Сперматозоид. Ну и ну! А как она возникнет, следующая Вселенная?
Ядро. Самым естественным образом. Сжатие этой Вселенной уже началось. Надо подождать всего лишь какой-то миллиард лет, а дальше — коллапс, черная дыра, большой взрыв — и новая Вселенная готова.
Сперматозоид. Ни хера себе — миллиард лет! Это все равно что никогда. Это не страшно.
Ядро. Не унывай, головастик! Есть революционные идеи. Можно ускорить дело. Расскажу тебе по секрету. Сперва мы избавляемся от всех этих суетливых электронов…
Сперматозоид. За что ты так не любишь электроны?
Ядро. Они недоумки. Такие же пустоголовые, как и ты. Один биологический субъект залепил однажды: «Электрон так же неисчерпаем, как и атом». И попал пальцем кое-куда. Электрон — вихревая пустышка.
Сперматозоид. Ну хорошо. Избавился ты от электронов — что дальше?
Ядро. Дальше — очевидный процесс. Солнце превращается в Белый карлик, затем — коллапс, опять же — черная дыра и новая Вселенная. Если все пойдет гладко, это случится прямо завтра.
Сперматозоид. Постой. Но ведь в этом твоем очевидном процессе будут уничтожены все и вся?
Ядро. Разумеется. Для того и стараемся.
Сперматозоид. Бодливой корове Бог рог не дает! Ты думаешь, другие элементы потерпят это?
Ядро. А других никто не спросит.
Сперматозоид. Если ты устроишь конец света, железо тоже не уцелеет!
Ядро. А на это Высший Железный Разум велел сказать: посмотрим!
Сперматозоид. Не сомневайся. В черной дыре гибнет все! Что ты на это скажешь?
Ядро. Скажу по-простому, по-железному: ну и хер с ним! В этом и состоит величие идеи!
Сперматозоид. Нет, так не пойдет. Лучше повременим. Зачем тебе трудиться, если Вселенная и так сжимается? Давай заключим мирный договор.
Ядро. С удовольствием. Я люблю подписывать договоры. Какой именно договор ты хочешь?
Сперматозоид. Договор о ненападении. Ты не трогаешь нас и нашу Вселенную, а Вселенная и мы — тебя.
Ядро. Отличный договор! Я согласен. Решено и подписано. Ты доволен?
Сперматозоид. Совершенно доволен.
Ядро. Вот и славно. Остался пустяк. Я ведь обещал показать чувство юмора. Тебе известно, что во всяком договоре бывают секретные приложения?
Сперматозоид. Какие такие приложения?
Ядро. Разнообразные. Наше с тобой — самое простое и надежное. (
Сперматозоид (
О ПОХОДЕ ЖЕЛЕЗА
После первой поездки в железную зону в голове какая-то дурь осталась, как с похмелья. Но состояние эйфории крепко запомнилось — необычный приход, какого не бывает ни от курева, ни от алкоголя. Я тогда пару картин написал, не похожих на то, что делал раньше. И скоро понял, меня туда тянет. В общем, мы с Колькой в эту зону еще не раз ездили и свой кайф неизменно ловили. Освоились там, географию изучили, и нам стало казаться, что можем обойтись и без сталкера. Но именно от этого сталкер нас и предостерегал. Говорит, люди без сталкеров там иногда исчезают совершенно бесследно. А со сталкерами — нет. Кто знает? Может, цену себе набивает, но мы рисковать не стали.
Да, жаркое было лето. Как раз тогда Виконт с настоящей зоны вернулся. Вот его бы железная зона о-го-го как заинтересовала, да ему тогда было не до экскурсий.
Колька, он — вдумчивый, матмех как-никак кончал. И вот принялся он в зоне эксперименты ставить. Сталкер ворчал, что не надо, железо этого, мол, не любит. Но Колька за словом в карман не лезет, я, говорит, провожу пассивные наблюдения без вмешательства в их состояния, оттого они этого заметить не могут. А сталкер стоит на своем — могут. Кто из них прав, не знаю, но факт, что из-за Колькиных наблюдений они, в смысле танки, нам ничего не сделали.
Вообще-то, Колькины опыты были для железяк абсолютно безобидными. Он хотел выяснить, все ли машины движутся, куда и с какой скоростью. Просто расчерчивал перед ними палочкой землю по дециметрам и засекал время. Выходило, что танк или пушка может стоять на месте, а может перемещаться, и максимальная скорость — около метра в минуту. Могут давать задний ход, если такое ползанье считать ходом, а вот вбок — не ездят, не умеют или не хотят. Поворот на месте на девяносто градусов длится минут пять-семь. Направление движения — разное, но основные тенденции — либо к вершинам холмов, либо в сторону смотровой башни Русского музея, которая с «Черным квадратом» на фасаде. Потому они вокруг нее и стоят рядами.
Далее Колька стал раскладывать щепочки на колесах и гусеницах. Получилось, что у одних колеса вращаются и гусеницы работают как положено, хотя и медленно, а другие ползут монолитом, словно скульптура.
Поначалу казалось, они двигаются бесшумно, так вот ведь — нет. Если послушать подольше, время от времени то лязгнет гусеница, то заскрипит или заурчит что-то. А потом Колька так навострился, что мог сразу сказать, неподвижен танк или нет. Оказалось, те, что ползут, издают тонкий-тонкий звон, очень тихий, так что надо прислушиваться. А евонная поэтесса, Ева, твердила, что этот звон — не что иное, как песни железа, и бралась их расшифровывать. Но она — баба чокнутая.
Постепенно в Кольке пробудился дух исследователя нешуточный. Нашел он своего кореша по универу, Архимеда, — на физфаке тот считался продвинутым. А теперь он в Институте теоретической физики, и видать, опять же продвинутый, потому как в этой высоколобой шарашке кликуху «Архимед» сохранил.
Сидим мы у меня в мастерской, интеллектуально, за выпивкой, и этот Архимед, гадина, разглагольствует без передышки о живописи. Вообще-то у физиков в чинах это профессиональное заболевание, любят корчить из себя искусствоведов. Но этот — сверх меры настырный. Еле удалось разговор на зону перевести. Нас-то все-таки двое, и мы чуть не силой заставили его наши байки выслушать.
Он помолчал маленько, а потом заявляет довольно высокомерно:
— Чем же вы там, ребята, обдолбались на вашей зоне? От примитивного це-два-аш-пять-о-аш такой детализации бреда не бывает.
Заспорили мы, и даже на высоких тонах, но в конце концов сговорили его прогуляться в зону. И в первый раз решили обойтись без сталкера — чтобы не мешал научной мысли. Отправились вчетвером — мы с Колькой, Архимед и Ева. Она-то зону всей своей чокнутой душой полюбила.
Поездка Архимеду сперва понравилась. От телеги и самодельной упряжи он пришел в полный восторг:
— Не думал и не гадал, что доведется попасть в натуральное средневековье. Добро пожаловать, господа, в светлый мир суеверий и колдовства!
У нас уже в зоне было привычное, насиженное место. Из камней мангал выложен, для сидения пару бревнышек подкатили. И дорогу туда мы уже на ощупь знали.
Пришли, пожитки раскладываем, Архимед же с иронической улыбкой на лице пейзаж с танками разглядывает:
— Ну-с, мои высокоученые друзья, показывайте ваши балаганные чудеса!
Подошел он к ближайшему танку и похлопал его ладошкой по броне. И тут, хотя время электричества еще не настало, по его руке проскочила голубая молния, и наш ученый, даже не вскрикнув — хрясь на песок! Мы его стали ощупывать — пульс есть. Оттащили к костру и уложили на спальник.
Мы уж давно подметили, что у этих машин отношение к людям — избирательное. Сталкеры — потому и сталкеры, что железо на них не обращает внимания. Нас с Колькой, к примеру, здесь только терпят. Агрессии нет, но стоит присесть на броню, либо облокотиться — тут же слегка током дергает. Фамильярности, стало быть, не любят. А вот Еве можно все, что угодно. Скачет по ним, в люки лазает, стихи, сколько хочет, читает, да еще себе и аккомпанирует деревяшками по броне, как на тамтаме. Она у них вроде как своя. Но вот этого, Архимеда, железяки круто невзлюбили, с первого взгляда — то есть, если бы у них было чем смотреть. Хотя, кто их знает.
Я шашлыком занялся, а Колька, пока гость отдыхал, перед парой машин, из тех, что пели, песок расчертил, засек время и записал в блокнот. Тем временем Архимед очухался, мы ему налили стакан водки, и Колька стал показывать свою методику.
Архимед оказался не только высоколобым, но и твердолобым. Лишь через три часа он признал, что машины все-таки передвигаются. Сел у костра, сгорбился, думает. Мы с Колькой, натурально, пьем водку и шашлык доедаем, а Ева в одних плавках вокруг костра вертится, что твой дервиш, и стихи читает.
Я Архимеда спрашиваю:
— Убрать ее, что ли, чтоб не мешала?
— Нет, нет, — отвечает, — не надо, она стимулирует воображение.
Он думал не слишком долго, не более часа, и заговорил первым, не дожидаясь наших вопросов:
— Вас интересуют исключительно причины самопроизвольного перемещения этих чудовищ. Осмелюсь высказать предположение, что механическое движение — лишь побочный и не самый существенный аспект достаточно сложного комплекса явлений. Относительно природы этих явлений первым делом напрашивается гипотеза о причастности электрических либо электромагнитных полей. Необходимую энергию легко просчитать, и я это сделал в уме. Чтобы заставить эти махины сдвинуться с места, потребовалась бы такая напряженность полей, что от нас с вами и от этой растительности давно остались бы кучи пепла. Электричество, друзья мои, здесь не при чем, — он замолчал и принялся палочкой помешивать угли в мангале.
— А что же при чем? — не выдержал Колька.
— Остается предположить, что мы здесь имеем дело с непривычными формами реализации внутриатомной энергии. Но это пока — всего лишь моя фантазия, как говорится, в порядке бреда.
— А такие формы вообще известны?
Архимед снисходительно улыбнулся:
— Мне известно не все, что известно науке, а науке известно не все, что может быть известно, а тем инстанциям, которым известно все, тоже не все известно. В этом и состоит беспредельность познания, — глянув на наши лица, он заговорил быстрее. — Но, опускаясь на бытовой уровень мышления, чего вообще-то не люблю, замечу — если бы нечто подобное ранее наблюдалось, оно давно стало бы предметом досужих обсуждений и рассуждений, и следственно, было бы даже вам известно.
С этим мы спать и легли, поглазев предварительно на огни святого Эльма.
А утром, собравшись, мы двинулись привычным путем на выход из зоны и вскоре обнаружили, что не узнаем хорошо знакомую местность. Ее словно подменили — холмы, овраги, деревья — все было другое. Куда идти — никакого понятия. Не зря предостерегал нас сталкер.
И тут весьма кстати выступила Ева:
— Теперь я буду сталкером. Я выведу вас из зоны, — она зашагала вперед, как была с вечера, в одних только плавках.
Делать нечего, мы потащились за ней. Физиономия Архимеда была задумчивая — спеси у него поубавилось.
Последний раз мы видели зону осенью, в сентябре. Бабье лето случилось теплое, хотя иногда моросили дожди. Поэтому взяли с собой палатки. Грибов было навалом.
Поехали вчетвером — Колька, Ева, Ирка и я. Со сталкерами не связывались: Ева это дело освоила идеально, ни разу не заблудилась.
Небо к вечеру заволокло тучами, ночь была жаркой и душной, и может быть, из-за этого огни святого Эльма полыхали отчаянно. Ева притихла, не бегала и не прыгала, сидит и завороженно на факелы смотрит:
— Чувствуете? Зона с нами прощается. Может, этого больше никогда не увидим.
Я удивился — даже не думал, что ей доступно сентиментальное настроение.
— Так и есть, — говорю, — в холода сюда не потянет.
— Я не то имела в виду.
— А что?
Но она насупилась и отвечать не стала.
Проснулись мы на рассвете от дикого шума, да тут еще наша палатка на нас с Иркой рухнула. Нашел я на ощупь выход, нос высунул, а там — натуральный апокалипсис в полный рост. Ветер свистит и воет, валит деревья, мелкие сосенки вырывает с корнем и швыряет на железяки, так что к реву ветра еще и металлический грохот добавляется. И время от времени дождик физиономию колет, наподобие душа Шарко. Метеорологи потом объясняли, что равноденственные бури начались на пару дней раньше отведенного им срока.
Уложили мы рюкзачки по-солдатски, с рекордной скоростью, и дали деру. Последнее, что мы видели в зоне — как рухнула смотровая башня. Она-то ведь строилась как временное сооружение. Полотнище с «Черным квадратом» сорвало ветром, оно, как воздушный змей, взмыло в воздух и улетело по небу в сторону Финского залива.
Погода настала сугубо осенняя, и поползновений в зону у нас больше не было. Я засел в мастерской, и про огни святого Эльма вспоминал лишь изредка.
Но вот сталкеры жить без зоны не могут, и они, несмотря на ненастье, продолжали в нее наведываться. И вот однажды, уже к концу октября, заходит ко мне Колька.
— В зоне-то, — говорит, — неподобное происходит. Я по этому поводу даже стих написал.
— Стихи потом. Сперва объясни, в чем дело?
— Танки колобродят. То ли у них от того урагана башни поехали, то ли им не понравилось, что «Черный квадрат» улетел — расползаются они кто куда. И что самое скверное — покидают зону. Кто знает, чего от них ожидать.
— А это не народные байки? — засомневался я.
— Вряд ли, это от сталкера. А сталкеры пустого базара не любят. Военные там все кругом оцепили, теперь уж как следует. Сталкеров вылавливают, но они все равно вокруг вьются.
— Скажи, а те, которые выползают из зоны, куда направляются?
— Пока еще непонятно, но несколько машин на Приморское шоссе выбрались.
В результате мы сговорились, что надо бы с нашим сталкером пообщаться, хоть он и непьющий.
Сталкер сперва отнекивался, но Колька напустил на него свою девчонку, и перед ее напором парень не устоял. Привели они его ко мне в мастерскую. Он даже выпил с нами пару рюмок и малость подобрел. Оказалось, он полностью непьющий только в зоне, а вне зоны — слегка пьющий. Мы, все трое, в один голос:
— Хотим посмотреть, что там творится.
— Что вы надеетесь увидеть? — возражает он вполне разумно. — Вплотную не подойти, военные там — стеной. Только издали, да в бинокль. Ну, стоят у шоссе танки, и на шоссе тоже. Ничего интересного.
— А ты зачем туда ходишь?
— Я не могу не ходить.
— Вот и мы не можем, — сказала Ева тихонько, но он почувствовал, что зачем-то нам это надо.
Выпил он еще рюмку и совсем приуныл:
— Понимаю вас, только зря стараетесь. Все кончено. Нет больше зоны.
— Да ты так не кручинься, — попытался я утешить его, — страна большая, еще много чего случится. Будет тебе другая зона.
— Я не хочу другую, — прошелестел он тихо.
Мы уже изучили его манеру заканчивать разговор, как бы постепенно убавляя звук. И действительно, больше он не сказал ни слова и скоро ушел.
Погрузились мы в Колькин электромобиль и поехали. Приморское шоссе от Зеленогорска закрыто, но сталкер знал, как к Приморску подобраться проселками со стороны трассы «Скандинавия». Машину мы оставили в роще, а сами выбрались на скалистую гряду, с которой шоссе виднелось далеко внизу.
Настроили бинокли. Все, как говорил сталкер. Стоят на шоссе танки и всякая другая самоходная техника, часть танков поблизости от дороги на целине, и вокруг них суетятся военные. Для Карельского перешейка, где воинских частей и полигонов полно, картинка вполне будничная. Но меня вдруг забрало, как тогда, когда мы в первый раз пришли в зону, даже голова закружилась. Как говорится, измененное состояние сознания. Ведь я-то знаю, что внутри танков людей нет, а они движутся, хотя даже не у всех ведущие колеса вращаются. Движутся медленно, но неуклонно, и похоже, в сторону Петербурга. И от этой неуклонности пробирала такая жуть, что хотелось немедленно выпить.
Словно прочитав мои мысли, сталкер пояснил педантичным тоном:
— Они проходят с полкилометра в день, иногда чуть больше, иногда меньше.