Гнев

Максим Кабир

«Гнев»

В пятницу Витя Погодин опоздал на работу. Спал ужасно; до рассвета ворочался, думая о предстоящей поездке домой. Потом мучили кошмары — в них была черная обшарпанная дверь с дерматиновым покрытием, и под дерматином что-то шевелилось, будто там кишели опарыши или змеи.

У проходной караулил заместитель директора Щекачев. Перебегал глазами с сотрудника на циферблат часов. Вытянутое толстогубое лицо, помесь лошади и поэта Пастернака, выражало крайнюю степень озабоченности.

— Беспокоюсь о вас, Виктор, — сказал он, перегородив Погодину путь. — Вы припозднились на двадцать минут, второй раз за неделю. Что-то не так дома? Здоровье как, сон?

Погодин изо всех сил старался не морщиться. Щекачев в его дешевом костюмчике с подкладками для ширины плеч и в белых, наверняка же до середины икр, носках, вызывал непреодолимую и щедрую ненависть.

— Извините, Альберт Михайлович, — выдавил Погодин, — впредь не повторится.

— Не извиняйтесь! Я-то понимаю, я на вашей стороне. Дело молодое. Сам в ваши годы…

Щекачев был старше Погодина на пять лет, в сентябре отмечали его тридцатилетний юбилей, и ни у одного служащего не нашлось для Альберта Михайловича искренних добрых слов.

«В мои годы, — подумал Погодин хмуро, — ты был убогой шестеркой на должности «подай-принеси», и с тех пор мало что изменилось».

— Но босс, — завел Щекачев традиционную песню, — ты его знаешь, застукает, всем влетит.

Собственные деспотические инновации он подписывал именем мягкотелого директора. И мстил за любой просчет: злобно, как мстят только школьные изгои, отщепенцы, дорвавшиеся до мало-мальской власти. Бедный Ринат Фатичев, вполголоса подтрунивавший над Щекачевым на корпоративе, был уволен в течение месяца. Не помешало и то, что у Фатичева больной ребенок, а с вакансиями нынче туго.

— Урод, — сказал Погодин, входя в кабинет. Коллегам не нужно было уточнять, кого он подразумевает. Классическую сценку «Щекачев и его крепостные» они лицезрели из окна.

— Это цветочки, — вздохнула Божена Долгушева, красивая брюнетка с восточными глазами. — В понедельник он попросил меня остаться после шести и втирал про перспективность моего проекта и карьерный рост. И в декольте мне косил, брр.

Она поежилась в своей меховой жилетке.

— Скоро директор в отпуск уйдет, — вставил кто-то, — Стукачев совсем озвереет. ИО, блин. УО!

Погодин сел за компьютер, поигрывая желваками.

— При Сталине ему б цены не было. Комсомольский активист. Костюм этот, где он его откопал? Ну да, мама купила, конечно. Мамочка от Альберта без ума. Как наш Альберт покакал сегодня? Жиденьким покакал, мама, комочками.

Он осекся, увидев, что Божена больше не улыбается, а смотрит поверх его макушки. Повернулся. Щекачев пасся у резервуара с водой. Физиономия бледная, лишь пурпурные пятна расплескались по щекам. Исподволь ухмыльнувшись, Щекачев покинул кабинет. Божена сочувственно ойкнула.

— Черт, — простонал Погодин.

Он переехал в столицу из провинции. Молодой, неглупый, перспективный, с громадьем планов. Чуть поднажать, и можно забирать с собой сестру. Но прошло полтора года, и сестра поменяла двухкомнатную квартиру в центре захолустья на однокомнатную там же, и давно не тешила себя надеждами. В съемной комнатушке вечерами телевизор объяснял про кризис, санкции и курс валют — ничего удивительного, что ему начали сниться кошмары. Но Погодин не отчаивался. Если вон даже Фатичев, чья пятилетняя дочь облысела от химиотерапии, не унывает — ему-то вовсе грешно.

В перерыве позвонил Юле.

— Ждем, — сказала сестра, — Пирог испеку, по маминому рецепту.

— Ну чего ты утруждаешь себя. Я бы здесь купил…

— По маминому рецепту в магазине не купишь. И новоселье все-таки, надо отметить.

Она продиктовала адрес. На душе стало тоскливо. Это же окраина, он по ней пацаном гулял, среди каркасов недостроенных высоток.

Всплыл в памяти сон, черная дверь, ее ткань вздымается и опадает, и из рыбьего глазка струится красное…

— До вечера, — попрощался он с Юлей. И поймал на себе взгляд Щекачева.

«Я с тобой поквитаюсь, сосунок», — грозил заместитель директора безмолвно.

«Если меня выпрут, — кисло подумал Погодин, — мне некуда будет возвращаться».

Рабочая неделя близилась к завершению, когда Альберт Михайлович вошел в кабинет. Приторно улыбаясь, посматривая в мониторы.

— Умница, — похвалил Божену и задержал ладонь на ее плече. Судя по скривившемуся рту, девушка боролась с желанием смахнуть руку Щекачева, как смахивают таракана.

Добрался до Погодина. Угрюмая тень перечертила компьютер. Покашливание с нотками сомнения, приторный запах одеколона. Что-то из рекламы «наш парфюм придаст вам мужественность».

— Я боюсь, Виктор, вы напутали с графиками, — произнес Щекачев.

— Да нет же, все верно.

— Увы, увы. — Разочарованное цоканье языком. — Распечатайте для меня проект. Я переговорю с боссом, рассудим, как усовершенствовать вашу работу.

Голова Погодина поникла.

Уже в электричке он грохнул кулаком по сиденью:

— Ублюдок!

Полегчало.

Малая родина приветствовала осенним дождем. Когда-то он излазил город вдоль и поперек, от комбината к комбинату. Изучил каждый двор. В детстве воображал себя путешественником, в юности — этнографом, книгу мечтал издать, по городским легендам. Легенд хватало: о призраках микрорайона Речной-4, о демонах закупоренной шахты, о затопленном немецком танке на дне Тигриного озера.

Очередная запись в альбоме несбывшихся мечтаний.

Городские окраины почти не изменились. Груды щебня, ржавеющие на автостоянке машины. Мрачные типы с двухлитровыми баллонами крепкого пива. У магазина с ироничным названием «Центральный» старушка — божий одуванчик продает вещи для грудничков; на одежке неотстиранные бурые кляксы.

Сестрина пятиэтажка.

Юля встретила в прихожей с сыном на руках. Погодин чмокнул сестру в щеку, малыша — в нежнейший пушок на темечке. Вручил подарки.

Юля обвела взором убранство квартиры.

— Так вот и живем, — сказала смущенно.

Продавленный двумя поколениями диван, кроватка, манежик, игрушки, телевизор, на кухне в углу — принтер и ноутбук. Когда Витю Погодина окончательно отторгнет столица, будет спать в ванне, как герой Евгения Леонова, постелив пальто. А летом — на балконе. Сказка!

— Скромно и со вкусом, — оценил Погодин, — Не хуже, чем в Европе.

— Пошли есть, врун, — ущипнула его сестра.

Он водрузил на обильно сервированный стол бутылки «Джека Дэниэлса» и красного марочного вина. Под горячую еду жаловался на вредное начальство. Сестра ни на что не жаловалась, все в ее жизни было хорошо. А что денег нет и папаше на ребенка плевать — бывает, справимся, образуется.

Племянник, демонстрируя новоприобретенные навыки, расхаживал по кухне и цеплялся то за маму, то за дядю Витю. Виски согревало.

Курить сестра разрешила на балконе. Он вышел, шаркая тапочками, чиркнул зажигалкой.

— Ни фига себе, — прошептал сквозь стиснувшие сигарету губы.

В низине, за Юлиным жильем, темнело длинное деревянное здание. Оно зарылось в овраг, притрушенное листьями, невероятно старое. Два этажа, плоская, крытая жестью крыша. Слепые окна с зубастыми осколками стекол. В последний его визит сюда в деревянном чудовище обитали люди, чахоточные завсегдатаи зон, промышляющие героином цыгане. Теперь и они бросили дом. Здание походило на гроб из затопленной подземными водами могилы. Гнилой гроб.

С черной дерматиновой дверью одной из квартир на втором этаже…

— Ну и сосед у тебя, — сказал Погодин. Юля непонимающе заморгала.

— Барак. Я считал, его снесли сто лет назад.

— Обещают! — фыркнула Юля, помешивая в кастрюле кашу для сына, — А он — хоть бы хны, стоит где стоял. Бесплатный отель для бомжей. — Она нахмурилась и добавила: — Но в нем и бомжи ночевать брезгуют.

— Или боятся Тролля, — улыбнулся Погодин, болтая в стакане алкоголь.

— Кого?

— А ты не слышала? Школьниками мы называли барак «домом Тролля». В честь маньяка, который в нем жил.

— Ну спасибо, братик, — хмыкнула Юля, — Именно то, что мне хотелось узнать на новоселье.

— Так когда это было! И ты же у меня смелая. Бесстрашная суперсестричка. Помнишь, как полезла меня из Тигриного озера вытаскивать?

— Спрашиваешь! Ты, дурачок, танк нырнул искать.

— А он есть, танк-то.

— Паша и тот с тебя смеется. Дядя у нас с приветом, ага?

Через час, получив свою порцию поцелуев, племянник был торжественно переправлен в кровать. Юля убрала еду и устроилась напротив с бокалом вина.

— Ну, рассказывай про Тролля своего.

— Да что рассказывать, — пожал он плечами, ощутив вдруг холодок. — Орудовал здесь в лихие девяностые. Дрол у него фамилия была. Александр Дрол.

— Людоед! — щелкнула Юля пальцами, — Я помню его фоторобот на столбах. Жуткий такой, он мне ночами снился. И мама запрещала со двора выходить.

— Его в девяносто пятом вроде арестовали. Он покончил с собой до суда.

— Слава Богу, — заключила Юля.

— Ага, — пробормотал Погодин, глядя в стакан. — Легенда была. Чтобы наказать кого-то, сильно наказать, нужно его фотографию оставить под квартирой Тролля.

— Наемный убийца с того света? — без тени улыбки произнесла Юля, — И что, оставлял кто-то фотографии?

«Да», — выдохнул Погодин всеми своими порами.

— А мне почем знать? — сказал он вслух.

Они посидели еще немного. Юля допила вино, зевнула.

— Ты меня прости, братик, пойду я спать. Умаялась за день.

— О чем речь! Отпускаю с миром.

— Так. Сейчас постелю матрас, одеяла. Интернет в твоем распоряжении, кури в форточку. Рада, что ты приехал.

Он смахнул невидимую слезу, а она показала ему язык.

Лампочка под потолком чужой кухни давала тусклый желтоватый свет. За окнами перекатывалась темнота и бряцала водосточная труба. Кран цедил в рукомойник настырное «кап-кап-кап».

«А я ведь почти стер тебя из памяти, Коля», — обратился он к прошлому, как к мальчику-погодку с угреватыми щеками.

Нахохлился над ноутбуком. Отвлечься, расслабиться…

В ленте новостей котики, задницы и мемы. Кто у нас онлайн? Чернявский, Самонин, Долгушева.

Он навел курсор на аватарку Божены. Написать бы, да о чем? В офисе она дружелюбно, без флирта, общается с ним, но большего явно не позволит — птицы разного полета. Статус «влюблена» — он живо представил стереотипного качка в голде. Или в столице уже не говорят «голда»?

Пролистал альбомы в поисках фаворита — «Турция 2014». Там внушительные прелести Божены норовят выпрыгнуть из умопомрачительного белого купальника, а на тридцать втором фото соски выпирают из-под материи

(из-под дерматина)

как

(черви или змеи)

наперстки.

Он вытер внезапно увлажнившийся лоб.

— Чушь, — пробурчал. — Дядя с приветом.

Улыбнулся и выбрал альбом «Новый год, корпоратив». Палец левой клавишей мышки выбивал азбуку Морзе. Задерживался на тех фотографиях, где была Божена. В синем платье с обнаженной спиной.

Грезы о сотруднице обволокли, и морда Щекачева воспринялась как трупик насекомого в изысканном деликатесе.

— Ах ты чмо, — осклабился Погодин.

Щекачев обычно мялся в стороне от веселья, напряженный, высматривающий. Вот и здесь он был запечатлен в гордом одиночестве, затравленный и жалкий. Пустой стул сбоку — начальник отлучился. В руке бокал с минералкой. Альберт Михайлович, естественно, не пьет спиртное.

И, к гадалке не ходи, прокручивает в вытянутом своем черепе фразу из тренинга для идиотов: «я самый красивый и успешный». Нет, «ты самый красивый и успешный», во втором о себе лице, конечно.

Зубы Погодина клацнули о кромку стакана.