы рисуете?
– Когда не играю на гитаре.
– Хорошо?
– Эндрю нравится.
– А с собой у вас никаких рисунков нет?
– Сегодня утром начал новый, а так в альбоме есть и другие.
– Как бы мне хотелось посмотреть… если вы не возражаете.
Пирс уже остался далеко позади, впереди показались коттедж и трехэтажная вилла. Хоуп шла молча, и Тру догадывался, что она потрясена услышанным. Такая откровенность была не в его характере: обычно он мало говорил о прошлом и сейчас гадал, отчего сегодня в нем проснулось красноречие.
Но в душе Тру знал – это его реакция на женщину, идущую рядом. Когда они дошли до лестницы, ведущей к коттеджу, Тру осознал – ему хочется, чтобы она знала, кто он на самом деле. Хотя бы потому, что ему кажется – он уже знает ее.
После того что Тру рассказал о своем детстве, Хоуп казалось неправильным оборвать разговор поспешным прощанием. Она показала на коттедж:
– Не хотите подняться и выпить бокал вина? Такая прекрасная ночь, я собиралась немного посидеть на веранде…
– Бокал вина – с удовольствием, – отозвался Тру.
Хоуп поднялась первая и, когда они дошли до веранды, указала на кресла-качалки под окном:
– Шардоне будете? Сегодня открыла.
– Замечательно, благодарю вас.
– Сейчас вернусь, – сказала она.
Что я делаю, удивлялась Хоуп, зайдя в коттедж и оставив дверь чуть приоткрытой. Она в жизни не приглашала мужчину на бокал вина перед сном. Оставалось надеяться, что ее поведение не произведет двусмысленного, ложного впечатления. При мысли о том, что Тру может подумать, у Хоуп слегка закружилась голова.
Скотти забежал в дом за хозяйкой, часто виляя хвостиком в знак приветствия. Хоуп нагнулась погладить питомца.
– Ну и что в этом такого? – шепотом спросила она. – Он поймет, что я просто веду себя по-соседски приветливо! В дом же я его не приглашаю.
Скотти только сонно смотрел на хозяйку.
– Тебя только спрашивать…
Взяв из буфета два бокала на тонких длинных ножках, Хоуп налила вина до половины и хотела включить на веранде свет, но подумала, что освещение будет слишком резким. Свечи были бы в самый раз, но такая романтика точно введет гостя в заблуждение, поэтому она включила лампу на кухне. Свет из окна слегка освещал крыльцо и веранду. Так-то лучше.
Держа в руках бокалы, она ногой открыла дверь. Скотти выскочил на крыльцо и подбежал к калитке, готовый идти на пляж.
– Не сейчас, Скотти, завтра сходим!
Пес, как обычно, и ухом не повел. Хоуп подошла к креслам-качалкам. Когда она подала Тру бокал, их пальцы на мгновение соприкоснулись, и от этого по ее руке пробежала дрожь.
– Спасибо, – сказал Тру.
– Пожалуйста, – пробормотала Хоуп, все еще справляясь с волнением от его прикосновения.
Скотти по-прежнему стоял у калитки, всем видом напоминая хозяйке об ее истинном предназначении в жизни. Хоуп была только рада отвлечься:
– Я сказала, завтра пойдем! Отдыхай пока. Ложись!
Терьер смотрел на нее, выжидательно виляя хвостом.
– По-моему, он ничего не понимает, – пожаловалась она. – Либо ждет, что я передумаю.
– Красивый у вас пес, – улыбнулся Тру.
– Да, только убегает куда вздумается и лезет под машины, правда, Скотти?
Услышав свое имя, пес активнее завилял хвостом.
– У меня тоже когда-то была собака, – сказал Тру. – Правда, недолго… Это был отличный товарищ.
– А что с ней случилось?
– Лучше вам не знать.
– Ну расскажите!
– Ее задрал и сожрал леопард. Я нашел то, что осталось, на ветках дерева.
Хоуп уставилась на него:
– Вы правы, лучше бы я не знала.
– Совсем другой мир.
– Это точно, – Хоуп задумчиво покачала головой. Они долго пили вино молча. У окна в кухню вились мотыльки, ветровой конус трепетал под легким бризом. Волны накатывали на берег, и на веранде был слышен шорох гальки – словно трясли банку с камушками. Тру не отрывал взгляда от океана, но Хоуп казалось, что он наблюдает и за ней. Его глаза замечали все.
– Вы будете скучать по Сансет-Бич? – спросил он наконец.
– В смысле?
– Ну, когда кто-нибудь купит коттедж? Я видел на фасаде объявление: «Продается».
«Ах да…»
– О, я буду очень скучать! Кто угодно жалел бы об отсутствии возможности здесь отдыхать. Этот коттедж у нас очень давно, я даже представить себе не могла, что когда-нибудь его продадут.
– А почему ваши родители приняли такое решение?
Едва прозвучал вопрос, как Хоуп вспомнила все свои тревоги.
– Папа болен, – сказала она. – У него болезнь Лу Герига. Вы знаете, что это такое? – Когда Тру покачал головой, Хоуп объяснила и добавила, что в бесплатных клиниках и по медицинской страховке можно получить лишь часть необходимого лечения. – Родители продают все, что могут, чтобы соответствующим образом переоборудовать дом или оплатить профессиональный уход.
Хоуп крутила бокал в руках, собираясь с духом.
– Хуже всего неопределенность… Я боюсь за маму – не представляю, как она будет без отца. Пока мама делает вид, что у них все в порядке, но мне кажется, потом от этого ей станет только хуже. Папа, напротив, вроде бы смирился с диагнозом или держится, чтобы не травмировать нас… Иногда мне кажется, я одна беспокоюсь о будущем!
Тру ничего не сказал, поглубже устроился в кресле и внимательно смотрел на Хоуп.
– Вы думаете о том, что я сказала? – решилась спросить она.
– Да, – признался Тру.
– И?