Помоги проекту - поделись книгой:
Она потянула его за рукав.
– Вот парикмахерская, в которую ходит миссис Уэлби. Я пробуду там час, если ты найдешь, чем заняться в это время. Ты уверен, что не заскучаешь?
– О да, – ответил он безразличным голосом.
– Хорошо. А потом мы выпьем чаю. Пока!
Со странным чувством облегчения он смотрел, как она уходит. Целый час никто ничего не будет от него ждать. Ему не придется говорить, оказывать знаки внимания или воздерживаться от них. Это было похоже на чувство, с которым провожаешь гостей. Их приход был желанным, общество – приятным, но есть что-то особенное в том, когда весь дом снова в твоем распоряжении. Только вот когда это случалось, всегда был шанс, что долгожданное одиночество будет нарушено не нашедшим покоя призраком; он услышит шаги Марджори на лестнице, ее смех и слезы, ее слабеющий голос: «Нет, нет, я никогда не скажу тебе его имя; я не хочу, чтобы ты убил его. Нет, Карр, нет!»
В его мысли ворвался настоящий голос. Он нервно нахмурился, сразу став похожим на Риетту, поднял глаза и увидел благожелательно глядевшего на него мистера Холдернесса. Благожелательность мистера Холдернесса, который подарил ему в детстве монету, была одним из самых ранних воспоминаний Карра. Насколько он мог заметить, мистер Холдернесс нисколько не изменился: горделивая осанка, цветущий вид, добрый взгляд и глубокий выразительный голос. Все это наводило на мысль о восемнадцатом веке, из которого его кабинет с георгианскими панелями так и не выбрался. Тогда это была адвокатская фирма – или, по-старомодному, контора стряпчих, где чтят традиции. Он хлопнул Карра по плечу и спросил, надолго ли тот приехал.
– Риетта будет рада, что ты здесь. Как она? Надеюсь, не слишком много работает. В последний раз, когда мы виделись, выглядела она переутомившейся. Она сказала, что некому помогать ей в саду.
– Да, от овощей ей пришлось отказаться. В доме ей тоже некому помочь, только миссис Феллоу приходит дважды в неделю на пару часов. Я думаю, что она и правда слишком много работает.
– Заботься о ней, мой мальчик, береги ее. Хороших людей мало, а она сама не станет себя беречь; женщины никогда этого не делают. Между нами говоря, они обладают всеми добродетелями, кроме здравого смысла. Только не передавай ей мои слова. Свидетелей нет, так что я буду все отрицать! – Он рассмеялся приятным звучным смехом. – Ну что ж, нечего мне стоять тут и сплетничать. Я весь день провел в суде и должен еще зайти в контору. Кстати, я слышал, что Джеймс Лесситер вернулся. Ты его видел?
Дернув губами, Карр улыбнулся так же быстро и нервно, как перед тем нахмурился.
– Я его ни разу в жизни не видел. Он исчез с горизонта прежде, чем я появился в Меллинге.
– Да, да, верно, так и есть. А теперь он вернулся богачом. Приятно хоть иногда встретить кого-то, кто добился успеха, очень приятно. Вы еще не видели его после возвращения?
– Думаю, его никто не видел. Вообще-то он вроде приехал только вчера вечером. Миссис Феллоу была там, помогала чете Мэйхью.
– Ах, да, кухарка и дворецкий миссис Лесситер, очень достойные люди. Мистер Мэйхью каждую неделю приходит к нам в контору за зарплатой. От него я и узнал, что ожидается приезд Джеймса. Полагаю, он мне скоро позвонит. Его не было в стране, когда его мать умерла, так что пришлось похлопотать. Что ж, до свидания, мой мальчик. Рад был тебя видеть.
Он пошел дальше. Карр глядел ему вслед и чувствовал, что эта встреча изменила его настроение. Было время, когда мир еще не испытывал потрясений. Старый Холдернесс принадлежал тому времени, можно даже сказать, олицетворял его. Жизнь была безопасной, обстоятельства – стабильными. У него были друзья, с которыми он вместе вырос, друзья по школе и по колледжу. Учебные четверти следовали одна за другой, с яркими перерывами на каникулы. Монетки в полкроны копились, превращаясь в десять шиллингов, потом в фунт. На восемнадцатилетие Генри Эйнджер подарил ему пять фунтов, а Элизабет Мур – старинную картину с изображением корабля. Эта картина вызывала в нем романтические чувства с той самой минуты, как он увидел ее висящей в темном углу антикварной лавки дяди Элизабет. Странно бывает – холст и немного масляных красок могут стать волшебным окном. Он представлял себе, как волшебные волны несут его под этими парусами в жизнь…
Поддавшись внезапному порыву, он пошел по улице, повернул налево и оказался перед витриной лавки Джонатана Мура. В витрине стоял прекрасный набор красно-белых шахмат из слоновой кости в костюмах маньчжуров и китайцев – война, принявшая облик игры. Он рассматривал фигуры, восхищаясь изысканной и точной резьбой, а в душе его кипела злость. Затем он внезапно выпрямился, толкнул дверь и вошел в лавку. Звякнул дверной колокольчик, и навстречу ему вышла Элизабет. Злость тут же исчезла.
– Карр!
Они стояли и глядели друг на друга. Лишь на одно мгновение ему удалось посмотреть на нее как на незнакомку, потому что, хоть они и не виделись почти пять лет, он знал ее всю свою жизнь. Но в это краткое мгновение он увидел ее словно впервые: высокая и легкая, будто идущая навстречу ветру, каштановые волосы откинуты со лба, живость в ярких глазах и трепетная улыбка. Впечатление было такое, словно она вот-вот радостно сорвется с места, взлетит, исчезнет, станет недосягаемой; и само это впечатление было слишком мимолетным, чтобы превратиться в осознанную мысль. Она заговорила первой; ему всегда нравился ее голос – красивый, звонкий, очень серьезный и добрый.
– Карр! Какой приятный сюрприз! Давненько мы не виделись, верно?
– Миллион лет, – ответил он, сам не понимая, почему так сказал. Но когда говоришь с Элизабет, неважно, что именно ты сказал, – так было всегда.
Она протянула руку, но не для того, чтобы его коснуться – давно знакомый жест.
– Неужели так долго? Бедняжка! Давай, проходи, поболтаем. Дядя Джонатан уехал на распродажу.
Он проследовал за ней в маленькую комнату позади лавки: потертые удобные кресла, старомодные бархатные шторы, захламленный стол Джонатана Мура. Элизабет закрыла дверь. Они словно оказались в далеком прошлом. Она открыла буфет, порылась в нем и достала пакет карамелек.
– Ты все еще их любишь? Думаю, да. Если по-настоящему любишь что-то, то будешь любить всегда, ты согласен?
– Не знаю.
– А я знаю, я совершенно в этом уверена, – она рассмеялась. – Что бы ни происходило, я всегда буду любить карамельки. И я всегда буду благодарна за то, что могу их есть, не набирая ни грамма лишнего веса. Вот, пусть пакет будет между нами, и мы оба сможем таскать оттуда конфеты, как раньше.
Карр тоже рассмеялся, и все его внутреннее напряжение исчезло. Прийти к Элизабет означало ускользнуть в такое привычное и удобное место, где даже думать ни о чем не нужно. Словно старое пальто, старые туфли, старый друг – неромантичные, неприхотливые и весьма успокаивающие вещи.
– Не слишком рано для чая? Я приготовлю… – спросила она и увидела, как он снова нахмурился.
– Нет. Со мной Фэнси – Фрэнсис Белл. Мы гостим у Риетты. Она пошла к Харди сделать прическу и, когда выйдет оттуда, хотела выпить чаю.
Ясные глаза Элизабет задумчиво остановились на его лице.
– Не хочешь привести ее сюда? У меня есть кекс по совершенно новому рецепту.
– Хочу.
Элизабет кивнула.
– Прекрасно. Тогда мы можем просто посидеть и поговорить. Расскажи мне о ней. Она твоя подруга?
– Нет.
Он не собирался этого говорить, но едва сказав, подумал: «Боже, это же правда!» Во что он вляпался и насколько сильно? Как если бы он ходил во сне, а потом внезапно проснулся и увидел, что одна нога зависла над пропастью.
– Расскажи о ней, Карр. Какая она?
На его лице вновь появилось измученное выражение.
– Она похожа на Марджори.
– Я видела Марджори только один раз. Она была очень красива.
Сказано это было без злости, однако оба помнили эту встречу, потому что именно после нее Элизабет спросила: «Ты влюблен в нее, Карр?» Они тогда сидели вдвоем в этой самой комнате, и когда он посмотрел в сторону, не в силах встретиться с ней взглядом, она сняла помолвочное кольцо и положила на подлокотник кресла между ними. Он продолжал молчать, и тогда она вышла через дальнюю дверь и поднялась по старой лестнице в свою комнату наверху. И он позволил ей уйти.
Это было пять лет назад, но казалось, случилось лишь вчера.
– Почему ты дала мне уйти?
– Как я могла тебя удержать?
– Ты и не пыталась.
– Нет, не пыталась. Я не хотела удерживать тебя, раз ты хотел уйти.
Он промолчал, потому что не мог сказать: «Я не хотел уходить». Он знал Элизабет всю свою жизнь, а Марджори – каких-то три недели. Когда тебе двадцать три, романтичным кажется все новое, неизведанное и неожиданное. И если при ближайшем рассмотрении далекий чарующий пейзаж превращается в пустыню, виноват в этом только ты сам. Марджори не стала другой; ему всегда приходилось себе об этом напоминать.
Он наклонился вперед, зажав руки между коленями, и заговорил сначала прерывисто, а потом торопливо.
– Знаешь, она не виновата. Жизнь со мной была ужасна… И ребенок умер… У нее ничего не осталось. Денег не хватало. Она ведь привыкла весело проводить время, чтобы вокруг было много людей. Я ничего не смог предложить ей взамен. Квартира была очень тесная, она терпеть ее не могла. Меня вечно не было дома, а когда был дома, то в отвратительном настроении. Ее не за что винить.
– Что произошло, Карр?
– Меня отправили в Германию. Демобилизовался я только в конце того года. Она никогда не писала много, а потом и вовсе перестала. Я получил отпуск, вернулся домой и застал в квартире чужих людей. Она ее сдала. Никто не знал, где она. Когда я вернулся окончательно, я попытался отыскать ее. Я снова поселился в той же квартире, потому что надо же мне было где-то жить, и получил работу в литературном агентстве. Его основал один мой друг, Джек Смизерс. Помнишь, он учился со мной в Оксфорде? Он был ранен во время войны, и его демобилизовали до того, как стало совсем страшно.
– А потом?
На мгновение он поднял глаза на Элизабет.
– Мне почему-то казалась, что она может вернуться. И она вернулась. Была очень холодная январская ночь. Я пришел домой чуть за полночь и увидел, что она, скорчившись, сидит на диване. Она, должно быть, сильно замерзла, потому что на ней не было пальто, только костюм из тонкой ткани. Она взяла в спальне пуховое одеяло, зажгла электрический камин, и к моему приходу у нее поднялась высоченная температура. Я вызвал врача, но у нее уже не было никаких шансов. Тот мерзавец, с которым она сбежала, бросил ее без гроша во Франции. Она продала все, чтобы вернуться домой. Она рассказала мне об этом, но не назвала его имя. Сказала, что не хочет, чтобы я его убил. После всего, что он с ней сотворил – она говорила в бреду, так что мне все известно, – после всего этого она все равно была от него без ума!
Он замолчал. Раздался голос Элизабет:
– Может быть, она беспокоилась о тебе.
Он зло рассмеялся.
– Не беспокоилась! Она хранила его фотографию. Вот откуда я все знаю, и вот как я однажды его найду. Фотографию она хранила под крышкой пудреницы. Полагаю, она думала, что никто фото там не найдет, но она, конечно, не знала, что умрет. – Голос его стал хриплым. – Если бы ей кто-нибудь об этом сказал, она бы не поверила.
– Бедная Марджори!
Он кивнул.
– Фотографию я сохранил. Когда-нибудь я его найду. Она обрезана так, что остались только голова и плечи, а картон с обратной стороны содран, чтобы фотография поместилась в пудреницу, так что имени фотографа нет. Но если я его встречу, сразу узнаю.
– Никто не остается безнаказанным, Карр. Не пытайся строить из себя палача. Это не по твоей части.
– Разве нет? Не знаю…
Повисла тишина. Элизабет не нарушала молчания. Она откинулась на спинку кресла и наблюдала за ним из-под темных ресниц. Длинные тонкие руки спокойно лежали на коленях. На ней была зеленая юбка, кремовый свитер с высоким воротом, почти полностью закрывавшим длинную шею, и маленькие жемчужные сережки.
Карр снова заговорил:
– Знаешь, Фэнси очень на нее похожа. Прежде она работала манекенщицей, а сейчас она хористка и танцовщица – правда, безработная. Она много трудится и хочет добиться успеха. Надеется получить роль в пьесе из постоянного репертуара, как она это называет. Не думаю, что она хоть сколько-нибудь умеет играть на сцене. Ей нужно внимательно относиться к тому, как она произносит гласные, потому что в Степни, где она выросла, они звучат иначе. Кажется, ее родители до сих пор живут там, и ей даже в голову не приходит уйти от них в свободное плавание, потому что она очень хорошая девушка и очень любит свою семью.
– А какое отношение ко всему этому имеешь ты? – спросила Элизабет.
Он взглянул на нее и довольно горько пошутил:
– Она хочет подняться по социальной лестнице и рассматривает меня в качестве трамплина.
– Вы помолвлены?
– Кажется, нет.
– Ты просил ее руки?
– Не знаю.
– Карр, ты должен знать!
– А я не знаю, и это факт.
Она вдруг выпрямилась, широко раскрыв глаза и стиснув руки.
– Ты позволил себе плыть по течению и понятия не имеешь, где оказался.
– Да, так оно и есть.
– Карр, это самоубийство! Ты не обязан жениться на девушке, которую не любишь.
– Нет. Но вот так плыть по течению совсем легко, если тебе все равно, что случится. Мне бывает одиноко.
Элизабет быстро и тихо ответила:
– Лучше быть одиноким, чем испытывать одиночество рядом с другим человеком.
Ее потрясла боль в его глазах.
– Чертовски верно. Я попробовал и то, и другое, так что мне это известно. Но, видишь ли, поговорка «обжегшись на молоке, дуешь на воду» не работает; всегда кажется, что в следующий раз все будет иначе.
– Карр, мне прямо встряхнуть тебя хочется! Ты говоришь ерунду и знаешь это. Ты, конечно, повел себя необдуманно с Марджори, но в этот раз ты даже не притворяешься, что эта несчастная девушка тебя хоть сколько-нибудь интересует.
На его лице мелькнула давно знакомая вызывающая улыбка.
– Дорогая, она вовсе не несчастная девушка. Напротив, она очень милая девушка, безупречно хорошая девушка и к тому же невероятно красивая: платиновые волосы, сапфировые глаза, полуметровые ресницы и розовый цвет лица в лучших английских традициях. Погоди, сама увидишь!
Глава 5
Как и следовало ожидать, чаепитие прошло хорошо. Фэнси сначала упиралась:
– Но кто такая эта Элизабет Мур? Ты точно мне про нее никогда не говорил. Этой лавкой владеет она?
– Нет, ее дядя. Он вообще-то довольно известный человек. Когда-то у семьи Мур был большой загородный дом за пределами Меллинга. Трое погибли во время Первой мировой войны, и уплата налогов за их наследство разорила семью. Джонатан был четвертым. Когда дошло до продажи имущества с молотка, он сказал, что откроет лавку и сам все продаст. Вот так он и начал свое дело. Родители Элизабет умерли, поэтому она живет с ним.
– Сколько ей лет?
– Она на три года моложе меня.
– А я не знаю, сколько тебе лет.
– Двадцать восемь.
– Значит, ей двадцать пять?
Он расхохотался.
– Умница! Как ты догадалась? Пойдем, она уже поставила чайник.
Успокоенная открытием, что Элизабет уже почти женщина средних лет, Фэнси пошла с ним. Она была совсем не прочь выпить чашку чая: сидение под феном вызывает такую жажду! Она еще больше успокоилась, увидев Элизабет и приветливую старую гостиную. Пускай мисс Мур старый друг и все такое, но ее никак не назовешь красавицей, и она совсем не изящна. Юбка на ней была немодного кроя – не этого года и даже не прошлого. Джемпер с высоким воротом и длинными рукавами тоже не был элегантным. И все же Рэнси почти сразу почувствовала, что ее алый наряд чересчур вызывающий. Это чувство становилось все сильнее, и в какой-то момент она чуть не расплакалась. Нельзя сказать, что мисс Мур не была милой или что она и Карр как-то пытались заставить ее чувствовать себя чужой, но именно так она себя и чувствовала. Они были не такие, как она. Глупо, конечно, – она была не хуже других и притом гораздо красивее и элегантнее, чем Элизабет. Какое глупое чувство! Мама бы сказала, что нечего ей выдумывать ерунду. А потом вдруг это чувство исчезло, и она принялась рассказывать Элизабет про родителей, про то, как получила первую работу, и теперь уже чувствовала себя хорошо и спокойно.
Когда перед уходом они с Элизабет поднялись наверх, Фэнси, стоя перед зеркалом времен королевы Анны, спросила:
Поделиться книгой: