То, что было вчера

Она вздрогнула, испугалась за Валерика и за дочку, но быстро взяла себя в руки и даже волосы поправила:

— Коля? Какими судьбами?

И опять, на всякий случай, покачала Валерика, но он крепко спал, достала платок, вытерла ему нос и рот, как надо было, и посмотрела на него, на Колю:

— Неужели это ты? Боже ты мой!..

Последнее она не сказала вслух, а только про себя.

Он остался таким же, каким и был, но столько лет прошло, и они не виделись, и вообще это ужасно — встретиться вдруг вот так, когда за окнами электрички такие тучи…

— Ну, расскажи! Как ты? Что? Это твой? — Он показал на Валерика.

— Мой, — сказала она. — Внук мой, понимаешь? — И лицо ее сбросило страх неожиданной встречи, просветлело, расправило морщинки, и она готова была броситься к нему, броситься, броситься… Если б не Валерик на коленях.

— Какой внук? Ты что? Значит, ты бабушка Маша? — Он не понял, и встряхнул головой, как всегда прежде, и переспросил: — Ты же молодая, Машка, Машенька!

Она промолчала, и он понял:

— Не сердись, выпил я сегодня… Праздник! А помнишь Апрелевку? Сорок первый? Помнишь?

— Как же!

— А Юго-Западный? Помнишь?

— Как же!

— А госпиталь под Кенигсбергом?

— Еще бы…

— А после войны Новосибирск, Академгородок?

Еще бы она не помнила…

Он сидел сейчас рядом с ней, на одной скамейке электрички, такой же, как и был — в сорок первом, сорок втором, сорок третьем, сорок четвертом, сорок пятом и после войны в Новосибирске. Ничуть не изменился! Ничуть! А если изменился, то ей этого не увидеть, потому что и она изменилась.

— Ты здорово выпил, Коля, — сказала она, не зная, что сказать, но без упрека.

— Узнаю тебя, Машенька, — сказал он. — Узнаю, и не представляешь себе, как я рад, что вижу тебя… Как чертовски глупа жизнь!

— Ты действительно выпил, — повторила она уже тихо, вспомнив Валерика.

Валерик пошевелился в ее руках и сладко храпнул.

— А это — дочка моя, Коля! — вспомнила она и показала на противоположную скамейку.

— Вера, — сказала девочка, почти еще девочка, бледная, с синевой под глазами. — Очень приятно!

— И мне, — сказал он, смутившись.

— Мам! Нам пора, — вдруг сказала Вера. — Наша следующая. Только не разбуди, пожалуйста, Валерика…

— Да, да, да, не разбужу, — пообещала она Вере.

Электричка отошла от предыдущей станции. Надо было вставать. Их — следующая.

— Нам пора, — сказала она.

— Маша, Машенька… — пытался что-то сказать он. — Если бы ты знала!

— Знаю, Коля, знаю, — говорила она. — Ну, пока…

На станции они вышли из вагона. Слава богу, теперь ничто не нарушало сон Валерика — он продолжал спать на руках.

Вера говорила:

— Мам, я тебя прошу, осторожнее! Если Валерик проснется…

— Знаю, знаю, — повторяла она.

И вдруг почему-то она пошла по платформе назад с Валериком на руках к окну вагона, который точно ей был знаком. И он, конечно, был у того окна.

— Коля! — крикнула она. — Я хотела тебя спросить…

Он ничего не мог понять, улыбался, целовал ее через дважды закрытое на зиму стекло и был таким, каким…

— Мам! Ну ты что? — спросила Вера. — Пойдем домой, прошу тебя! Я правда устала. И вот Валерик…

— Да, да, пойдем, — сказала она извинительно. — А о Валерике не беспокойся. Посмотри, как он сладко спит…

Они шли к дому. И были странные тучи над морем и над горами, меняющиеся по дуновению шторма, бури или обычного ветерка. И были еще электрички, более поздние, из которых вываливались молодые ребята с гитарами и банджо, и было море — само по себе, и море огней в честь праздника.

Все это радовало.

— Мам, а кто этот дедушка? — спросила Вера, когда они подходили к дому, и сразу добавила: — А вообще-то сегодня все так красиво! Правда? И огоньки эти, и реклама, и все? Ты только Валерика не разбуди!..

— Не разбужу.

Они дошли до дому и спокойно уложили Валерика в постель. Ничего страшного. Раз перенес эту поездку и спит, все будет хорошо.

Где-то после двенадцати и они, мать и дочь, собрались спать.

— Не знаю, как ты, мам, но я очень сегодня устала, — сказала Вера. — Только, если Валерик…

— Иди, спокойной ночи, а за Валериком я присмотрю, — ответила она. — У меня сегодня как раз ноль-ноль усталости! Беги!

С моря тянуло свежим, соленым добрым воздухом. И туч не было видно, смешных и страшных, забавных и загадочных. Видно, тучи эти ушли куда-то — на ту сторону или на эту, к горам, а горы… Горы переборят любые тучи.

Валерик спал отлично. Даже когда сняли с него все одежки, не проснулся. Вера тоже, кажется, спит. Она очень устала сегодня. Не совсем понятно почему, но раз устала, так устала. Увы, новое поколение…

— Мам! — услышала она из соседней комнаты.

— Что?

— Подойди ко мне, — попросила Вера. — Валерик спит?

— Спит…

— А ты прижмись ко мне, хорошо? — попросила Вера. — Не сердись на меня, ладно?

Девочка, совсем еще девочка, невинная и беззащитная, бледная, с синевой под глазами, смотрела на мать, сама — мать:

— А кто этот дедушка, мам? Тот, с которым ты в поезде?

Ей очень трудно было ответить на этот вопрос. Но она все еще была где-то в стихии этой встречи и потому сказала:

— Коля?

— Да, ты ему говорила «Коля», а он — «Маша, Машенька»… И он такой старый, симпатичный. Кто он, мам?

Она сначала возмутилась:

— Веркин! Как тебе не стыдно! Почему — «старый»?

— Ну, не старый, а престарелый…

Она потеряла самообладание.

— Я не спрашивала и не спрашиваю тебя, кто отец Валерика.

— Мам! То, что ты не спрашивала — спасибо, но не сердись, пожалуйста. Я ведь не поэтому… Он назвал тебя бабушкой Машей.

Вера говорила так ласково, как, пожалуй, никогда прежде…

Женская логика. Даже если мать говорит с дочерью-матерью… или наоборот, то понять трудно.

За окном почти не было ни моря, ни неба, ни гор, ни туч. Куда пошли, поплыли эти тучи? Остались ли над морем или побрели к горам? Ушли на другую сторону моря или замерли? Дом не электричка, он не движется, и потому отсюда не видно туч, хотя хороши они и неповторимо красивы.

— Мам!

— Ну что, Веркин?

— А все-таки кто он, этот, ну пусть не старый?..

— Как тебе сказать, доченька… Если бы ты училась когда-то как следует, то помнила бы его по учебникам и книгам. Гражданская война. Отечественная. Генерал-лейтенант. Потом — Сибирь, новостройки. Он еще был в армии. В штабе округа работал. Помогал нам строить Академгородок. Вот так. И с тех пор мы не виделись…

— А еще? — спросила Вера.

— А что еще?

— О нем еще! — попросила Вера.

Женщина, бабушка Маша, поцеловала дочь и сказала:

— Я пойду к Валерику. А то вдруг он проснется. Спи хорошо! Ладно? Уже поздно…

Рассказывать Вере, что Коля — отец ее, глупо. Сам Коля не знает. И сегодня в поздней электричке не понял, что Вера — это его Вера. Он видел только ее, Машу, бабушку Машу. Зачем рассказывать о таком сложном? Пусть Вере и двадцать четыре, зачем?

Валерик спал. А на улице, когда она вышла на балкон, было уже совсем спокойно, как в обычные дни, и море, и небо светились без отблесков праздничных огней. Лишь пограничные прожекторы… А туч-облаков не было совсем. Ушли куда-то…

КАПИТАН В ОТСТАВКЕ

Над Балтийским холодным морем — дымка. Странная, опущенная почти к воде и к прибрежным соснам, а выше над нею — чисто, и там даже самолеты летают — транспортные, пассажирские, видимые глазу, и военные, что прочерчивают замысловатые линии в отдаленном, как космос, воздухе.

Зима по календарю и вроде бы не зима по погоде. Температура плюсовая. Зелени много. Люди ходят в кепках, а то и вообще без них.

Кромка моря замерзла, но потом оттаяла, и море, как бы ушедшее в преддверие зимы от берегов, опять к ним вернулось.

И снег выпал бурный и чистый, но и он растаял. Птицы снуют по деревьям и окнам домов, ежики шуршат сухой листвой, а на рынке завернутые в платки пенсионерки продают грибы — за рубль кучку, и что ни рубль, то кучка лучше…

Нельзя узнать город, не побывав на рынке.

Сегодня на рынке почти пусто, холодно, но я вижу среди немногих пенсионерок пару необычную. Женщина и мальчик. Мать и сын, вероятно.

Мальчик стесняется, продавая грибы. Ему лет четырнадцать-пятнадцать. И мать стесняется. И сын льнет к матери, а мать обхаживает сына и ласкает его, как может, только бы люди не заметили.

А грибы у них отличные. Боровики — белые, крепкие, на подбор.

Мне не нужны грибы. Где их готовить? Но я люблю грибы и покупаю все кучки у этой необычной пары.

Продавцы — мать и сын — еще больше смущаются и говорят что-то в знак благодарности.

— Это все он! — Мать гордо показывает на сына. — Три ночи уже ездит и школу не запустил. Мне ж некогда…

Она еще очень молода, эта женщина.

А сын — другое:

— Вы не подумайте, что мы так это… Нам деньги нужны — папе на сигареты… И вообще, может, скоро папу выпишут. А грибы хорошие. Я по одному собирал, вы попробуйте…

И было такое ощущение, что сами они грибы не ели, хотя, может, и любят их…

* * *

— Ну как, доктор?

Сегодня Виктор Петрович и сам понимал, что доктор должен быть доволен им. Но как бы… Мало ли — вдруг какой приступ. Ведь сколько раз было. И доктора менялись, умирали, приходили новые, обещали, а потом опять…