Помоги проекту - поделись книгой:
Джой захохотал, закрыв свое широкоскулое лицо ладонями, как бы пытаясь от кого-то защититься.
— Вау! А я-то и не понял сразу. Он, оказывается, выразился ме-та-фо-ри-чес-ки.
— Слишком тяжелое слово для такого тощего недоноска, — глухо проговорил Грег Уотт, и его губы расползлись в усмешке.
— Кто-нибудь помнит, что это означает? — вмешалась Сэнди, торопясь предупредить конфликт. Как-то она посвятила метафорам целый урок, и было бы приятно узнать, что хоть кто-то слушал ее с интересом.
Руку подняла Далила.
«Неужели?» — подумала Сэнди. Мало того, что каждое утро она вынуждена оказываться лицом к лицу с этим крупногабаритным напоминанием о предательстве ее мужа, так теперь еще юная леди решила внести свой вклад, пусть и без всякой задней мысли. Она что, не понимает, что, стоит ей раскрыть рот, как у Сэнди возникает такое чувство, будто ей в сердце вонзают нож? «Ладно, давай рассказывай про метафоры», — подумала она, покачав головой, отчего тут же выбилась из-за уха только что заправленная прядь.
— Давай, Ди, — сказала она мягко.
— Ди? — недоверчиво повторил вслед за ней Грег. — Ди?! Послушайте, если уж вы собрались наградить ее прозвищем, так, может, пусть будет Дели? По-моему, так гораздо лучше. Видит бог, она это без труда переварит.
Класс снова разразился хохотом. Далила в отличие от Виктора не умела вовремя парировать, а потому молчала.
— Достаточно, — предупреждающим тоном сказала Сэнди.
— Скажите это Дели,[6] — выкрикнул с задней парты Джой Бэлфор. Класс сотряс новый взрыв смеха.
— А может быть, Биб Ди[7]? — продолжал Грег. — Помните, как в песне…
— Достаточно, я сказала.
Далила опустила голову, мгновенно выставив на обозрение свой злополучный двойной подбородок. Сэнди тут же почувствовала себя виноватой. Мало бедняжке проблем, теперь ее еще и окрестили прозвищем, гораздо худшим, чем ее собственное имя. Чего, собственно, такого она ей сделала? Она ведь не виновата в том, что ее мамаша соблазнила мужа Сэнди во время интимной переписки в Интернете. Она не виновата в том, что Ян испытывал все возраставшее чувство беспокойства и неудовлетворенности, будучи последним в городе, и возжаждал стать первым в деревне. «Первой лягушкой в болоте», — мысленно поправила она себя.
— Немедленно прекратите, если не хотите остаться после урока. — В классе мгновенно наступила тишина. Парировать необязательно, когда у тебя есть хоть какая-то власть.
— Говори, Далила, — подбодрила ее Сэнди.
— Все в порядке, я не против Ди, — ответила Далила нежным детским голоском, никогда не перестававшим изумлять Сэнди. Такой голос мог принадлежать человеку гораздо более юному и гораздо более худому, уж если на то пошло.
— Хорошо… Ди. Скажи нам, что такое метафора.
— Это такой символ, — начала Далила. — Сравнение. Ну, когда для обозначения чего-то ты берешь слово или фразу, которые обычно означают что-то другое.
— Что она несет, черт возьми? — спросил Грег.
— Это значит, что Виктор действительно лежал на кровати и прислушивался к завыванию волков, — ответил, не поднимая глаз, Брайан Хенсен. Брайан был сыном школьной медсестры, довольно болезненным мальчиком, с лицом таким же бледным, какое становилось у Виктора после того, как тот высыпал на него полбанки пудры.
— Так что же он хочет этим сказать, умник?
— Он прислушивается к ночным звукам, — уверенно ответил Брайан. — К опасности. — И посмотрел прямо в глаза Сэнди. — К смерти.
— Ну и ну! — сказал Виктор.
— Круто, — хмыкнул Грег.
Несколько секунд все молчали.
— Спасибо, Брайан, — прошептала Сэнди, с трудом подавляя в себе желание стиснуть и Виктора, и Брайана в объятиях. Может, она все же не зря их учила. Может, ее уроки не были совершенно уж пустой тратой времени, о чем она не раз плакалась. Возможно, кто-то из них действительно чему-то научился.
— Пожалуйста, Виктор, читай дальше.
Виктор снова откашлялся и сделал театральную паузу.
— Я, разумеется, знаю, что во Флориде нет волков, — прочитал он с отчетливой насмешкой в голосе, мельком взглянув на Джоя. — Но это вовсе не значит, что я не могу представить, как они сбиваются в стаю за дверью моей комнаты. Интересно, скоро они уйдут? Или дождутся, когда я выскользну из своей теплой постели в темную прохладу ночи? И двинутся ли за мной в лес, когда я сброшу кожу, вроде той змейки, которая вьется в лунном свете меж моими голыми ступнями?
— Какой лес, ты, недоумок?
— Джой!.. — угрожающе произнесла Сэнди.
— Можете не рассказывать — это снова метафора.
— Я выхожу на небольшой участок влажной земли, — уже самостоятельно продолжил Виктор. — Вынимаю из-за пояса кухонный нож и провожу лезвием по руке, глядя, как из-под кожи, будто вулканическая лава, сочится кровь. Я подношу руку к губам, окунаю их в свои грехи и пригубляю свои нечистые желания.
— Ты совсем уже чокнулся, — сказал Джой.
На сей раз Сэнди была склонна согласиться с оценкой Джоя, несмотря на некоторую литературную ценность услышанного.
— Хорошо, Виктор. Можешь не продолжать. Но, как бы мне ни импонировало твое мастерское изложение собственных фантазий, все-таки в задании ты должен был изобразить то, чем действительно занимался прошлой ночью.
Вместо ответа Виктор вытянул вперед левую руку, закатал рукав своей черной рубашки и обнажил длинную рваную рану, тянувшуюся вдоль внутренней стороны руки.
— Круто, — сказала Нэнси.
— Во дает! — воскликнул Грег.
— По-моему, тебе стоит показаться медсестре, — пробормотала Сэнди, поморщившись и отведя глаза при виде столь страшного зрелища.
Виктор рассмеялся:
— Зачем? Со мной все в порядке.
— Не думаю, — продолжала Сэнди. — Пожалуйста, зайди к миссис Хенсен. Немедленно. — Мысленно она взяла себе на заметку, что в конце дня нужно будет позвонить родителям Виктора и обратить их внимание на то, чем их сын занимается по ночам. Интересно, скажет ли она им то, что им еще неизвестно?
«Не суйся в чужие дела», — мысленно услышала она резкую реплику Яна. Он всегда говорил, что она слишком печется о своих учениках. «Лучше о себе побеспокойся», — добавлял он.
Только тогда у нее и в мыслях не было, что ей есть о чем беспокоиться.
— Педик чертов, — пробормотал Грег, когда Виктор открыл дверь классной комнаты и сбежал по трем ступенькам на тротуар.
— Грег! — Сэнди вскочила со стула, едва не опрокинув его. — Достаточно. — И снова встала перед столом. — Давай послушаем тебя, раз уж тебе так не терпится самовыразиться.
— Э-э-э… Это слишком личное, миссис Кросби. Мне бы не хотелось вас смущать.
— Не переживай, меня не так-то просто смутить.
Грег лукаво взглянул в сторону Далилы:
— Судя по всему, да.
— Можно посмотреть твой дневник, Грег? — По тону Сэнди было понятно, что это далеко не просьба.
Грег неохотно передал ей дневник. Сэнди открыла блокнот, быстро просмотрев разлинованные страницы, по большей части пустые. Долистав до последней, Сэнди с удивлением увидела, что она сплошь разрисована карикатурами, в которых сразу же узнавались знакомые лица. Был там Ленни Фромм, директор школы. Он всегда ходил, так сильно откидывая назад корпус, что казалось, он спит на ходу, со спадающими на сонное лицо светлыми волосами, которые он зачесывал в надежде прикрыть свою лысину; Эйвери Питерсон, учитель физики, ровесник Сэнди, ему тоже было тридцать восемь, правда, выглядел он гораздо старше своих лет, потому что был практически лысый. Его Виктор изобразил в виде кегельного шара, возвышающегося на тоненьких паучьих лапках. Присутствовал здесь и Гордон Липсман, руководитель драмкружка, нарисованный с квадратной головой, с крупным носом картошкой и косыми глазами.
Сэнди одновременно польстило и возмутило то, что ее тоже не оставили без внимания. Она сразу же узнала себя по непокорным кудряшкам в карикатурной прическе, преувеличенно заостренному подбородку и внушительной родинке над полной верхней губой. Тонюсенькое туловище облегало длинное бесформенное платье, тонкие ручки с костлявыми пальцами были вздернуты вверх. «Неужели они такой меня видят?» — думала она, посмотрев на заинтересованные лица своих учеников. Костлявой неряшливой старой каргой?
Неужели такой видел меня и Ян?..
Ее взгляд скользнул на следующую страницу, где неряшливая старая карга сражалась с амазонкой, в которой без труда можно было узнать Кэрри Фрэнклин по гигантским грудям, распущенным светлым волосам и высоченным каблукам. На заднем плане красовалась безобразно толстая девица, лившая слезы и таращившая глаза в тщетной попытке запихать в свой разинутый рот целую курицу. На следующем рисунке была одержавшая победу амазонка, поднимавшая высоко над своей вьющейся светлой гривой мужчину с огромным членом, и погрузившую каблуки в бесформенную массу у своих ног, похожую на ту самую повергнутую в прах каргу. А девочка-толстуха уже тянулась за второй курицей, которая была на этот раз живой и отчаянно махала крыльями.
Сэнди закрыла блокнот и, ни слова не говоря, вернула его Грегу. У нее бешено колотилось сердце. «Главное — сохранять спокойствие», — думала она, несмотря на отчаянное желание закричать или разрыдаться.
— Таня, — сказала она, резко повернувшись к одной из самых красивых учениц школы Торранса. — Может, мы тебя послушаем? — Сэнди выдавила улыбку, радуясь тому, что голос ее не подвел.
Таня Мак-Гаверн встала. Она, Джинджер Перчак, сидевшая через две парты слева, и отсутствующая сегодня Лиана Мартин, обычно занимавшая место прямо за ней, были самыми популярными девицами в школе. Мальчики изо всех сил добивались их внимания и благосклонности. Другие девушки копировали их прически, одежду и поведение. Даже рассудительная семнадцатилетняя дочь Сэнди, Меган, совсем недавно попала под власть их чар. Дома только и слышалось: Таня то, да Джинджер это… Сэнди с содроганием ждала того момента, когда Меган потребует купить ей футболку с надписью «Шевелись, сука!» вроде той, в которой была вчера Лиана. «Куда только смотрят родители?» — в который раз подумала она.
— Миссис Кросби, к сожалению, я не удосужилась сделать запись в своем дневнике.
Сэнди кивнула, признавая свое поражение:
— Ладно, Таня. Садись. Жаль.
Девушка немедленно села.
— Ну что ж. Судя по всему, вам всем предстоит сегодня веселая ночь, — объявила Сэнди. — Кроме двух дополнительных записей в журнале, которые вы сдадите мне завтра в начале занятия, мы проведем зачет по первой главе «Плачь, любимая страна».[8] Все, кто не явится или не выполнит задания, получат ноль.
До стола Сэнди докатилась мощная волна стонов.
— А если мы заболеем? — прохныкал кто-то с задней парты.
— Постарайтесь не заболеть.
— А если мы возьмем справку у доктора Кросби? — спросил Джой Бэлфор. И снова последовал взрыв смеха.
По счастью, как раз в это время прозвенел звонок. Ученики немедленно повскакивали с мест и ринулись из класса. Сэнди стояла на месте, думая только о том, как бы не рухнуть без чувств до того, пока они все не разбегутся.
— Таня, — выдавила она, когда девушка проходила мимо.
— Да, миссис Кросби? — оглянулась та.
— Сообщи Лиане про домашнее задание на завтра, ладно?
— Конечно, миссис Кросби.
— Грег. — Сэнди настигла его уже у двери. — Можешь задержаться на пару минут?
Грег попятился от выхода, медленно возвращаясь в класс.
— Догонишь меня потом, приятель, — сказал Джой Бэлфор выходя и подмигнул Сэнди. — Не сердитесь на него слишком.
— Простите меня за эти рисунки, — начал Грег. — Вы же понимаете, что мне не хотелось, чтобы они попались вам на глаза.
— Тогда постарайся в следующий раз оставить их дома.
— Да, мэм.
— Кроме того, по окончании школы я бы посоветовала тебе поступить на факультет живописи, — продолжала Сэнди. Грег посмотрел ей прямо в глаза. — У тебя явно талант. Настоящий талант. Его следует развивать.
— У нас все в роду фермеры, миссис Кросби, — ответил Грег, покраснев от удовольствия, но тут же отмахнувшись от комплимента. — Не думаю, что моему отцу понравится, если я буду зарабатывать себе на жизнь, рисуя карикатуры.
— И все же об этом все равно стоит подумать…
— Мы как-то не привыкли думать, — с усмешкой произнес Грег и направился к выходу.
— Грег?
Он снова остановился, развернувшись на каблуках своих изношенных ковбойских ботинок.
— Будь с Далилой помягче, хорошо?
Красивое лицо Грега вновь расплылось в лукавой ухмылке. Дверь класса открылась, и Грег Уотт исчез в ярких утренних лучах.
3
Шериф Джон Вебер сидел за массивным дубовым столом в своем кабинете, откинувшись на спинку неудобного темно-зеленого кожаного кресла. Кресло было неудобным по двум причинам. Во-первых, этот изящный итальянский дизайн, выбранный его женой Полин, оказался совершенно несовместим с его массивной американской комплекцией. (В нем было шесть футов пять дюймов росту и почти центнер весу,[9] и хотя он и хвастался когда-то, что весь его вес сплошная мышечная масса, но это было лет десять назад.) Во-вторых, несмотря на превосходные новые кондиционеры, установленные в этом ветхом здании, и почти ледяной холод, зеленая кожа кресла умудрялась каким-то образом прилипать к спине. Стоило ему пошевелиться, и она отклеивалась от рубашки, как пластырь, оставляя морщины на выстиранном бежевом хлопке. Поэтому вид у Джона был всегда не совсем опрятный. Жена ворчала, что это дает повод думать, будто она забыла, как обращаться с утюгом. «Люди, наверное, думают, что я целыми днями валяюсь в постели, пью кофе и смотрю телевизор», — пожаловалась она как-то. Это прозвучало бы смешно, не будь эти слова зловеще близки к истине. Потому что Джон Вебер мог с полной уверенностью сказать, что все шестнадцать лет их брака его жена только тем и занималась, что валялась в постели, пила кофе и смотрела телевизор.
Глядя в широкое окно слева от себя, Джон гадал, как бы ему подольше задержаться на работе. Почти все остальные уже ушли, потому что с наступлением темноты в Торрансе никогда ничего не происходило, разве что случалась автомобильная авария или драка. Сейчас уже почти шесть, и если он застрянет здесь на час-другой, то, весьма вероятно, будет вознагражден за свои дневные мучения великолепным закатом. А Джон любил смотреть на закат. И не только потому, что у него щемило сердце от болезненной красоты оранжево-розово-желтой бриллиантовой россыпи на бирюзовом небе, но и потому, что ему нравилась та четкость, с которой осуществлялся этот процесс. Сорокапятилетний Джон Вебер, последние двадцать лет разгребавший чье-то дерьмо, глубоко ценил опрятность, точность и аккуратность.
Хотя, конечно, если он задержится здесь дотемна, то потом ему снова придется выслушивать нескончаемые тирады Полин о том, что его никогда не бывает дома и что он вечно торчит на работе. Неужели ему не хочется побыть с ней? Неужели не хочется пообщаться с родной дочерью?
На первый вопрос он с легкостью бы ответил «нет». На второй он бы ответил то же самое, хотя уже не с такой уверенностью. Как ни мучительно было Джону Веберу это признавать, но он не особенно сильно любил свою жену и их единственное дитя. Но если еще можно допустить неприязнь к женщине, на которой ты женился лишь потому, что был слишком пьян и беспечен, чтобы подумать, к каким последствиям может привести спонтанный секс, то неприязнь к собственной плоти и крови — совсем другое дело. Их дочери Эмбер,[10] названной так по цвету вина, которое они пили в ночь ее зачатия, было уже шестнадцать лет, ростом она вымахала почти до шести футов. Эмбер могла бы производить довольно внушительное впечатление, не будь она до ужаса тощей, причем тощей до такой степени, что кости выпирали буквально отовсюду. Было просто страшно смотреть на этот ходячий скелет. Поэтому Джон и старался по возможности видеть ее реже. Не так давно она с плачем выбежала из комнаты, поймав выражение брезгливого ужаса в его глазах. Прошло уже несколько месяцев, а он до сих пор не мог избавиться от чувства вины.
Это вообще целиком и полностью его вина.
Он тогда поругался с Полин из-за того, что она забыла позвонить сантехнику насчет протекшего крана в ванной, и Джон полночи ворочался из-за этой треклятой капели. Полин пообещала, что утром непременно вызовет мастера, и, разумеется, не сделала этого, что повлекло за собой еще одну ночь чудовищной китайской пытки. В результате на следующее утро, вместо того чтобы идти на работу, ему пришлось звонить сантехнику самому. Естественно, он разозлился еще больше и злится до сих пор, хотя уже прошло восемь месяцев! А когда Джон зашел на кухню и увидел, как Эмбер с аппетитом уминает остатки персикового пирога, который он сам хотел доесть, он взял да и сдуру брякнул, что, если она не поостережется, то превратится в дочь Кэрри Фрэнклин. Господи, уж чья бы корова мычала! После этих слов пирог незамедлительно полетел в мусорное ведро, а Эмбер стала с чудовищной скоростью сбрасывать фунты. Сейчас она весила фунтов 125,[11] не больше. 125 фунтов при ее росте в шесть футов! И все это его вина. Ну и папаша! И как у него язык не отсох! Да, он ужасный муж и еще более ужасный отец. И как ему возвращаться домой, когда, стоит ему переступить порог их запущенного бунгало, как он немедленно вспоминает про все свои грехи?
Он пытался поговорить с Полин по поводу дочери, но она только отмахивалась.
Хотя, разумеется, если вам нужны груди и задницы — то Кэрри Фрэнклин всегда к вашим услугам.
Джон встряхнул головой, стараясь отогнать видение пышнотелой женщины, страстно извивающейся в его объятиях, и звук своего имени, слетевшего с этих непристойно сочных губ. Их роман, встрявший между ее браком номер два и номер три, продлился всего несколько месяцев и ненадолго воскрес после ухода номера третьего. Это было после пластики век, но до последнего увеличения груди, и уж точно до того, как объявился этот Ян Кросби. Интересно, думал Джон, каковы шансы на повторное бурное воссоединение после того, как милейший доктор опомнится и вернется к жене? А каково это — жить с силиконом в груди и с каллогеном в губах? Интересно, зачем женщины вообще подвергают себя этим пыткам, откуда берется это ненасытное желание походить на ходячую карикатуру?
«Вешалки и карикатуры», — размышлял Джон, и в этот момент раздался телефонный звонок. Он потянулся через стол и поднял трубку.
— Вебер, — произнес он вместо «алло».
Поделиться книгой: