Дети ада

— Знаю, «Аквик»... Что это такая за хитрая фирма? — проявив осведомленность, поинтересовался капитан.

— Почему хитрая? — возразил Рогожин. — Международная. Мы сотрудничаем с англичанами.

— Точнее, с англичанином по имени Уильямс Вильсон, — уточнил следователь. — Мы его раз задерживали в ресторане «Универсаль» на Невском с девочками... Напился, скандалил. Мы его утихомирили и отпустили... — И прибавил, не скрывая иронии: — Не осложнять же международные отношения!

— Я про это не слышал, — озадаченно произнес Иван.

— Ваш шеф Бобровников примчался через полчаса и вызволил иностранца. Наш начальник сам их провожал до машины... — капитан протянул руку. — Надумаете к нам — звоните.

— Вряд ли надумаю, — сказал Иван. — В милицию меня никогда не тянуло, хотя мой покойный отец и был следователем...

— Фотография следователя Рогожина висит на стенде у нас в музее, — сказал Дегтярев. — Честный, справедливый был человек. О нем старики с большим уважением вспоминают.

— Он тоже был не в восторге от милиции...

— Думаете у нас мало разного сброда? — вдруг вырвалось у Тимофея Викторовича, — Причем на разных уровнях: внизу и вверху.

— Ну вот, а зовете в милицию...

— Потому и приглашаю, что хочу чтобы наша питерская милиция стала другой... — явно в душе коря себя за несдержанность, совсем другим тоном произнес капитан.

Уже попрощались, а он все еще стоял в прихожей и, задумчиво глядя на хозяина, продолжал разговор. Поговорили и о том, что для защиты честных граждан от бандитов и грабителей неплохо бы разрешить им продавать огнестрельное оружие, как это делается в Америке. Давать разрешение, потом продлевать его. Не палят же наши охотники, имеющие ружья, в честных граждан?

И строгий суд признал действия Рогожина правомерными и даже заслуживающими одобрения, но нет- нет в душе Ивана поднималась какая-то муть, чувство вины, что ли? Разумом понимал, что поступил правильно, не будь у него десантной выучки, его бы труп обнаружила милиция в квартире. На суде выяснилось, что по наводке своего человека бандиты какое-то время последили за окнами квартиры Рогожина. Когда шли на дело, были уверены, что он отсутствует. Знали они, что он работает в «Аквике», что ездит за рубеж, имеет видеосистему, кассеты с фильмами, другую технику, а все это теперь стоит бешеных денег. За два дня до его приезда намеревались совершить ограбление, но помешали соседи, что жили в доме напротив и тоже на четвертом этаже. Они что-то шумно отмечали с гостями, выходили на балкон курить. Конечно бы они обратили внимание на возню на крыше, заметили бы и веревку. И вот выбрали другой день. Несчастливый для них — 13 июня 1991 года. Да еще в белую ночь. А для Рогожина всегда число «13» было счастливым...

Иван Рогожин в десантных войсках был подготовлен к любому нападению и к активной защите, теоретически даже к убийству, но вот применить свою выучку довелось лишь на гражданке, где жизнь стала так же опасна, как на войне. «600 секунд» каждый день сообщали о зверских убийствах, грабежах, садистских изнасилованиях, жестоких кровавых схватках между гангстерами.

Вот о чем думал за рулем своей «Нивы» Иван Рогожин. Свой отпуск, в отличие от Бобровникова, который весело провел его в Англии, Иван решил провести у друга Антона Ларионова на голодной Псковщине. И чем ближе была Плещеевка с большим синим озером Велье, тем спокойнее становилось на душе Ивана Рогожина.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Рабочее место Лолы Ногиной находилось в помещении книжного магазина на Лиговском проспекте, а жила она на улице Бассейной, из окна была видна железнодорожная ветка, однако шум проходящих поездов не досаждал — до путей метров пятьсот, не меньше. Комната у нее небольшая, но светлая с высокими потолками. Дом был построен после войны. Такие крепкие, монументальные здания называли «сталинскими». На работу Лола добиралась на метро, выходила на Московском вокзале. С работы случалось подвозили знакомые, из тех кто приезжал менять видеокассеты. Квартира коммунальная, но жильцов не так уж много: четыре семьи. Соседняя комната круглый год пустовала. Хозяин работал в Мурманске, зарабатывал там достаточно и не сдал комнату. Приезжал в Петербург раз- два в год и не надолго. Северяне предпочитают отпуск проводить на юге.

Лола уже принесла из подсобки коробки с прокатными видеокассетами, квитанции, тетрадь с названиями фильмов, которые можно по желанию клиента записать на его кассете или на кооперативной. Вот уже полгода как пропали в продаже качественные японские и немецкие видеокассеты, а записывать на «чумных», как называли непонятно кем произведенные кассеты, «писатели» из кооператива не хотели. Развелось много умельцев, достающих за бесценок бракованную пленку и изготовляющих видеокассеты в красивых упаковках. Запишешь на такой фильм, а во время просмотра идут взблески, серебристые полосы, бывает пленка склеена, а это опасно для магнитной головки высококачественных заграничных видеомагнитофонов.

Как всегда ее уже ждали клиенты. Кассеты она выдавала с 12 до 19 напрокат лишь на сутки, в крайнем случае на двое, если брали несколько штук. Клиенты обязаны были вносить залог или оставлять паспорт. Но большинство их Лола знала, им можно было доверять кассеты и без денежного залога. Небольшой стол находился у окна в нише на приличном расстоянии от книжного прилавка. Кооператив отваливал магазину арендную плату за это место и немалую. Получая от клиентов кассету, Лола быстро проверяла все ли в порядке, случалось разбирали кассету и заменяли хорошую запись на копию, сделанную с нее. Пришлось залеплять гнезда фигурных винтов цветным пластиком. Требовала Лола от клиентов, чтобы они всегда перематывали пленку после просмотра фильма. Незнакомым людям возвращала залог, постоянных одаривала дежурной улыбкой и заинтересованно спрашивала: понравился ли фильм? У нее была хорошая память, она запоминала фамилии популярных артистов, не глядя фильмы, уверенно рекомендовала их клиентам. Конечно, вкусы у людей разные, но если пять человек подряд похвалят фильм, можно его смело рекомендовать другим.

Работа Лизе-Лоле Ногиной нравилась, иногда она выдавала надежным ребятам кассеты без квитанции, тогда прокатные деньги шли ей в карман. Но старалась этим не злоупотреблять, кооператив платил ей хорошо, так что не стоило испытывать судьбу.

Он появился в магазине за пять минут до перерыва на обед. Обычно в руках его был небольшой букет гвоздик или гладиолусов, завернутых в блестящий целлофан, на этот раз заявился без цветов. По его хмурому виду и бегающим черным глазам Лола поняла, что-то случилось. Реваз, так в первый раз отрекомендовался ей молодой стройный мужчина из далекой Шуши, появлялся здесь довольно часто. Он торговал на Кузнечном рынке мандаринами, лимонами, курагой, дынями. Последние два года жил в Петербурге, лишь изредка наведываясь в родные края беспокойного Нагорного Карабаха. Жил он на улице Достоевского, неподалеку от магазина «Холодильники». Оказывается в Питере немало обосновалось его соотечественников. Снимали комнаты, квартиры. Они не были производителями, сами ничего не сажали и не выращивали — они были оптовыми перекупщиками. Покупали подешевле у своих и чужих, а продавали подороже. Торговля фруктами и овощами была настолько прибыльной, что горцы могли купить в комиссионке самую дорогую видеотехнику. Реваз не только брал кассеты напрокат, но и заказывал фильмы для друзей. Запросто выкладывал тысячу-полторы за видеокассеты с записью. По-русски говорил он с легким акцентом, был обходителен и внимателен. Цветы теперь не дешево стоят, а он вот покупал. Как-то напросился к Лоле в гости, прельстив ее шампанским, коньяком, благоухающими в сумке сочными фруктами. Лола не любила приглашать к себе знакомых, но тут дрогнула. Дело было к концу работы и она здорово проголодалась, да и шампанское любила. Реваз остался у нее на ночь. Она и не заметила, как упилась и лишь смутно помнила на другой день о чем они толковали, что делали... Скорее всего хитрый горец подливал ей в шампанское коньяк.

Реваз оказался цепким и назойливым, после той пьяной ночи он еще несколько раз пытался прийти к ней домой, но Лола была непреклонной: у нее подозрительные соседи и все такое. И все-таки он ухитрялся устраивать так, чтобы они хоть изредка бывали вместе: то день рождения у него, то приглашал в ресторан, а потом на такси вез к себе на улицу Достоевского, про которого никогда ничего не слышал. Реваз вообще ничего не читал, даже газет. Последние полтора месяца он вел себя по-джентльменски: дарил цветы, фрукты, провожал до дома, но больше так настырно как раньше под юбку не лез. Чтобы отвязаться от него — Лола не терпела волосатых и бородатых мужчин, а Реваз был весь в черной курчавой шерсти — она сказала, что у нее есть парень. И даже показала Рогожина, пришедшего к ней в магазин. Знакомить она их, разумеется, не стала. Реваз ревниво выспрашивал про Ивана, узнал, что он работает в «Аквике», ездит за границу, тоже увлекается видеофильмами. В магазин Иван и приходил, чтобы обменять кассеты. Лола всегда для него придерживала в отдельной коробке новинки, он любил хорошую фантастику типа «Хищник», «Терминатор», «Робот-полицейский», мистические фильмы и, конечно, глубокие психологические с участием известных артистов: «Крестный отец», «Унесенные ветром», «Калигула».

Реваз интересовался не только Рогожиным, но и другими клиентами. Стоя неподалеку, он прислушивался к разговорам кинолюбителей, если кто-либо его интересовал, он потом дотошно расспрашивал Лолу. Она все это относила на счет обычного любопытства, ну еще южной ревности. Некоторые клиенты приезжали на «Волгах», «Мерседесах», «Тойетах» — эти покупали кассеты только с качественными записями — а Реваз был помешан на машинах. Голубой мечтой его было приобретение «Волги» Газ — 24-10. Заграничные марки, конечно, великолепны, но для горных дорог его родины лучше все-таки подходят отечественные «Волги», «газики», «Нивы». Лола верила, что он смог бы запросто купить новую «Волгу», хотя она в то время и стоила 200—300 тысяч. Пьяный горец как-то похвастался, что денег у него столько, что в большой мешок не поместятся, есть и валюта. Он даже не особенно огорчился, когда зимой 1990 года произошла замена сотенных и полусотенных купюр, он тогда потерял пятьдесят тысяч, а обменять успел в десять раз больше. Пришлось поколесить по городу на такси, чтобы рассовать крупные купюры по знакомым и малознакомым людям. Разрешалось сразу менять не так уж много, а остальные сданные деньги обменивались позже прямо на фабриках и заводах. Этим и воспользовались подпольные богачи, предпочитающие крупные купюры хранить не в сбербанках, а в тайниках.

Лола никогда не отягощала свою легкомысленную головку глубокими раздумьями, но когда произошла трагическая стычка Ивана Рогожина с бандитами, она встревожилась. Что-то тут было не так. Она вспомнила, что перед отъездом Рогожина в Германию у нее был разговор с Ревазом. Он в тот вечер проводил ее до метро, заикнулся, что хорошо бы посидеть где-нибудь в кафе, но она отказалась, так как знала, чем все это кончится. Реваз был настойчив и тогда она брякнула, мол, у нее свидание с Рогожиным, он завтра уезжает в Берлин. Огорченный Реваз стал допытываться: сколько ее приятель пробудет там? Лола и сама точно не знала, заметила, что уж никак не меньше недели. О том, что от Ивана ушла жена и он живет на улице Пестеля один, она еще раньше ему рассказала. По-пьяни, конечно. Даже сообщила на каком этаже и что его окна выходят на Спасо-Преображенский собор.

Реваз стал строить планы на воскресенье, дескать, они смогут поехать на машине его приятеля на Вуоксу, там шикарная турбаза, можно покупаться и хорошо отдохнуть. Лола пообещала подумать, но это так, чтобы отвязался. Ехать на Вуоксу с компанией Реваза она не собиралась. Отлично знала, что эти чернявые, белозубые, наглые ребята не оставят ее в покое. Да и загорать рядом с этими волосатиками было бы ей неприятно.

Иван перед отъездом на Псковщину рассказал, что бандиты были из горной южной республики. Вот тогда-то в ее голове и забрезжила мысль, что нет ли тут какой-нибудь связи с ограблением квартиры и Ревазом? Ведь южане, кантующиеся в Питере, знакомы друг с другом. С Ревазом к ней в магазин приходили его чернявые, усатые приятели, жадно смотрели на белотелую Лолу масляными глазами... Стройный усатый горец и про других «крутых» ребят ее расспрашивал, мол, какая у них видеотехника, где работают, ездят ли за границу... Она-то думала, что он хочет у них купить товар, валюту. Реваз и не скрывал, что доллары — он их называл «баксами» и марки ему нужны. На них чего хочешь можно за границей задешево купить. Даже вожделенную «Волгу».

И вот Реваз с хмурой физиономией ждет ее. Он стоит неподалеку, прислонившись к зеленоватой колонне с непроницаемым видом и слушает ее разговоры с клиентами. Прозвучал мелодичный сигнал: два часа, перерыв на обед. Вместе с посетителями Реваз вышел из магазина и подождал ее на углу, где находился пестрый газетный киоск. Лола была в светлых тонких брюках и бордовой кофточке, в белых с желтизной волосах — красивый коричневый гребень, на ногах легкие черные босоножки. Она знала, что ее пышный обтянутый и полные ноги привлекают внимание мужчин, ну и пусть смотрят, жалко, что ли?..

— Ты даже не взглянула в мою сторону, — ревниво заметил Реваз, шагая рядом. Он был ростом с нее, хотя носил туфли с высоким каблуком.

— Ты такой неотразимый? — усмехнулась она.

— Тут близко классная чебуречная, — неопределенно кивнул головой Реваз. — Мой кореш работает. Зайдем?

— Мне нужно похудеть, — плавно дотронулась ладонями до соблазнительных бедер Лола. — В такую жару не хочется ничего жирного.

— Почему в Питере нет пиццерий, вагончиков, где продают гамбургеры? — заговорил Реваз. — В Москве все есть, а здесь — провинция.

— Ну и ехал бы в столицу, — лениво произнесла Лола. — Там тоже базаров хватает.

— Москва — не наша зона, — усмехнулся он.

— Вы что, всю Россию поделили?

— Русских ваней у нас тоже хватает, — хмыкнул он. — Только они у нас не залупаются.

— Что-что?

— Они у нас ходят по струнке.

— Читала, Ревазик, бегут русские из южных республик, значит, не сладко им у вас.

— А чего к нам приехали? — вдруг зло вырвалось у него.

— А ты что тут делаешь!

— Кормлю вас фруктами. Что мои дыни плохие? Или груши?

— А кому они по карману? Богатым!

— Это точно, — рассмеялся он. — Богатые ходят с сумками по рынку, а бедные продают у входа полиэтиленовые пакеты... Ладно, Лолик, посидим в кафе? — он показал глазами на подвальчик с красивой вывеской «Чардаш».

— Тоже дружок там работает? — усмехнулась Лола.

— Не имей сто рублей... — улыбнулся в узенькие аккуратно подбритые усики Реваз. — Нет, лучше и бабки иметь и друзей.

В кафе было мало народу, окна затянуты плотными розовыми шторами, наверное, чтобы посетители не видели шаркающих у них перед самым носом по тротуару ног. С обитых желтых отлакированным деревом стен светили тусклые бра, стойка бармена была заставлена импортными бутылками и разноцветными пивными банками. Продолговатый стереомагнитофон мелькал в такт музыки разноцветными огоньками. Они резко обегали его кругом. Пела Мадонна. В кафе подавали мороженое в мельхиоровых вазочках на высоких ножках, сухое вино, шампанское, легкие закуски на плоских тарелках. Реваз, не спрашивая ее согласия, заказал мороженое, два фужера шампанского и несколько бутербродов с копченой колбасой, семгой, икрой. Молодой официант дружески улыбнулся Ревазу, бросил оценивающий взгляд на Лолу, изобразил восхищение на лоснящемся чисто выбритом лице с поросячьими красноватыми глазками. Обслужил он их с удивительной проворностью: только что стоял напротив и улыбался, а через несколько мгновений уже раскладывал на столе закуски, выставляя мороженое, фужеры, минеральную воду. Прямо фокусник!

— У вас там в горах война, стреляют, а ты здесь шампанское пьешь, — вдруг напустилась на Реваза Лола. Ее раздражала его манера пить шампанское маленькими глотками, как красная девица, и, вытянув губы трубочкой, не есть, а всасывать в себя икру с бутерброда. И черные глаза его с густыми ресницами становились влажными как у телка от удовольствия.

— Торговый человек не занимается политикой, — солидно заметил он, облизав красные губы. — Деловые люди не дерут глотки на митингах, а делают деньги...

— На рынках, — вставила Лола.

— Везде, — значительно заметил он.

— Вы же грабите нас!

— Бедные не ходят на рынок, я тебе говорил, а богатые денег не считают.

— Мне-то что, — вздохнула Лола. Шампанское немного ударило в голову и Реваз уже не казался таким противным и наглым. Жара, а он в черном кожаном пиджаке, клетчатой рубашке. Одна пуговица расстегнулась и в прорехе торчит будто бритвенный помазок черный пучок волос. Лола не умела ходить вокруг да около. Если уж что вбилось ей в голову, она не могла сдерживаться, дипломатничать.

— Не твои ли дружки, Ревазик, попытались ограбить Ивана Рогожина? — напрямик спросила она, глядя ему в глаза. — Я помню, как ты выпытывал у меня, когда он уедет в Германию и сколько там пробудет. Что, не рассчитали? На него напоролись?

Реваз даже подскочил на крепком квадратном деревянном стуле, обитым красным кожзаменителем. Усы его задергались, черные глаза сузились, верхняя губа хищно приподнялась, обнажив острые белые зубы. Он стал похож на разозленного крысенка.

— Зачем такое говоришь, женщина? — Реваз — честный торговец, бизнесмен. Зачем грабить, убивать? — его голос стал тонким, визгливым, ощутимо проявился южный акцент.

— Кого убивать? — наморщила узкий лобик Лола.

— Я продаю овощи-фрукты, — шипел он ей в лицо; сверкая белками злых глаз. — Вы с голоду бы сдохли без нас, поставщиков!

— Сам же говоришь — кормите богатых. За маленький лимон дерете три шкуры! — будто бес вселился в Лолу. Понимала, что злит его и это небезопасно, вон как кривится его красногубый рот и сжимаются кулаки, но и остановиться не могла. В ней все больше крепла уверенность, что Реваз как-то замешан в этом грязном деле с кражей. И угрюм и зол он не спроста: ведь погиб один из бандитов, тоже южанин.

— Ваше правительство горой за ринок, — сквозь стиснутые зубы бросал он ей в лицо. — Ринок — двигает нашу жизнь. Не хочешь — не покупай! Есть красивый помидор — тридцать рублей килограмм, есть плохой, мятый — десять. Покупай плохой, гнилой, если денег мало... Думаешь просто доставить сюда хороший фрукт? Всем надо дать в лапу: в аэропорту, в поезде, шоферу рефрижератора. Даже директору ринка. Вот почему дорого стоит наш южный фрукт.

— Сам ты фрукт, — беззлобно ответила Лола. Ей вдруг стало скучно и неинтересно с ним. Она уже много раз все это слышала. А о своих связях с ворами-бандитами он не станет распространяться — не дурак. Все они кавказцы знают друг друга... Осторожный Ревазик, хитрый... Когда они были вдвоем у нее на Бассейной, он по пьянке что-то толковал о миллионерах-кооператорах, которых хорошо бы пощипать... Они обычно не жалуются в милицию, потому что у самих рыльце в пушку. Но ей тогда и в голову не пришло, что это имеет отношение к ее знакомым. Она слышала про рэкетиров, про то как они жестоко пытают свои жертвы, вымогая у них деньги, но ведь Реваз никакой не рэкетир? Он обыкновенный торгаш с Кузнечного рынка. Там таких полно за прилавками, где торгуют, там и они. Будь это фрукты, цветы или одежда. Ладно, фрукты привозят с юга, а импортную одежду, обувь? Где-то здесь перекупают и втридорога перепродают.

— Зачем портить друг другу настроение в такой хороший день? — спохватился и Реваз. — Хочешь еще шампанского, икры?

— Иван поставил свою квартиру на охрану, — думая о своем, произнесла Лола. — Да и красть-то у него особенного нечего было. Видеоаппаратура не из дорогих, полсотни кассет да книги. Ну еще одежда, разные блестящие заграничные штучки. Он в своем кооперативе получает в месяц в десять раз меньше, чем ты зарабатываешь на рынке за неделю.

— Какой Иван? Зачем Иван? — засмеялся Реваз. — У вас все Иваны. Видел я его в гробу в белых тапочках! Не хочу о мужчинах говорить, что они мне? Я женщин люблю.

— А что он тебе-то плохого сделал? — с подозрением взглянула на него Лола. При имени Ивана его даже перекосило и смех его прозвучал фальшиво. Ох, это не ревность...

— Он стоит между тобой и мной... Мы, кавказцы, очень ревнивые!

— Ты же из Карабаха. Разве это Кавказ?

— Кавказ, Крим — это ближе к нам, чем Россия.

— Между нами, Реваз, никто не стоит, — сказала Лола. — Мы просто хорошие знакомые. Я даже не знаю есть ли у тебя на родине жена, дети.

— У меня, у джигита? — широко раскрыл он глаза.

— Не напрягайся, артист! — усмехнулась Лола. — Мне это безразлично.

— Я свободный, как горный орел, — хорохорился Реваз, выпячивая сизый подбородок и двигая усами.

«Сейчас он на таракана похож, — подумала Лола. — На черного таракана!» А вслух сказала:

— Ладно, орел, мне нужно еще за чистыми кассетами в одно место зайти.

— «Агфа»? «Басс»? «Живиси»? — деловым тоном осведомился Реваз.

— Японские, по-моему, «Панасоник».

— С десяток устрой мне, Лолик?

— Постараюсь, — поднимаясь из-за стола, пообещала она. Официант уже рассчитывался с Ревазом.

— Ты свободна сегодня вечером? — когда они вышли на знойную улицу, спросил Реваз.

«Иван укатил к черту на куличики... — подумала Лола. — Даже из простой вежливости не пригласил с собой... Чего же мне одной киснуть вечером дома?»

— Что ты предлагаешь, дружочек? — уронила она, глядя под ноги. Ей показалось, что от мусорной урны проскользнула в подвальное отверстие огромная крыса, а может котенок?

— Скучать не будешь,- обещаю, — неопределенно ответил он. По-видимому, не ожидал, что Лола так быстро согласится.

— Встретишь меня в семь у магазина, — сказала она. — Заранее предупреждаю: ко мне сегодня нельзя. Приехал сосед из Мурманска, а стенка между нашими комнатами не капитальная — все слышно.

— Зато мои соседи все на даче, — раздвинул в белозубой улыбке свои тонкие усики повеселевший Реваз.

2

Реваз как солдат перед командиром навытяжку стоял в подвальном помещении овощного склада Кузнечного рынка и слушал Старейшину.. Правда, Старейшина всего на пять лет был старше его, но его слушались все земляки Реваза в Петербурге. Он был среднего роста, широкоплеч, тонконог, как и большинство горцев, черные усы его были густыми, карие узкие глаза острыми, могли вселять страх, когда был в гневе, а Реваз сильно провинился перед Старейшиной. Тот сидел на опрокинутом мешке с картошкой, за его спиной громоздились еще мешки, ящики с цветной капустой, коробки с яблоками. Он был в джинсах, мягкой кожаной куртке со стоячим воротником, белоснежных дорогих кроссовках, сизый подбородок его выдвинулся вперед, густые черные брови сошлись на переносице и шевелились, как две встретившиеся на узкой дорожке гусеницы. Под традиционной огромной кепкой, которую он не снимал и в жару, пряталась плешь с чайное блюдце.

Старейшина быстро говорил на гортанном родном языке Реваза. Он упрекал того за провал в квартире Рогожина. Реваз уверял земляков, что хозяин уехал в Германию, неизвестно когда вернется, а тот заявился через неделю. Неужели он, Реваз, не мог поточнее узнать у этой белой толстозадой сучки из книжного магазина? Или ее задница затмила ему мозги?

«Обзывает сучкой, а сам просил устроить с ней встречу у меня на квартире...» — мелькнуло в голове у Реваза.

Старейшина горевал о потере Тимура, удивлялся как тот с пистолетом в руках не смог справиться с безоружным русским Ваней? Реваз резонно заметил, что «русский Ваня» оказался бывшим десантником и у него был громадный нож. На вид не атлет: чуть выше среднего роста, худощав, интеллигентное лицо, в общем, обыкновенный питерский чувак...

— Лучше бы он тебя, мудака, сбросил с балкона, чем Тимура, — по-русски сказал Старейшина. — Такого джигита потеряли! Огонь был, горный орел! И номерной пистолет ухнул. Теперь начнут копать гады в красивых фуражках!

— Его сообщник Форик и кто на крыше был — они ничего не скажут на суде, — подал голос Реваз. — Оба уже за грабеж сидели, никого ведь не продали?

— Вай-вай-вай! Лучших людей теряем... — качал головой с висячим с горбинкой носом Старейшина. Кепку он снял и бережно положил на ящик с яблоками. Их запах заглушал все остальные запахи. По тротуару шаркали ноги, слышались голоса, прогудел клаксон грузовой машины.

— Лучшие! — презрительно хмыкнул Реваз, немного осмелев. — Два вооруженных лба не справились с одним сонным чуваком. Пришили бы и все дела. Лезут напролом, даже в балконное окно как следует не посмотрели: есть ли кто дома?

— Потаскушка твоя не врубилась, что ты их навел на квартиру?

— Она больше, шеф, думает задницей, чем кумполом, — улыбнулся Реваз. — Баба она и есть баба.

Они со Старейшиной из одного горного города и вот уже два года вместе работают в Питере. И до этого случая хорошо ладили.

— Форик и второй — он не наш — не продадут, но береженого Бог бережет, — думая о своем, раздумчиво проговорил Старейшина. — Свалим из Питера на время. Продадим, что у нас накопилось, и рванем в горы, а когда мусора перестанут по ринкам шастать и вынюхивать, вернемся. Наше место никто не займет — корни здесь пущены глубокие.