Королева согласна (СИ)

— Когда никого рядом не будет, посадишь хварну, моего помощника, на чёрную жемчужину своей возлюбленной. Только девушка должна спать. А потом сиди, охраняй её сон. Хварна всё сделает сам.

— Ей будет больно?

— Немного, но не настолько, чтобы проснуться. Больно будет тебе.

— А не обманешь? Я ведь обмана не прощаю, предупреждаю сразу, — Киату положил руку на эфес сабли.

Старуху это не испугало.

— Утром увидишь подтверждение того, что освобождение от привязки начинается.

— Каким образом?

— Поймёшь. Но когда увидишь, ты должен будешь трижды вслух, глядя в глаза, отказаться от неё. Чем резче, тем лучше. Она должна оттолкнуть тебя.

— В глаза?… — дрогнул голос Киату.

— Да, иначе к ночи привязка вернётся. И второго шанса не будет.

— Я понял, — сказал он и решительно взял склянку. — Паука потом куда?

— При себе храни. Хварна тебе служить будет.

— Как?

— Напоминать о привязке. Ты-то останешься привязанным. Об остальном не беспокойся.

— Ясно, — сухо ответил Киату.

* * *

Киату вернулся на «Диатор» почти к рассвету. Бросился к Тасиной каюте, весь мокрый от брызг и тумана, стянул с себя куртку и сел на краю кровати. Тасино личико было почти прозрачным, пальчики — фарфоровыми, тонкими, способными разбиться со звоном. Тася повернулась во сне и высунула ступню из-под одеяла. Киату замер от трогательной нежности в сердце. Зацеловал бы эту крошечную пятку и пальчики на ногах, каждый по одному, круглые, как бусинки. Но сдержался. Поставил в кружку ветки кораллов: алую, жёлтую и зеленую. Отбросил одеяло и край ночной рубашки повыше, оголяя ноги девушки. Она сморщила носик.

«Всё будет хорошо, любимая», — пообещал ей он мысленно и снял склянку, болтающуюся на скрученной нити на груди. Открыл крышку. Та отскочила с хлопком, и паук выпрыгнул Киату на руку, неприятно щекотя мохнатыми лапками. Пробежал к его локтю, обнюхал чёрную жемчужину, въевшуюся под кожу, и рванул к Тасиной щиколотке. Заработал лапками и хоботком. Тася застонала. Киату напрягся, молясь всем Богам и стихиям, чтобы помогло.

И вдруг жемчужина выскочила из её кожи, брызнув кровью и чем-то чёрным. Паук подхватил привязку. Киату и не заметил, как Хварна молниеносно скользнул ему в сапог. Острая боль пронзила всю левую сторону Киату, пробежав волной от локтя к сердцу и к собственной пятке. Перед глазами Киату поплыло, во рту стало горько и мерзко, словно наглотался болотной жижи. Он зажмурился, схватившись за изножие кровати, чтобы не упасть. И всё-таки упал, словно его ударили по затылку веслом. Распростёрся носом к Тасиным ногам. Выключился он не надолго, пришёл в себя, когда солнца с двух сторон лишь тронули небо, и серо-розовой дымкой разлетелся над миром рассвет. Киату поискал паука, а тот сидел в склянке, почему-то уже закупоренной крышкой. Чернильная вязь по-прежнему опутывала Тасину лодыжку. Произошедшее показалось сном. Может, и правда, приснилось? Только кораллы были настоящими. Киату потёр нос и встал.

Тася была бледнее бледного. Наврала чёртова ведьма! Ну что ж, он вернётся и не только Чубарру заберёт, но ещё и разнесёт всю хижину отшельницы к чертям! И саму выпорет, даже старым он обманывать себя не позволит! Тем более в таких делах, что сердца касаются! Вспомнив, что злиться подле Таси нельзя, Киату кинулся подальше, на палубу. Сменил Большого Трэджо за штурвалом и пустил «Диатор» по течению, которое только ему виднелось в голубых волнах моря пуктирной золотой дорожкой.

Через пару часов подозвал матроса и вновь спустился в Тасину каюту, не ожидая ничего. И оторопел: Тася стояла у окна, чуть ли не подпрыгивая и восхищаясь всем подряд:

— Смотри, смотри, Киату!

Его окатило счастьем: подействовало?! Он приблизился и чуть не застонал в голос от боли — щиколотку словно начали сверлить раскалённой железной палкой. Рита вышла. А Киату глянул с беспокойством на Тасину ногу: вязь стала бледнее, местами теперь почти незаметна. Зато голубые глаза любимой девочки сияли, лучились радостью, которой ему так не хватало. Ожила!

— Какая ты красивая! — вырвалось у Киату, и он тут же прикусил язык, потому что паук забил лапками будто не по склянке, а напрямую по сердцу.

— Всё хорошо! Нам любовь подарена. И жизнь подарена, — заглядывая ласково в глаза, сказала Тася, румяная, с распушившимися, пронизанными солнцем волосами. Сама, как солнышко!

Невозможно было от неё отказаться, но он должен. В горле пересохло, душу выкрутили наизнанку, разодрали кошачьими когтями — нет, невозможно!

Киату вздохнул, собрался с силами и сощурил глаза, в которые, казалось, что-то попало:

— Об этом я и хотел поговорить. — помолчал ещё мгновение и выпалил: — Я не люблю тебя!

— Как?! — отпрянула Тася и тут же нашлась, улыбнулась осторожно: — А-а, я поняла, ты шутишь, Киаточек. Но это какая-то не очень шутка…

Киату нахмурился и, глотнув воздуха, бросил жёстко, как только мог:

— Никаких шуток! Ты достала меня уже! Надоела! Глупостями своими! Болезнями! Я не люблю тебя! И имя у тебя дурацкое, Тася. Уж звалась бы Анастасией!

Тася жалобно посмотрела на него и быстро-быстро заморгала, растерянная. На её ноге лишь пару штрихов осталось от ещё вчера ужасающей на всю лодыжку расползшейся вязи. Работает! Боясь, что всё вернётся, Киату тряхнул Тасю за предплечья и проорал в лицо:

— Я не люблю тебя! И никогда любил! Думал, использую и разбогатею, сделав своим имуществом, а тут и не жениться! Да зачем ты нужна?! Только втягиваешь во всё новые неприятности!

У Таси задрожала нижняя губа, а глаза наполнились слезами. Он не выдержит этого! И потому закричал ещё громче, чтоб уж дошло, наконец:

— Не люблю я тебя! Пойми ты уже и не приставай с поцелуями! Меня воротит от них! Навязали мне тебя, и думают, что я молчать стану?! Нет уж! Хватит! Убирайся!

Глаза Таси вспыхнули обидой и гневом, слёзы в них высохли, и она оттолкнула его от себя:

— Да знаешь что, знаешь?! Сам… ты сам иди… Я… я… не навязываюсь…

Тяжело дыша, Киату шагнул к ней и беспардонно задрал подол ночной рубашки — от вязи не осталось и следа, даже точки крови на месте, где была привязка, больше не было, всё затянулось здоровой, розовой кожицей. Раскрасневшись, как никогда за эти дни, Тася встряхнула головой и отступила назад:

— Что ты делаешь?! Уходи… Пусть я и глупая джива, я даже тебе не позволю так… Уходи…

— С радостью, — процедил сквозь зубы Киату и бросился прочь из каюты. Выскочив на палубу, чуть не сбил с ног Риту. В голове тикало, сердце сжалось так, что он не знал, как дышать. Сквозь туман и озноб, Киату мотнул головой в сторону каюты.

— Проверь Тасю… Не должно быть привязки! Только молчи ей об этом! — он схватил Риту за грудки и прорычал не своим голосом: — Молчи, поняла? И всем скажи!

— О какой привязке? — вдруг недоумённо спросила Рита. — Кого ты куда привязал? К кровати? Зачем? Не понимаю.

— Хор-рошо! — прорычал-просипел Киату и рванул за мачты, мимо камбуза, а потом в грузовой трюм.

Там остановился за тюками с мукой и осел тяжело на грубо сколоченный ящик. Всю ногу жгло и саднило. Он стянул сапог и задрал штанину: вторая чёрная жемчужина набухала, как клещ, пьющий кровь, над пяткой, а сизая вязь разрасталась по коже вверх к колену, словно её прямо сейчас нещадно татуировали изнутри. То же самое происходило на руке. Но всё это были пустяки. Просто царапины. Киату задыхался. Он умирал от любви.

Глава 18

Ничто так не объединяет женский коллектив, как лозунг «Они все козлы!»

Я плакала навзрыд, а Галя, Ариадна, Аня и Рита собрались вокруг меня, преданные куда больше, чем после священной присяги дживе, и выдавали недовольство противоположным полом, каждая кто во что горазд. Аридо попытался протиснуться в каюту и посочувствовать, но был дружно послан… на палубу.

— Гад и сволочь! Ну, мы ему покажем! Всем покажем, выдрочка! Этот пиратище не лучше, чем Витька Козлевич! А ты знаешь, что мне говорил Витька? — грозила куда-то в сторону Морны кулаком Крохина. — Что я особенная! Что от моих глаз солнце сияет ярче, а от медалей ещё ярче! А сам… ну ты знаешь!

— С Витей я просто танцевала, а Киату я люблю-ю-ю, — растирала я слёзы по щекам. — Он моя первая любовь! Если не считать Джона Сноу…

— Так у тебя ж вроде ещё Арсений был какой-то, — вставила Аня Фуц.

— Это и был Джон Сноу, — прорыдала я, а Рита подсунула мне стакан воды.

Аня встряхнула рыжими спиралевидными кудряшками и заявила:

— Тогда точно первая любовь! Да ты не реви, Таська! Знаешь, какая у меня была засада с первой любовью?! Я ему крутую машинку за карманные деньги на день рождения купила, а он все мои новогодние конфеты шоколадные из подарка сожрал!

— Машинку? Конфеты? — моргнула Грымова. — Какие-то у вас странные ролевые игры.

— Так то в детском саду было! А в школе я влюбилась, а он мне списывать не давал, ботан! А ещё отличник! Зато другой дал, Костик, милаш такой был, но приставучий.

— Ранняя у тебя любовь, — удивилась Рита.

Крохина снова вступила:

— Да это ещё что! Я впервые в два года влюбилась. Папа мне как раз голову сбрил налысо, чтобы кудри хорошо росли…

— Не помогло, — заметила Грымова.

Крохина отмахнулась и, ничуть не обидевшись, продолжила:

— Так вот, а я испугалась щетины на голове, колючее же отрастало, и ходила только в чепчике или в косыночке, зато влюбленная! Чуть меня родители за порог выпустят, а я бегом через три этажа к нему и давай стучать: «Андрея, моя Андрея, я пришла к тебе»!

— А он? — спросила я, вытирая нос подолом ночной рубашки.

— А ему четырнадцать было, — ответила Крохина, — он от меня шарахался, как от зачумлённой. Прикиньте, пацану-подростку такая школопендря орёт про любовь на весь двор. Все ржут, а мой Андрюха краснеет и теряется. Даже ни разу на ручки не взял. А я просилась. Знаешь, Таська, я год страдала, а сейчас про него ничего не помню, кроме брюк ниже колена и ботинок.

— Неотразимые, видать, были ботинки, — хмыкнула Грымова.

— Коричневые.

Все рассмеялись. Даже я сквозь слёзы.

— А мне вообще до Арика в личной жизни не везло, — вдруг призналась Грымова. — Росту во мне метр восемьдесят, и не маленькой была от роду. А ещё у меня батя пил всегда. И посейчас пьёт. В деревне. Кому нужна такая невеста? Мой первый парень бросил меня после того, как мы это, ну переспали… И сказал: «Ничего личного, Адочка, только секс». Мерзота, так и не запомнил, как меня зовут правильно! Даром, что тре…

— Тренер?! — округлила глаза Аня Фуц. — Семен Исаакович, что ли?

— Нет, другой, — закашлялась Грымова. — В шко… Ну в общем, давно. За кого ты меня принимаешь?! Семену Исааковичу на пенсию пора, какая тут первая любовь, ты вообще сечёшь?

— Секу, — хмыкнула Аня. — А то я уже подумала.

— Не думай, тебе вредно. И так весь мозг в спиральки рыжие вышел, — заявила Грымова. — Второй мой, из пацанячей команды по гребле, ничо был такой. На лицо. А характером тоже дрянь. Жадный-прежадный. Один раз мороженое купил и уже думает: осчастливил. Но целовался не плохо, хоть и козёл.

— Все они такие, — вздохнула Крохина. — Я их била-била в детстве, пока папа на спорт не отдал. Потом уже сами разбегались, а чего обзывались-то? Без мозгов! Не видят, у кого бицепсы больше?

— Ой, и не говори, — сказала Аня, убрав прядь за ухо. — За шубку ему уже я по гроб жизни обязана. Подумаешь, норка стриженая, белая! Другим вон вообще яхты дарят. А ещё олигарх!

— А Киату был щедрым, — взвыла я.

Грымова обняла меня так, что чуть рёбра не хрустнули: «Не хнычь, мелкая! Мы с тобой!».

— Щедрым, но не честным, — строго сказала Рита. — От мужчин честности не дождёшься. Я на себе испытала! Особенно от военных. От тех надо держаться подальше. И от морских офицеров особенно.

— А Базз, что за тобой ухлёстывает, вроде бы норм, брутальный, и вообще мачо с юмором, — заявила Аня.

— Я, кстати, считаю, что он не просто офицер, а агент тайной службы советника, приставлен следить за нами, — разоткровенничалась Рита.

— Да ты что?! — воскликнула Грымова.

— А мне он тоже подозрительным показался, — сказала Аня.

— А мне симпатичным, — всхлипнула я.

— Ты слишком добрая и доверчивая, — пробурчала Крохина, — а потом плачешь. Увижу этого пиратище, как врежу ему за тебя!

— Не надо! — попросила я.

— А по-моему, очень даже надо! — заявила Аня. — Знаете, девочки, у меня вообще интересная идея появилась.

— Какая? — подались вперед Ариадна и Рита.

— Око доверило миссию Тасе и нам, правильно? Про мужиков местных ни слова не говорило, так?

— Так, — кивнула Галя уверенно, словно сама принимала телефонограмму от Всевидящего Ока под роспись и со входящим номером в книге регистрации.

— Значит, мы доплывем до Аквиранги и скажем всем адью, до свидания, гуси! — подбоченилась Аня. — Сделаем всё сами!

— А как же Киату? — еле слышно гундося, спросила я.

— Про него надо забыть и растереть! Нашу дживу вздумал использовать! Не позволим! — как Роза Люксембург на баррикадах, тряхнула грудью Аня. — Эта планета вообще неправильная! Джив притесняют! Женщин называют мухарками! Пора нам заявить, кто есть кто, занять тут отвественные посты и принимать решительные меры! Или пусть разбираются без нас!

— Точно! Пусть сами свою планету спасают! — выкрикнула возмущённо Крохина. — Не реви, Таська! Пусть они по тебе плачут! И он тоже! Знаешь, ты какая классная! Как барышня из "Войны и мира", как эта, Наташа Ростова! Я тебе даже завидую. Глазищи на пол лица, талия, фигурка, нежность кисейная, обмороки чуть что…

Девчонки принялись хвалить меня на все голоса, какая я самая-разсамая, обнимать. Кто-то постучал в дверь. Устав сидеть и плакать, я встала и открыла её нараспашку. Девчонки затихли. На пороге стоял Аридо.

— Девушки, а как же я? Я ведь тоже помощник…

— Подслушивать под дверью не хорошо! — рявкнула я.

— Арик, иди ещё погуляй! — крикнула ему Грымова.

Он попятился, краснея, а я захлопнула дверь и только тут обнаружила, что открыла я её перед этим вместе с щеколдой. Вырвав ту с мясом. На месте замка висели лохмотья из щепок.

— Вот она, сила женской обиды! — в тишине произнесла Грымова. — То закройте окно, меня сдувает, а теперь хрясь, и металл пополам.

— А ещё вчера ложку в руках не могла удержать, — задумчиво отметила Рита.

Крохина подскочила ко мне, обняла и закружила:

— Ура! Таська! Ты поправляешься! Скажи, силы-то, силы есть? Попробуй, чего ещё можешь?!