Расследования Берковича 4 [сборник]

— Знаю! — воскликнул Беркович, причем возглас его относился не столько к санаторию, сколько к тому, что старший сержант вспомнил наконец, почему лицо попутчика показалось ему знакомым. Ну конечно, его родители — он сам сказал это — были известным лет десять назад дуэтом эстрадных исполнителей Кармазиных, красивые и голубоглазые, Беркович не раз видел их на экране, а как-то и вживую, в театре Эстрады.

Завязался оживленный разговор, Максим (так звали молодого человека) спрашивал о жизни в Израиле, а Берковича интересовали перемены в России. Беседу прервал неожиданный крик стюардессы. Девушка пробежала в сторону пилотской кабины, лицо ее было бледно, как облако за бортом самолета.

Пассажиры повскакали с мест. Не увидев террористов (может, захват?) и не почувствовав запаха дыма (может, пожар?), они громко обменивались соображениями. В салоне появились и прошли к задним рядам кресел стюардесса с одним из пилотов.

— Там что-то случилось? — спросил Берковича Максим. Было видно, что он смертельно напуган, но не хочет показать вида.

— Вроде не падаем, — бодро сказал Беркович и поднялся. — Позвольте, я пройду, посмотрю.

Сосед поджал ноги, и Беркович направился к пилоту, стоявшему у двадцать седьмого ряда, где в кресле у прохода сидел, опустив голову на грудь, седой мужчина. Самолет летел в Тель-Авив полупустым, и кресла рядом с этим пассажиром, сзади него и даже через проход были не заняты.

— Вернитесь на свое место! — резко сказал пилот, обращаясь к Берковичу.

— Я старший сержант израильской полиции, — сообщил Беркович. — Что здесь произошло?

— О Господи, хорошо, я думал, что мне придется самому… — с явным облегчением сказал пилот. — Вот смотрите.

Он отодвинулся, и Беркович увидел на затылке седого мужчины несколько капель уже запекшейся крови. Старший сержант наклонился — у основания черепа можно было разглядеть ранку, нанесенную тонким лезвием или шилом. Жертва даже и не поняла, умирая, что происходит. Мужчина был мертв уже по крайней мере полчаса.

— Сколько пассажиров на борту? — спросил Беркович стюардессу, стиснувшую пальцы так, что костяшки их побелели.

— С-семьдесят два, — пробормотала девушка.

— Он что, сумасшедший, этот убийца? — с недоумением сказал пилот. — Здесь же полно народа! А если бы крик? И ведь увидеть могли, как…

— Нет, — вздохнул Беркович. — Кресла рядом пусты. А удар очень точный, достаточно было чуть наклониться и…

— Орудие убийства! — воскликнул пилот, начитавшийся, видимо, детективных романов. — Нужно обыскать пассажиров, и тот, у кого обнаружится тонкий нож…

— Вы думаете? — скептически сказал Беркович. — Во-первых, мы не имеем права обыскивать каждого, нужно иметь достаточные основания. Во-вторых, убийца не дурак и наверняка от ножа избавился.

— Каким образом? Здесь же самолет, а не берег моря…

— Не знаю, — пожал плечами Беркович. — Например, выбросил лезвие в сливной бачок в туалете. Это возможно?

— В принципе, да, — согласился пилот и добавил возбужденно: — Нужно опросить пассажиров! Кто-то должен был видеть, как он шел в туалет и обратно!

— В носовой части есть туалетные комнаты? — спросил Беркович.

— Нет, только в хвосте.

— Значит, опрос ничего не даст, — задумчиво сказал старший сержант. — Наверняка половина пассажиров ходила туда-сюда, и все это видели…

— Так что же делать?

— Сообщите на землю, — сказал Беркович. — В Тель-Авиве будем разбираться. Из самолета нельзя никого выпускать до прибытия полиции и скорой помощи.

Летчик направился к пилотской кабине, а стюардесса скрылась за занавеской и через несколько секунд дрожащим голосом объявила по громкой связи, что на борту чрезвычайное происшествие, но полет продолжается, и в Бен-Гурион рейс придет по расписанию. Просьба с мест не вставать.

Пассажиры, которые во время диалога Берковича с пилотом, стояли и смотрели, пытаясь понять, что происходит, начали опускаться на свои места. Наверняка кто-то расслышал несколько слов, и сейчас все уже знали, что на борту убили человека. Поколебавшись, Беркович прошел к своему ряду. Попутчик встретил старшего сержанта словами:

— Это правда, то, что говорят? Его убили?

— Да, — коротко сказал Беркович.

— Какой кошмар… — Кармазин побледнел, видимо, только сейчас, после слов Берковича, осознав серьезность и необратимость случившегося.

— Максим, — сказал старший сержант, — вы ведь сидите у прохода. Пока мы летим, вы можете вспомнить, кто проходил мимо вас в хвост самолета? Это очень важно.

— Понятно, — пробормотал Максим. — Тот, кто проходил в туалет, был… Но я не помню! Точнее, помню, но не всех. Женщина, вон та… И еще мужчина в ермолке, вон он сидит… Да я и сам ходил недавно!

— Когда вы проходили мимо двадцать седьмого ряда, мужчина был жив, как по-вашему?

— Он читал газету. Так мне показалось… Какой кошмар…

— Ничего, — успокоительно сказал Беркович. — Попробуйте вспомнить, кто тут ходил, а я опрошу других пассажиров, сидевших ближе к двадцать седьмому ряду.

Он оставил попутчика и обратился с такой же просьбой еще к двум пассажирам, показавшимся ему достойными доверия. После этого старший сержант вернулся к мертвецу и сел рядом, думая о том, что станет делать, когда на борт поднимутся его коллеги. Беркович понимал, что обыск пассажиров не даст ничего — наверняка убийца от ножа избавился, может, бросил где-нибудь в проходе, а может действительно спустил с водой в унитазе. Опрашивать всех подряд? Малоэффективно. Половина пассажиров за последний час побывала в туалете. Что же делать?

После того, как самолет приземлился, на борт поднялся майор Вольфсон, которого Беркович знал по совещаниям в управлении.

— Борис! — воскликнул майор, увидев коллегу. — Нам с вами, видимо, предстоит нелегкая работа, черт побери. Семьдесят человек, и почти каждый мог это сделать.

— Каждый — нет, — пробормотал Беркович. — Собственно, я знаю, кто убил.

— Вот как? — поднял брови майор. — Есть улики? Доказательства? Кто же это?

— Давайте проведем пассажиров в зал для регистрации новых репатриантов, — уклончиво сказал Беркович. — Там сейчас пусто. Начнем с проверки документов, может, что-то удастся обнаружить.

Майор не стал спорить, и четверть часа спустя возбужденные пассажиры злополучного рейса собрались в тесном зале. Вольфсон и Беркович заняли одну из кабинок, в которых обычно служащие министерства абсорбции выдавали свидетельства новым репатриантам. Вызывали по одному, и допрос грозил растянуться на долгие часы. Почувствовав голод, Беркович решил, что напряжение в зале уже достигло достаточно высокой точки, и предложил Вольфсону:

— Рядом со мной летел господин Кармазин, я его попросил составить список всех, кого он заметил проходившим к туалету. Может, вызовем его вне очереди?

— Ваше дело, — пожал плечами майор.

Максим за это время немного пришел в себя, он положил перед Берковичем лист бумаги и принялся было объяснять, но старший сержант прервал его словами:

— Не нужно. Назовите вашу настоящую фамилию, пожалуйста.

— Не понял, — нахмурился Максим. — Я же вам говорил. И паспорт мой перед вами. Кармазин Максим Борисович. Борис и Елена Кармазины — были известным эстрадным дуэтом…

— Это точно, — кивнул Беркович. — Вы действительно похожи на Бориса Кармазина, лоб и подбородок…

— Ну так…

— Но все-таки вам придется назвать свою настоящую фамилию. Стилет лежал у вас в боковом кармане пиджака, верно? И вы его выбросили в туалете. Экспертиза докажет, что в вашем кармане лежал острый предмет, которого там сейчас нет. Что вы на это скажете?

— Глупости! — воскликнул Максим. — У вас нет оснований меня задерживать. Я требую консула.

— Непременно, — кивнул Беркович. — Но то, что вы не сын Кармазиных, доказать совсем просто.

— Вы хотите сказать…

— У вас черные глаза, а у Бориса и Елены Кармазиных глаза были голубыми. У черноглазых родителей могут быть голубоглазые дети, а если у обоих родителей голубые глаза, то их ребенок тоже будет голубоглазым, это известный в генетике факт, господин Силаев!

Максим вскочил на ноги, но майор Вольфсон успел схватить его и силой опустить на стул.

— Я долго думал, кого он мне напоминает, — рассказывал Беркович в тот же вечер своей жене Наташе. — Когда он назвался Кармазиным, я действительно подумал, что он похож на родителей. Но посмотрел в его глаза. Он не мог быть сыном Кармазиных, это очевидно. Тогда кого же еще он мог мне напоминать? И только к концу полета я вспомнил: это Силаев, объявленный в Москве в розыск, я видел его фотографию на стенке в здании московского суда!

— А почему он убил? — спросила Наташа. — Личные счеты?

— Этим делом занимается майор Вольфсон, — отмахнулся Беркович. — Разберется. Почему бы нам сегодня не лечь спать пораньше? Устал смертельно. Завтра с утра на работу…

Десять тысяч наличными

— Голова болит, — пожаловался старший сержант Беркович инспектору Хутиэли.

— Были с Наташей у родственников? — сочувственно спросил инспектор.

— Почему вы так решили? — вяло поинтересовался Беркович.

— Всякий раз после посещения родственников ты являешься на службу разбитым, и я не понимаю причины. Мне, например, очень нравится ходить с Нурит в гости. Веселые разговоры, шутки, легкое угощение — что в этом плохого?

— Ничего, — согласился Беркович. — Но Наташины родственники, все до единого, воображают, что, если я работаю в полиции, то знаю какие-то страшные тайны об ужасных преступлениях, о которых не пишут в прессе. И хотят услышать подробности. Поэтому я терпеть не могу ходить в гости.

— Но почему бы тебе действительно не рассказать, как ты раскрываешь преступления? — удивился Хутиэли. — После того, как прокуратура оглашает обвинительное заключение, в этом нет ничего секретного!

— Не люблю, — поморщился Беркович. — Они подумают, что я хвастаюсь.

— В таком случае рассказывай только о тех делах, в которых тебе не удалось ничего добиться, и никто не скажет, что ты хвастаешься…

— Но тогда они подумают, что у нашей полиции сплошные неудачи! — воскликнул старший сержант. — А ведь это не так.

— Не так, — вздохнул Хутиэли. — Но иногда и от побед радости не испытываешь. Сейчас, например, должен прийти человек, обвиняющий во взяточничестве служащего компании «Амидар». Вполне возможно, что тот действительно берет взятки, но ведь у него семья — пятеро детей и жена, — а зарплата меньше трех тысяч в месяц. Должен я радоваться, что посажу в тюрьму единственного кормильца?

— Но если он действительно виновен…

— Наверное, виновен, но я ведь не о том! Я говорю, что радости такая победа не принесет.

Минут через десять, войдя в кабинет Хутиэли, Беркович увидел сидевшего напротив инспектора мужчину лет пятидесяти, похожего на большую мышь: острые черты лица, глаза навыкате, топорщащиеся усы.

— Это мой помощник, — представил Берковича инспектор. — А это Ами Шореш. Продолжайте рассказывать.

— В очереди на амидаровскую квартиру я стою уже восемь лет, — повернулся к Берковичу Шореш. — У меня жена и трое детей, старшему двенадцать, младшему два, а за съем дерут сейчас столько, что хоть в петлю, и жена второй год не работает, а я выбиваюсь из сил, так я ходил-ходил к Реувену Баку, это человек в «Амидаре», который ведает распределением, и он мне все время говорил, что очередь, очередь, а я наконец понял, что он просто хочет взятку, и я спросил сколько, а он сказал десять тысяч, откуда у меня такие деньги, так что я без квартиры останусь, по-моему, только полиция может помочь, хоть в тюрьму посадить этого негодяя…

Шореш произнес фразу на одном дыхании и готов был продолжать в том же духе, но Беркович остановил его словами:

— Минуту. Если я правильно понял, вы предлагаете задержать Реувена Бака в момент, когда он возьмет у вас деньги.

— Так я и говорю, вы даете десять тысяч и отмечаете номера или как-то там еще, а я ему в конверте, а вы входите, и тут все ясно…

— Понятно, — прервал Беркович. — А прокурор одобрит такую операцию? — обратился он к инспектору.

— Уже одобрил, — кивнул Хутиэли. — На такие случаи деньги всегда находятся, тем более, что они все равно возвращаются в казну. Уважаемый господин Шореш, — продолжал инспектор, — в три часа вы получите конверт с деньгами и инструкции. Старший сержант объяснит вам, что делать. Всего хорошего.

Когда Шореш покинул кабинет, Беркович сказал инспектору:

— Теперь я понимаю, почему вы сказали, что иногда вам не нравятся победы.

— Неприятный тип, верно? — пробормотал Хутиэли. — Но, к сожалению, он прав, скорее всего. Объясни ему последовательность действий, хорошо? Банкноты будут помечены радиоактивным кобальтом, ребята из технического отдела обещают к трем успеть.

— К трем, — сказал Беркович, — хорошо, я тоже постараюсь успеть.

Оставшееся до трех время старший сержант потратил, чтобы навести в местном отделении «Амидара» справки о Реувене Баке. Человек этот работал в компании много лет, был на хорошем счету и действительно, как сказал Хутиэли, имел жену и пятерых детей, которых вынужден был кормить на свою небольшую зарплату. Правда, с квартирой у него проблем не было — жил он в амидаровском доме. Беркович старался действовать осторожно и был уверен, что его вопросы не вызвали подозрений ни у служащих компании, ни у самого Бака, с которым старший сержант тоже поговорил несколько минут, выбрав для этого благовидный предлог получения консультаций по какому-то вымышленному уголовному делу. Полученные сведения Берковича вполне удовлетворили, и в три часа, когда Шореш вошел в его кабинет, настроение у старшего сержанта было прекрасным.

— Вот здесь, — сказал Беркович, — десять тысяч шекелей двухсотшекелевыми купюрами. Пересчитайте — пятьдесят купюр.

— Ну что вы, старший сержант, — смутился Шореш, — раз вы говорите, что пятьдесят…

— Купюры меченые, — продолжал Беркович, — номера их тоже записаны, они в этом списке. Подпишитесь здесь… Спасибо. Я кладу деньги в конверт и запечатываю его. Теперь распишитесь на этой бумаге… Спасибо. Смотрите, господин Шореш, не потеряйте конверта, иначе мы не уличим взяточника, а деньги придется вам возвращать из своего кармана.

— Ну что вы! — воскликнул Шореш и аккуратно положил конверт в боковой карман куртки.

Договорились, что старший сержант с двумя переодетыми полицейскими будет ждать в коридоре «Амидара» и без стука появится в кабинете Бака через пять минут после того, как туда войдет Шореш. Убедившись в том, что «взяткодатель» все понял правильно, Беркович отпустил его восвояси и, оставшись один, надолго задумался. Он был задумчив весь вечер, и Наташа решила, что муж болен.

Наутро Беркович встал рано и в восемь был уже в управлении, чтобы проинструктировать Офера и Гиля, с которыми ему предстояло отправиться на задержание.

Без пяти десять трое полицейских, переодетых в штатское, подпирали стену в узком коридоре «Амидара» напротив двери в кабинет Реувена Бака. Клиент, чья очередь была впереди Шореша, долго не выходил, и «взяткодатель» вошел в кабинет лишь в четверть одиннадцатого.

Выждав, как договаривались, пять минут, Беркович толкнул дверь и вошел, Офер и Гиль ввалились следом и заняли позиции по обе стороны от стола Реувена Бака. Тот с недоумением переводил взгляд с Берковича на его коллег.

— Что такое? — сказал он резко. — Что это значит?

— Полиция, — сказал Беркович. — Вот мое удостоверение.

— Он положил деньги в верхний ящик, — торопливо подсказал Шореш.

— Какие деньги? — возмутился Бак. — Вы с ума сошли?

— Откройте, пожалуйста, ящик, — попросил Беркович.

Бак нервно выдвинул ящик стола, едва не уронив его на пол. Конверт, который вчера был передан Шорешу, действительно лежал поверх бумаг. Служащий смертельно побледнел.

— Но я… — пролепетал он. — Это не…

— Откройте конверт, — предложил старший сержант.

— Нет, — твердо заявил Бак, придя в себя. — Это не мое. Никогда этого конверта не видел. Я к нему не притронусь. Открывайте сами, если хотите.