Помоги проекту - поделись книгой:
Птаха над гнездом
Том 1. Дарители жизни
Любовь Овсянникова
Предисловие и благодарности
Настало 9 Мая 2018 года, праздник Победы, когда был полностью собран материал и написаны самые большие фрагменты к этой книге, когда стал виден ее объем и почувствовалось ее значение. Сколько еще предстояло трудов, представления не было — все-таки многое тут зависело от настроя на работу. А пока что я уединенно проживала этот торжественный день вдвоем с мужем и думала о войне, о страшных судьбах своих родных, о невозможности избавиться от изнуряющего сострадания к ним, такого теперь бесполезного, когда их нет… Мы перебрасывались фразами, обменивались мыслями, вспоминали прошлые события, и эти долгие разговоры, никогда не утомляющие нас и ничего не решающие, в конечном итоге были об этой книге.
Нельзя высказать меру моей благодарности главной героине, моей маме Прасковье Яковлевне Николенко. Я низко кланяюсь ей и за героическую жизнь, которая сколь уникальна, столь и типична, так что с нее можно писать историю всего советского народа; и за то, что она делилась со мной подробностями автобиографии, хотя была закрытым человеком и не любила обнажать душу.
Однако в свои последние годы Прасковья Яковлевна набралась мужества и рассказала о себе, ибо понимала, что со временем ее продолжатели начнут остро нуждаться в этих сведениях, как дом нуждается в фундаменте. Человеческие сообщества, семьи и роды в том числе, не берутся из ниоткуда и не висят в воздухе — они опираются на реалии, приготовленные для них предками; обрабатывают наследственную землю, выполняют оставленные им заветы о будущем.
Зная историю и людей, Прасковья Яковлевна отдавала себе отчет, что ее простенькая жизнь станет для наследников источником силы и духовного богатства, пищей для родовой памяти и главным доказательством их права на владение миром, который она оставляла по себе. По ее свидетельствам потомки укрепятся на своей земле не потому что тут родились и выросли, а по праву наследования — потому что здесь жили и работали многие поколения их пращуров.
Как и любой человек, они захотят гордиться своими корнями, свершениями праотцов, захотят много-много знать о них и любить их. Людям необходимо любить своих родоначальников, чтобы уважать себя, чтобы увереннее стоять на ногах. Это делает их неуязвимыми, потому что никто не живет только сегодняшним днем, зато каждый стремится в вечное существование, куда пропуск один — через знание о тех, чья кровь течет в их жилах. Новым поколениям важно будет чувствовать, что они имеют полное право на Родину, потому что их предтечи, строили ее своими руками, защищали своей кровью и обогащали неустанным трудом.
Вот про все это им и надо было рассказать.
Прасковья Яковлевна ведь понимала, что старается от лица всего своего поколения, потому что многие ее родные и присные ушли в небытие, не решившись на откровенный разговор с будущим, не исповедавшись перед теми, кто подхватил от них факел жизни и понес дальше. Осталась она одна. Значит, только она могла отдать новым факелоносцам эстафету знаний, силы и правды. И Прасковья Яковлевна взялась за это и выполнила свою миссию с честью и доблестью.
Многие части книги, например, о побеге из плена Якова Алексеевича, о славгородском расстреле, о получении похоронки на мужа, о поездке к фронтовому другу мужа, были написаны еще при ее жизни. Они прочитаны ею и одобрены. Все остальное базируется на рассказах Прасковьи Яковлевны, при ней конспектируемых, так что эта книга может рассматриваться как монолог самой героини. Вот так получается.
При написании этой книги я крепко помнила, что талант писателя состоит из трех составляющих — вербальной, нравственной и социальной. Что это такое? Это значит, что пишущий человек должен изъясняться понятно, доходчиво, докапываясь до деталей. Он также острее чувствует мораль общества, его ценности. И уж совсем хорошо, когда ему понятны социальные противоречия, царящая в обществе несправедливость. В принципе, в литературе можно всю жизнь прожить на одной вербальной чувствительности. Ну владеет человек словом, может описывать пейзажи и события — многим читателям хватает этой развлекательности. Если к вербальной добавляется нравственная чувствительность, то получается писатель-воспитатель с хорошим стилем, полезный писатель. У такого писателя есть чему поучиться. Но, конечно, у больших, у настоящих писателей должно быть также чувство социальной справедливости, они должны понимать философию частного и всеобщего и уметь ее преподнести читателю. Сочетание трех чувствительностей — это классики, например, Гоголь, Горький, Достоевский. Это то, к чему должен стремиться каждый честный писатель.
Я бесконечно благодарна своему мужу Юрию Семеновичу Овсянникову за помощь в создании книги, и вообще за неизменное сочувствие моим усилиям. Чтобы создать мне благоприятные условия, он не только брал на себя многие домашние дела, но и помогал в сборе материала, в уточнении исторических деталей, а также в редактировании отдельных глав книги.
Главное же — он был первым слушателем моих прозрений относительно родных, мотивов их поступков, их настроений, недосказанных жалоб и чаяний. В беседах с ним возникало и созревало мое понимание отдельной судьбы как неотъемлемой части общества, понимание взаимосвязи судьбы и среды, где она осуществляется.
Ведь люди не всегда понимают друг друга сразу. Зачастую самое важное они открывают со временем, как бы при взгляде со стороны. Так было и со мной. Но как тогда оценить истинность прозрений, если, как говорится, натура ушла и ничего уточнить нельзя, если родителей больше нет и ничего у них не спросишь? Вот тогда-то требуется выложить свои наития неравнодушному человеку, изложить их в довольно пространных рассуждениях, выверить пришедшие догадки, обсудить со всех сторон, чтобы не ошибиться, не допустить психологической и фактологической неправды. Знаю, насколько душевные излияния нагружают слушателей, но писателю они необходимы. И я признательна мужу за добросовестное выслушивание меня и обсуждение того, что я переосмысливала в ходе написания книги.
***
Эта книга вызвана к жизни моей бесконечной любовью и состраданием к отцу и к маме...
Вот так и Прасковья Яковлевна очень любила своих родителей, относилась к ним с невероятно надрывной нежностью. Естественно, по молодости столь сокровенная эмоция не обнаруживалась в ней явно, только невнятно томила ее. А спустя время прояснилась, да только поздно — разверзшаяся трагедия не оставила ей шанса исправить прежнюю сдержанность.
Чуткость к родителям, как будто где-то рядом звучал голос тревоги за них, у Прасковьи Яковлевны наблюдалась с детства, сколько она себя помнила. Такое смятение, конечно, имело основание, ибо представляло собой голос здоровой интуиции, предупреждающий ее об их тяжелом будущем. Сейчас нам понятна его суть.
Родители Прасковьи Яковлевны словно родились с обнаженной плотью — оказались без той защиты от внешних угроз, какую дают инстинкты. В этом была их обоюдная особенность и, наверное, именно она спаяла их до истинной нерасторжимости.
Проявлялась роковая особенность по-разному. Так, у Евлампии Пантелеевны начисто не было страха ни перед кем и ни перед чем. Она открыто шла на любого супостата, пытающегося нарушить справедливый порядок вещей, словно заговоренная воительница. До поры до времени это обеспечивало неуязвимость, еще больше добавляющую ей отваги и мужества. Но одолеть голыми руками вооруженных немецких карателей ей не удалось, и она погибла. Яков Алексеевич, наоборот, совершая по-настоящему мужественные поступки, был преисполнен страха и тем как будто накликал на себя беду — со всех сторон его били, сколько он жил.
Потребность в выявлении высочайших дочерних чувств, что не случилось вовремя, мучила и никогда не отпускала Прасковью Яковлевну. В каждом дне, в каждом часе она ощущала рядом с собой погибших родителей, мысленно общалась с ними, словно они оставались живыми. С годами боль от их потери в ней не утихала, а становились только острее.
Всю жизнь душа Прасковьи Яковлевны факельно горела этими словами А. С. Пушкина, сказанными более века назад. Она несла их и утверждала в своих деяниях, в мыслях и в отношении к миру.
Глава 1. Предки Прасковьи Яковлевны по матери
Бедная Евлампия Пантелеевна, ее мама Липа... Она и помыслить не могла, что участь ее станет уникальной и войдет в историю родного поселка отдельной страницей, что совершит она материнский подвиг, поистине достойный хрестоматий о временах великой битвы за свободу Родины.
Кто были ее родители?
Ефросинья Алексеевна (1864 – осень 1944)
Про Ефросинью Алексеевну Бондаренко, маму Евлампии Пантелеевны, известно, что она родилась и провела детство в Макеевке (Донецкая область), и девятилетней девочкой оказалась в чужом краю по причине потери родителей.
Она приехала в Славгород в составе молодой семьи, глава которой только что окончил Харьковскую духовную семинарию и был направлен сюда в качестве приходского священника. До него постоянного батюшки в здешней крошечной церквушке не было, а которые правили службы, те бывали наездами.
И тут необходимо разъяснить два вопроса.
Первый: почему в таком бойком исторически известном месте, как Славгород, до приезда этого священника, не было православного прихода?
Для его прояснения уместно привести выдержку из книги А. Солженицына о евреях в России. «В Российской империи существовали “Временные правила 1882 года”, согласно которым евреям не дозволялось свободное расселение по стране в связи с опасностью эксплуатации ими сельского люда через виноторговлю. Решительный сдвиг к пересмотру этих правил произошел в 1903-1904 годах. Тогда были сделаны доклады с мест от губернаторов о необходимости дальнейшего расселения евреев из скученных городов и местечек, и подчеркивалось, что с введением казенной продажи питей их опасность для славян исчезла. Предложения эти одобрил министр Д. С. Сипягин, вскоре убитый террористом, и в 1903 утвердил министр В. К. Плеве, также вскоре убитый. В послабление “Временных правил 1882 года” был утвержден список 158 крупных поселений, где евреям дозволялось новожительство, приобретение и аренда недвижимости.
В дореволюционной Еврейской энциклопедии мы встречаем наименования этих поселений, среди них наиболее крупные и затем быстро еще разросшиеся: Юзовка, Лозовая, Енакиево, Кривой Рог, Синельниково, Славгород, Каховка, Жмеринка, Шепетовка, Здолбуново, Новые Сенжары».
Отсюда видно, за счет чего разросся и стал широко известным Славгород. Спасибо, значит, евреям.
И хотя мы говорим о временах до возникновения «Временных правил 1882 года», а тем более до разрешения «дальнейшего расселения евреев», но ведь ни эти процессы, ни эти документы на пустом месте не возникли. Для их созревания требовалось время и для их появления на свет должны были возникнуть предпосылки, созданные ходом жизни, которые просто требовалось узаконить. О том красноречиво свидетельствует факт, что инициатива к отраженным в вышеупомянутых документах переменам рождалась на местах — исходила от губернаторов, которые и поднимали перед верхами этот вопрос. Как обычно происходит, новые сдвиги в любом вопросе лишь обобщали и узаконивали уже сложившиеся отношения, уже имеющие место тенденции и факты местной жизни. Следовательно, перечисленные населенные пункты были издревле и прочно заселены евреями за счет диффузной внутренней миграцией. Сначала они приезжавших сюда в качестве гостей или временных работников, а потом добивались права на постоянное проживание в законном порядке. Как видим, Славгород не имел шансов оставаться славянским населенным пунктом — фактически это издавна было маленькое компактное еврейское поселение. И ввиду этого православной общины здесь, конечно, не имелось. Зато иудейская была столь многочисленна и богата, что ее доходов хватило на возведение большой двухэтажной синагоги. Она, возвышающаяся прямо в центре Славгорода, стала здесь единственным двухэтажным строением и самым красивым зданием в архитектурном смысле. А после революции в нем разместилась школа. Многие поколения славгородцев учились в ней, в том числе главная героиня данной книги, ее дети и внуки.
Но вот в Славгороде появилось много халдеев — православных ассирийцев, бежавших из Месопотамии (нынешнего Ирака) от резни, устроенной мусульманами. Расселялись они сюда в основном из александровской (нынешней запорожской) и макеевской диаспор, а также из Евпатории, которая теперь стала их украинской столицей. Эти беженцы не просто составили определенную прослойку населения, но стали еще одним его культурным ядром. Опытом своей горькой истории они были уже достаточно организованы и требовали условий для осуществления своей религиозной традиции, из-за которой терпели гонения и ради которой покинули родину. Поэтому православные ассирийцы, или халдеи, стали основным фактором, способствовавшим организации в Славгороде православной общины и возведению маленькой деревянной церкви. В этом вопросе к ним примкнула, конечно, и та масса славян, что искони проживала здесь. Именно этот приход и должен был возглавить батюшка, в семье которого росла маленькая Ефросинья.
О других деталях ее биографии можно только догадываться по некоторым фактам и словам, которые нельзя расценивать как рассказы. Например, о среде, из которой она вышла.
Характерной чертой дореволюционной паспортной системы России являлся ее сословно-классовый характер. Единых паспортных правил для всех категорий населения не существовало. И только 8 октября 1906 года был подписан Высочайший указ «Об отмене некоторых ограничений в правах сельских обывателей и лиц других бывших податных состояний». Благодаря ему крестьяне, наконец, получили возможность свободно перемещаться по стране и избирать место постоянного жительства на одинаковых основаниях с лицами других сословий. Это доказывает, что Ефросинья Алексеевна, прибывшая в Славгород еще в 60-х годах XIХ века, не была выходкой из крестьян. Кем были ее родители — неизвестно.
Судьба ее если и поражает чем-то, то только неожиданностью, но не уникальностью — в то время происходило активное переселение народов, и приезд православного священника в село с чужеродной диаспорой не был исключительным явлением.
Церквушку возвели на отшибе, недалеко от новообразованного православного погоста, где раньше были лишь отдельные славянские захоронения. От центральной дороги ее отделяло метров триста свободного пространства, заросшего луговыми травами. С другой стороны к дороге вплотную примыкало более старое кладбище, на котором хоронили все меньше и меньше из-за неимения свободного места. И хотя еще были живы люди, у которых на нем покоились родственники, но наличие провалившихся могил указывало на его древность. Это кладбище другим краем доходило до Дроновой балки, простиравшейся вплоть до самой речки Осокоревки.
И второй вопрос: кем была Ефросинья в семье первого славгородского православного священника?
Ответ на него основан на семейных преданиях. Согласно им, Ефросинья Алексеевна приходилась батюшке близкой родственницей (именно батюшке, выходцу из Макеевки, ибо известно, что матушка была слобожанкой), скорее всего, младшей сестрой. Нелюдимая и замкнутая, как любое рано осиротевшее дитя, она не очень ладила с попадьей, женой брата, но деваться было некуда.
Однако по приезде на новое место жительства семья батюшки начала пополняться детьми, и Фросе нашлась в ней полезная роль — няньки. Эти нехитрые обязанности казались скорее игрой, чем принуждением, и девочке не надоедали. Она тем более взялась за них с рвением, что с годами надеяться на собственное замужество перестала. Судя по ее не очень привлекательной внешности, серьезно рассчитывать на это оснований вообще не было. Правда, батюшка не был безучастным к ее судьбе. Видя, что у Ефросиньи личная жизнь может не сложиться и ей самой придется заботиться о куске хлеба, он похлопотал о посильном образовании и дал ей специальность местной акушерки — сельской повивальной бабки по-тогдашнему. Специальность эта была официальной, ее приобретали женщины, получившие соответствующее образование, после которого их снабжали разрешением на деятельность.
Многие люди и сейчас полагают (а тогда тем более так думали), что представители разных видов знахарства — травницы, костоправы, повитухи, бабки-шептухи, и другие — свои особенные таланты получали свыше, и учиться избранному ремеслу им не надо было. А если и обучались они чему-то, то исключительно секретам, передающимся от учителя к ученику. Естественно, во многих ремеслах так и было. Настоящие мастера своего дела до сих пор предпочитают передать свое искусство преемникам из младшей родни. Выбрав оного, начинают готовить его к наследованию деятельности как можно раньше: берут с собой на работу, приучают к дисциплине, воспитывают уважение и любовь к избранному делу, передают необходимые знания. Это создает впечатление, что знахарская деятельность никогда не интересовала государство и не регулировалась им через специальные законы.
Но на самом деле, если говорить о народных врачевателях, это совсем не так. И травники, и костоправы должны были знать свое дело профессионально, чтобы не навредить здоровью людей. И бабки-шептухи, — к которым везли детей в случае младенческого или испуга, а взрослых с рожей, называемой в народе бешихой, кровотечениями, зубной болью и прочими недугами, — не появлялись на пустом месте, они занимались врачеванием не только по наитию и божьему соизволению, а после основательного обучения под попечительством компетентных специалистов и учреждений.
Так и повитухами становились не вдруг. Сначала лица, осваивающие повивальное дело, проходили курс обучения при крупных больницах или клиниках и только после этого получали законное право на столь благородное занятие. В дореволюционные годы, когда Ефросиния Алексеевна вступала в зрелую жизнь, родовспоможением занимались женщины, ибо считалось, что врачам-мужчинам заниматься акушерством не пристало. Тогда имелось три профессиональных группы повивальных специалистов, а именно: повивальные бабки, имеющие высшее медицинское образование; сельские повивальные бабки со средним медицинским образованием и просто повитухи, получившие образование заочно. Деятельность этих групп регламентировалась специальным уставом, и нарушать его они не могли под страхом судебного преследования.
Ефросиния Алексеевна была сельской повивальной бабкой, ибо получила трехлетнее медицинское образование в губернской повивальной школе. А потом несколько месяцев работала в уездной больнице, где подтвердила знания и показала приобретенные навыки, приняв несколько родов самостоятельно, что требовалось программой обучения. Там вынесли вердикт об ее готовности работать самостоятельно, и только после этого выдали окончательный документ о праве врачевания рожениц в Славгороде.
Сельская повивальная бабка не имела права работать в городе. Зато она не только принимала роды, но и готовила повитух для мелких деревень своей или соседской волости. Повитухи, прошедшие обучение на местах, от сельских повивальных бабок, получали документ о заочном образовании на основании свидетельства своей наставницы, то есть сельской повивальной бабки, у которой учились, заверенного подписью городового или уездного врача.
Так что все держалось под контролем.
Люди, живущие в компактных поселениях, где каждого человека знали и к каждому относились как к уникальной личности, долго не доверяли родильным домам и их акушерам, обоснованно полагая, что роды там поставлены на конвейер и роженицы лишены чуткого домашнего обхождения. Поэтому старались рожать дома, по-старинному прибегая к помощи повитух.
Акушерское дело в те времена было поставлено основательно. Даже в самом Славгороде работало несколько повитух, которым, что называется, кусок хлеба дала Ефросинья Алексеевна. Ведь она одна была тут сельской повивальной бабкой, остальные — простыми повитухами. На Ефросинью Алексеевну полагался самый центр волостного поселка, каким был Славгород. Она была богаче других как теоретическими знаниями, так и опытом работы, знала людей и жизнь, и не просто принимала роды, но в дальнейшем ухаживала за роженицей и новорожденным, что было не менее важным делом, собственно, как и после каждой операции. Особенную бдительность соблюдала в течение сорока дней после рождения, в течение которых ребенок находился в переходном состоянии и решалась его судьба — уйти из мира или остаться в этой жизни. Именно Ефросинья Алексеевна, знающая и надежная бабка, помогала ему в этот период, защищала от всего, что могло навредить. Смертность младенцев в Славгороде не была высокой, что приписывали ее заслугам и за что ее уважали, во всех семьях считали близким человеком.
Знала Ефросинья Алексеевна много такого, что чрезвычайно помогало роженицам, но чему нигде не обучали, до чего она дошла своим умом. Полученные в личной практике знания она хранила в тайне от других, не раскрывала посторонним, особенно роженицам. И только помалкивала, усмехаясь, если те начинали ее расспрашивать. Она умело создала себе хорошее имя, окружив себя ореолом священной магии, сверхъестественных знаний, некоей высшей мудрости, недоступной простым смертным. И эти ее тайны имели смысл, так как приносили пользу на практике.
Конечно, ремесло повитухи природным порядком было самым востребованным среди других, но упомянутые профессиональные совершенства, которые на самом деле не были сложными или непонятными, дополнительно выделяли Ефросинью Алексеевну из остальных жителей в ряд особо почитаемых людей. Мало-помалу ее присутствие на свадьбе стало считаться хорошим знаком, ведь свадьба — это рождение новой семьи, а значит и будущих детей, ради которых стоит заранее побеспокоиться о внимательной бабке и задобрить ее. Кроме того, люди полагали, что ее мудрое слово ободрит молодых перед неизвестной будущностью, а ее благословение принесет счастливую жизнь, достаток в дом и успех в делах. И тут Ефросинья Алексеевна не была просто почетной гостьей, а становилась участницей события, превращая свое присутствие в интересный и запоминающийся обряд, в зрелище. Так, при сборах к свадьбе она приготовляла невесту к брачной ночи: учила осторожности, умению правильно вести себя с мужем, соблюдать гигиену отношений, причем во всех смыслах. А в канун главного дня водила невесту в баньку, парила-ладила и с якобы магическими приговорами купала в особых травах. Наговаривала, что при беременности надо меньше попадаться на глаза чужим людям, стараться не показывать свое состояние и никому не говорить о дне родов. Даже звать ее, бабку, на осмотры и роды надо было тайно, прибегая к особенным условным выражениям, не озвучивая просьбу прямо.
— Кто придет звать меня к тебе, пусть скажет, что ты приболела да в постель слегла. Я пойму, — поучала она невесту.
— А для чего так? — бывало, спросит девушка.
— Для того чтобы никто, зная твое уязвимое состояние, не навредил тебе, не испугал, не расстроил грубым словом, короче, чтобы не воспользовался этим во зло, даже ненароком. Слабость своего здоровья скрывать надо, детка. Все живые существа в природе так делают. Так-то.
Да и сама она визиты к беременным скрывала, проходила задними дворами, через огороды, невидимо. А в дом входила бодрая, энергичная, приветливая. И все были уверенны, что после таких обрядов дети будут рождаться крепенькими и здоровыми.
Иногда, в случаях трудной беременности или родов с предполагаемыми осложнениями, когда роженице требовалось бодрящее присутствие чьей-то отчетливо выраженной самоотверженности и заботы, Ефросинья Алексеевна прибегала к средству, о котором прекрасно известно в народе, но которым не все умеют пользоваться: выражалось оно в истине, что в родном доме и стены помогают. В соответствии с этой логикой она предлагала роженице рожать ребенка не в мужнином доме, а в родительском. Кто как не мать окружит нуждающуюся в поддержке женщину любовью и нежностью, придаст ей сил? На это и делался расчет. Мать удаляла из дома остальных членов семьи и уделяла все внимание дочери. И это срабатывало, роды проходили без осложнений.
Случалось, что дома будущую мать окружала большая и шумная родня и женщина не имела возможности рожать в достойных условиях. Тогда Ефросинья Алексеевна забирала ее к себе, где для таких случаев у нее всегда находилось место.
А как помогали такие простые действия, как переодевание будущей матери в чистую рубаху! Казалось бы — чего проще? Да в больнице беременная сама бы переоделась и думать об этом забыла. А Ефросинья Алексеевна не упускала случая и тут обратить все на пользу роженице, устраивала из этого настоящий магический ритуал! Делала это сама, да с приговорами, а попутно давала выпить святой водицы, сама молилась и зажигала свечу перед иконами. А затем осторожно и со значением снимала с женщины кольца и сережки, послабляла туго стянутые волосы. И в течение родов ободряла роженицу, поглаживала поясницу, приговаривая, что все идет хорошо, потому что иначе и быть не может, ведь они и то, и другое, полезное и нужное — соблюли.
Пуповину новорожденному Ефросинья Алексеевна перевязывала свитыми волосами матери, чтобы между ними, по народному поверью, на всю жизнь оставалась нерушимая связь.
А уж если отец новорожденного до родов был замечен в легкомыслии или безответственности, то и ему тут перепадало! Ефросинья Алексеевна требовала от такого отца самолично подать ей его лучшую рубаху и именно в нее заворачивала принятого на свет младенца. Приговаривала:
— Чтобы ты, отец, любил новорожденного всем сердцем, а дитя чтобы спало в вашем доме спокойнее, чувствуя силу и заботу отца.
Знала умная женщина, что и когда сказать!
Ой, да чего только ни придумывала она, чтобы сплотить молодую семью вокруг новой жизни, придать сил матери или урезонить непутевого отца. Тут были и первые купания младенца — производимые то ею лично, то молодыми родителями под ее присмотром, — и первые прогулки на свежем воздухе, и первое переодевание в распашонки.
— Купайте ребенка каждый день вплоть до Крещения, — учила она, — пока не помоется он в воде, святой в этот день на всей земле.
— А потом?
— И потом купайте, — улыбалась Ефросинья Алексеевна, — только вода уже снова будет обыкновенной.
А то еще после свадьбы парила молодую семью в бане, говоря, что очищает их от старых грехов перед тем, как они возьмут на себя ответственность за маленького человека.
Одной семье демонстрировала один ритуал, другой придумывала что-то иное. И молодые матери спустя время перешептывались, почему так, а не иначе поступила с ними их повивальная бабка.
Из своей роли Ефросинья Алексеевна не выходила никогда, ибо повивальное дело стало ее судьбой. Родовспомогательные обязанности накладывали на нее определенные этические требования. Так, Ефросинья Алексеевна не могла капризничать, отказываться пойти на роды, ссылаться на недомогание или на свои срочные дела, тем самым якобы занимаясь вымогательством. Это считалось большим грехом. О ее человеческих качествах и говорить нечего — она должна была вести себя безупречно, иначе… иначе…
Так и продолжалось до 1889 года.
И вдруг овдовел звонарь Пантелей Савельевич Сотник, довольно симпатичный мужчина, воспитанный в культурной среде. Пока продолжался год строгого траура по жене, батюшка ближе знакомил звонаря со своей сестрой, которой успело исполниться 26 лет. Наконец Пантелей Савельевич понял, что лучшей жены ему не найти. Несмотря на то что девушка была моложе его на 16 лет, чувствовалось, что она серьезно влечется иметь семью, поэтому сможет заменить мать его детям-подросткам, да и к нему будет относиться с нежностью и заботой.
Так оно и случилось.
Ефросинья Алексеевна приняла испуганных сирот своего мужа всем сердцем, а с него самого и вовсе, как говорят в народе, пылинки сдувала. Вообще, замужество очень изменило ее, проявив вдруг кротость нрава и решительность.
Это довольно редкое сочетание качеств многих ставило в тупик, но именно оно позволило ей, после того как без посторонней помощи родила первых своих детей, стать знатной на всю округу сельской повивальной бабкой.
***
Хорошую жизнь прожила Ефросинья Алексеевна, полезную. И примерную. Она была преданна мужу, семье, детям и не раз на деле доказывала это.
Вот хотя бы в голодные годы…
Поделиться книгой: