А. И. Ракитов
ТРАКТАТ О НАУЧНОМ ПОЗНАНИИ ДЛЯ УМОВ МОЛОДЫХ, ПЫТЛИВЫХ И КРИТИЧЕСКИХ
НЕ ВЕРЬТЕ ЛЕГЕНДЕ О ЯБЛОКЕ
Пролог
Ужин неандертальца
Он сидел у крутой излучины реки, там, где корни огромного дерева, вырванного из земли ураганом, образовывали густой навес над темным омутом. Солнце уже спускалось: дикие утки, тяжело хлопая крыльями, медленно летели в сторону широкого плёса. Он сидел здесь в тени гигантских папоротников уже довольно давно, сжимая могучей рукой отполированное древко остроги с острым костяным наконечником, крепко привязанным сухожилиями гигантского бизона. Спутанные темно-рыжие космы спадали с его головы на плечи и спину, спереди они переходили в клочковатую бороду, покрывавшую его лицо и шею и широким веером опускавшуюся на грудь.
Едва прикрытый звериными шкурами, сам почти зверь, он внимательно и напряженно прислушивался к шорохам, которыми был заполнен лес за его спиной, а крохотные темные глаза из-под могучих надбровных дуг пристально следили за плавным движением теней в глубине омута. И когда наконец появилась она, длинная и темная тень, величественно проплывающая под рябью мелких волн, стальные мускулы метнули острогу и через несколько секунд вытянули ее обратно за длинный ремень, вырезанный из кожи антилопы. Он продел костяную распорку сквозь жабры огромной рыбины и, оглушив ее тяжелым камнем, перекинул через плечо. Отряхнув брызги речной воды с рук и звериных шкур, опоясывавших его бедра, он неторопливо направился по едва заметной тропинке к своей пещере.
Старый вождь Намор будет доволен добычей, а его жена Ярав выкинет внутренности рыбины злым остроухим собакам, похожим на шакалов, и уложит выпотрошенную рыбину на раскаленные в костре камни. Он сам вместе с другими охотниками дождется, когда будет закончен дележ дневной добычи, и, утолив голод, усядется у входа в пещеру, чтобы доделать наконец каменный топор, который он вытесывал и отшлифовывал вот уже третий день.
Он идет неторопливо, медленно сменяют друг друга мысли в его небольшой голове с низким покатым лбом и массивной челюстью. Он идет, озираясь по сторонам, напряженно прислушиваясь к шорохам дикого леса. Дитя природы, только что отделившееся от нее, древний человек, не знающий своего будущего и прошлого, целиком занятый заботами сегодняшнего дня. Он, правда, умеет делать очень многое: к его поясу привязан острый кремневый нож; шкуры сшиты иглой, сделанной из рыбьей кости; у входа в пещеру пылает согревающее пламя костра. Он умеет хранить и добывать огонь; он знает повадки диких животных и темной охрой, смешанной с жиром, изображает фигурки охотников и бизонов на стенах своей пещеры. И все же он знает и умеет страшно мало, чтобы не вздрагивать при каждом шорохе в лесу, чтобы не бояться грома, чтобы обеспечить сытость и безопасность себе и своему потомству на сколько-нибудь продолжительный период времени. Он еще не хозяин природы, он не властвует над ее тайнами, и поединок между ним и окружающим миром еще не выигран, его исход сомнителен.
И все же, не зная того, он уже вступил на путь, который мы называем теперь историческим прогрессом. Этот путь приведет к созданию огромных городов, сверхзвуковых самолетов, атомных реакторов, антибиотиков, спасающих нас от страшных болезней.
Путь исторического прогресса труден и тернист: войны и революции, гигантские переселения и исчезновения целых народов, египетские пирамиды и оросительные каналы древней Месопотамии, Рим, построенный рабами и разрушенный вандалами, готические замки средневековья и промышленные мануфактуры в эпоху раннего капитализма, гигантские индустриальные предприятия современности и многое, многое другое предстоит осуществить потомкам первобытного охотника. И все это создано человеческим трудом, той особой деятельностью, которая прежде всего отличает нас от животных. Но труд, не оплодотворенный знанием, никогда не смог бы привести к созданию современнрй цивилизации.
Оставим пока нашего неандертальского охотника, бредущего с пойманной рыбой к своей пещере, и зададим вопрос: как велик запас его знаний и знаний его соплеменников? Благодаря археологическим исследованиям и изучению жизни народов, задержавшихся в своем развитии, мы можем теперь ответить на этот вопрос.
Сорок — тридцать тысяч лет назад первобытным людям были известны повадки животных и рыб, виды съедобных растений. Они умели добывать и сохранять огонь; знали, как хранить съестные припасы; обладали некоторыми навыками врачевания; знали, как составлять краски для наскальных рисунков; умели ориентироваться на местности и располагали познаниями в области коллективной трудовой деятельности. Но первое, что бросается в глаза, — это то, что все их знания были непосредственно полезны, служили удовлетворению прямых физиологических потребностей в пище, одежде и жилье. Эти знания и навыки непосредственно и прямо использовались в повседневной трудовой и бытовой деятельности. Они были, говоря словами Маркса, непосредственно вплетены в трудовую деятельность, почти сливаясь с ней. Лишь спустя многие тысячелетия, когда труд, благодаря созданию более совершенных орудий труда, стал производительнее и у людей могла освободиться хотя бы малая толика времени от непосредственных забот о пропитании и безопасности своей жизни, они смогли создать новые виды знания, выходящие за рамки прямых повседневных проблем и потребностей.
Лишь после того, как около пяти тысяч лет назад была изобретена письменность, в развитии знаний произошла первая великая революция. Письменность оказалась средством хранения и накопления, аккумулирования знания. С ее помощью стало возможным «запоминать» и передавать последующим поколениям все ценное, что было открыто и понято до них. Отныне каждое новое поколение не просто усваивало опыт предков, но получило возможность, развивая его, пополнять, сохранять и передавать дальше закрепленные и выраженные в общедоступной форме знания. И все же эти знания, как бы ни были они важны и полезны, влияли на их повседневную жизнь и трудовую деятельность гораздо слабее, чем влияет на нашу жизнь современная наука.
Человеческие знания всегда развивались под влиянием практической деятельности людей. Однако, как только возникла наука, она сама стала оказывать необычайное по своей силе воздействие на эту деятельность. От первой заостренной палки и грубого каменного зубила, применявшихся на заре человечества, до орудий нашего неандертальского охотника прошло почти два миллиона лет. Понадобилось несколько десятков тысячелетий, чтобы от этих орудий перейти к железному плугу и металлическому мечу. Всего два тысячелетия отделяют римские катапульты от современных артиллерийских орудий и греческие триеры от современных подводных кораблей. Однако под влиянием науки темп прогресса стал еще стремительнее. Первые реактивные самолеты взлетели в воздух в середине сороковых годов нашего века. Не прошло и пятнадцати лет, как была запущена первая ракета, которая вывела на орбиту советский искусственный спутник.
Научное познание мира привело к таким изменениям в нашей жизни, что нет никакой необходимости убеждать кого-нибудь в полезности науки. О науке и ученьях говорят по радио и пишут в газетах. Учитель в школе и профессор в университете рассказывают об основах и новейших достижениях науки. Но очень немногие задумываются над тем, что научное познание имеет свои собственные тайны и закономерности. Это, впрочем, понятно: люди всегда решают задачи в порядке очередности, степени важности и неотложности.
Лишь после того, как были поняты основные законы неорганической природы, развитие живых организмов и общества, люди задумались над тем, каковы же законы и особенности самого научного познания.
Знай мы эти законы так же хорошо, как законы физики, химии или биологии, мы могли бы значительно усовершенствовать и ускорить само научное познание. А это сулит самые необыкновенные и неожиданные перспективы в развитии человечества, обещает избавить его от многих еще существующих трудностей и нерешенных проблем. Однако именно здесь существует много «белых пятен», и тому, кто обладает умом молодым, пытливым и критическим, имеет смысл именно здесь приложить свои таланты и усилия.
Первые трудности
Легко сказать: «Изучайте науку!» Но как это сделать? Когда ученые ставят перед собой цель—изучить то или иное явление, они прежде всего пытаются рассмотреть его, так сказать, в «чистом» виде, и хотя этот прием удается осуществить далеко не всегда и не полностью, он очень облегчает и упрощает исследования самых различных предметов и процессов. Не можем ли мы воспользоваться им для того, чтобы изучить саму науку?
Известно, что научное знание отличается от обыденного знания (сведений, применяемых в обычной производственной деятельности и быту) прежде всего тем, что наука всегда выражается в письменной форме, тогда как обыденные знания чаще всего передаются устно. Научное знание всегда выражается в виде научных текстов, статей в научных журналах, сборниках, в виде книг, научных докладов, представленных для обсуждения на конгрессах и конференциях. Письменный текст, будь то художественно-литературное или научное произведение, пишется на каком-то языке. Мы можем поэтому выдвинуть наше первое предположение: наука отличается своим особым языком— языком науки. Конечно, язык науки не нужно смешивать с обычным разговорным языком: русским, английским, немецким, китайским и т. д. Ученые, разумеется, в обычной жизни говорят на одном из таких языков, но их труды включают особые, научные термины и выражения.
В работах по физике и биологии встречаются такие термины, как «элементарная частица», «атом», «электромагнитное поле», «ген», «хромосома», «вирус» и т. д. Научные статьи и книги заполнены сложными формулами и вычислениями. Именно эти термины, выражающие важнейшие научные понятия и формулы, устанавливающие связи между этими понятиями и описывающие самые разнообразные явления и процессы, образуют язык науки. И все же различие между языком науки и языком разговорным, языком здравого смысла [1], не столь велико, как кажется.
Триста — четыреста лет назад, когда современная наука делала только первые шаги, ее язык, насыщенный необычными символами и терминами, был непонятен и вельможам во дворцах, и жителям городских трущоб или деревенских хижин. Но с ростом общей образованности многие понятия и достижения науки, известные и доступные в свое время лишь величайшим ученым, стали общим достоянием. Любой старшеклассник знает, что такое «напряжение» или «сила тока», чем одни виды животных отличаются от других, что такое «вид» вообще. Огромное количество людей: инженеров, рабочих, учителей, студентов и школьников — не только не изумляются, услышав такие слова, как «электрон», «электромагнетизм», «меченый атом», «изотоп», «квадратный многочлен» и т. д., но относятся к ним как к чему-то естественному, ибо явления, обозначаемые этими понятиями, прочно вошли в нашу повседневную и производственную жизнь. Да и сама эта жизнь под влиянием научно-технической революции меняется семимильными шагами.
Научным идеям и понятиям, для того чтобы «переселиться» в производство и быт, требуются теперь не сотни или десятки лет, как прежде, а годы и месяцы.
Все это приводит к тому, что граница между языком науки и языком разговорным становится легко проницаемой. Это, конечно, не означает, что язык высших разделов науки доступен каждому, ибо даже серьезные ученые овладевают им не легко и не сразу. Но это показывает, что разграничить научное знание и здравый смысл, пользуясь лишь одними характеристиками языка науки, вряд ли возможно. Такое предположение схватывает какую-то очень важную сторону дела, но не исчерпывает его полностью.
Другое предположение, которое само бросается в глаза, касается объектов научного знания. Объектами называют те явления, процессы, события или ситуации, к которым относятся знания. Многие люди думают, что объекты научного знания и научной деятельности в корне отличаются от тех объектов, с которыми имеет дело здравый смысл. В самом деле, в быту нам необходимо иметь некоторые сведения о маршрутах трамваев или троллейбусов или о том, как с помощью спички зажечь газовую плиту и приготовить на ней завтрак. Наука же интересуется не маршрутами трамваев, а траекториями полета ракет к Венере и Марсу, не горящей газовой горелкой, а термоядерными процессами в звездах, отдаленных от нас на сотни миллионов световых лет, и т. д. Поэтому кажется правдоподобным предположение, что наука отличается от здравого смысла прежде всего своими объектами: она изучает те явления и процессы, с которыми люди почти никогда не сталкиваются в повседневной жизни.
Но присмотримся к этому предположению повнимательнее. Когда появляются гигантские города с мощными потоками транспорта, маршруты троллейбусов, трамваев и автомашин становятся объектом особой науки — теории управления, кибернетики, без помощи которой нельзя осуществить автоматическое управление городским транспортом, а без такого управления, в свою очередь, немыслима нормальная жизнь современных больших городов. Пламя газовой горелки — явление бытовое, но и огонь, один из самых древних спутников и двигателей цивилизации, стал со временем объектом науки. Существуют даже специальные отрасли физики и физической химии, занимающиеся изучением самых различных видов горения, ибо с этим связан прогресс современной техники: сталеварение, космические полеты, создание новых жароупорных материалов и энергетических установок.
С другой стороны, объекты науки, казалось бы совершенно не связанные с повседневной жизнью, становятся в наши дни привычным достоянием быта и производства.
Сто двадцать — сто тридцать лет назад взаимная связь и влияние электричества и магнетизма изучались лишь в лаборатории великого английского физика Майкла Фарадея да еще нескольких его коллег, а сейчас без электрических машин и приборов, без телевизоров, радиоприемников и т. д. мы просто не можем представить себе нашу жизнь.
Полвека назад о полете человека на Луну, Марс или Венеру говорил лишь Циолковский да еще несколько энтузиастов, а в недалеком будущем эти полеты, по-видимому, станут привычными, как экскурсии в соседний город. Оказывается, что и наше второе предположение о том, что научное знание и здравый смысл отличаются природой объектов, не позволяет четко отграничить научное знание от здравого смысла, не позволяет выделить его в чистом виде.
Часто говорят, что наука отличается от здравого смысла большей точностью и определенностью. В общем виде это, конечно, верно, но, как и в предыдущих случаях, дело обстоит отнюдь не так просто. Если вы откроете научные журналы и книги, особенно из области так называемых точных наук, таких, например, как математика, механика, астрономия, физика или химия, то сразу же обнаружите, что большинство положений и формулировок в них отличаются исключительной точностью. Точность эту можно понимать в двух смыслах: во-первых, как точность вычислений и расчетов, а во-вторых, как точность языковых выражений, то есть определенность понятий, четкое и однозначное определение слов. Точность в этом втором смысле, в сущности, касается языка науки, и мы не будем о ней говорить сейчас.
Что касается точности расчетов и вычислений, так сказать, количественных характеристик, то нам следует действительно признать, что современная наука уделяет этому большое внимание. Она оперирует тысячными долями секунд и сантиметров, обращает внимание на миллиардные доли изучаемых величин. Порой самые важные открытия зависят от десятой или пятнадцатой цифры после запятой, отделяющей целую часть числа от его дробной части. И все же эта удивительная точность научных расчетов и вычислений, внимание к самым незначительным колебаниям рассматриваемых величин не является исключительным достоянием научного знания. Конечно, такая точность была совершенно не нужна в быту и производстве сто, двести, триста лет назад. Однако с тех пор положение резко изменилось.
В современном промышленном производстве или в системе управления городским транспортом, статистических или бухгалтерских расчетах на современных предприятиях, подчас требуется точность вычислений и расчетов, не уступающая научным. Более того, даже современные электронно-вычислительные машины, находившие первоначально применение лишь в самых сложных отраслях науки, становятся теперь неотъемлемым инструментом производственной деятельности. И, по-видимому, не далек тот час, когда запросы современного быта, жилищного строительства и обслуживания потребуют от нас столь же высокой точности.
Но это лишь одна сторона дела. Другая же заключается в том, что отнюдь не все науки достигли того уровня точности, который характерен для механики, физики, астрономии или химии. Уже в биологии мы встречаемся с довольно приблизительными расчетами, примерными оценками, с величинами, которые часто просто не могут быть вычислены или измерены с надлежащей точностью. А в таких науках, как геология, география или история, точные количественные характеристики изучаемых явлений и процессов получить еще труднее. Конечно, биологи, геологи, географы и историки стремятся к максимально высокой точности, но эти стремления часто наталкиваются на большие препятствия, и поэтому высокая точность остается здесь желанной, но трудно достижимой целью.
Вот и оказывается, что «точность науки», хотя и является важной характеристикой научного знания, также не может рассматриваться как единственный, а тем более универсальный признак научного знания. Применение математики, математических методов и приемов мышления также рассматриваются в наши дни как отличительный признак научного знания.
Карл Маркс почти сто лет назад говорил, что «наука только тогда достигает совершенства, когда ей удается применять математику». Однако он прекрасно знал, что далеко не всем наукам доступно это совершенство.
В наши дни многие отрасли современной науки не только применяют математику или пользуются ею, но просто не могут без нее существовать. Математика проникла в самые поры таких наук, как астрономия, физика, механика. Даже во многих общественных и гуманитарных науках, таких, как экономика, языкознание и история, все шире начинают применяться математические методы. И все же применение математики, будучи очень важным и полезным, не является исключительным признаком научного знания. Тем не менее я хочу подчеркнуть, что применение математики в науке, бесспорно, отличается от ее применения во всех других областях человеческой деятельности, и граница здесь существует, но, как и в других случаях, нащупать и провести ее отнюдь не легко.
Подведем первые итоги. Вы видите, что провести четкую и бесспорную грань между научным знанием и здравым смыслом не так-то просто. Каждый раз, обнаруживая какой-либо важный и характерный признак научного знания, мы убеждались в том, что он не позволяет исчерпывающим образом отделить научное знание от других видов знания. Из этого, конечно, не следует, что нам ни при каких условиях не удастся изучить особенность научного знания. Отнюдь нет. Я обратил ваше внимание на эти трудности для того, чтобы показать, что дело, за которое мы с вами беремся, не простое и не легкое и что оно потребует от нас немало усилий, немало пытливости, немало внимания и наблюдательности. И прежде чем приступить к нему вплотную, нам следует попытаться познакомиться еще с одним подходом к изучению научного знания.
Только что Мы пытались рассмотреть его, так сказать, в «готовом» виде, в том виде, в каком оно глядит на нас со страниц научных статей и книг. Однако, прежде чем попасть на эти страницы, знание должно быть «сделано», «приготовлено», «изобретено», «создано». Существует не только готовое знание, но и процесс его изготовления, то есть процесс научного
Яблоко Ньютона
«Яблоко упало ему на голову. Этот эпизод заставил его задуматься на одну или две минуты. Затем он радостно воскликнул: «Конечно же, константа притяжения равна ускорению, которое в течение 1
Вас также учили тому, как однажды Джеймс Уатт вошел в кухню, где варилась капуста, и увидел, как подпрыгивает крышка над кастрюлей. «Дайте-ка подумать, дайте-ка подумать», — пробормотал он, потирая лоб. И в следующий момент была изобретена паровая машйна».
Этот отрывок из сатирической книги венгерского писателя Микиши «Как быть чужеземцем» передает довольно распространенное представление о внезапных «озарениях» гения, результатом которых являются великие научные открытия или изобретения. Этот взгляд на научную деятельность часто поддерживали и многие ученые. Поглощенные своими исследованиями и увлеченные напряженными размышлениями о волнующих их проблемах, они зачастую сами принимали сделанные ими открытия и полученные результаты за плод внезапного озарения, вызванного каким-либо случаем. Спору нет, и случай может сыграть решающую роль в судьбе научного открытия.
Давно, однако, было замечено, что подавляющее большинство великих открытий, смелых гипотез и важных наблюдений делается в итоге длительной и сложной подготовки. Если бы в действительности случай, подобный падению яблока, мог стать причиной великого открытия, то уместно было бы спросить, почему тысячи людей, на головы которых могли упасть и действительно падали яблоки, не открыли закона тяготения, как это сделал Ньютон?
Почему миллионы поваров и домашних хозяек не изобрели паровой машины за десятки и сотни лет до Джеймса Уатта?
Проще всего было бы сослаться на гениальность Ньютона или Уатта, но и эта ссылка не много объясняет. Во-первых, не только гении делают открытия, не только гении занимаются научным познанием. А во-вторых, в разных обстоятельствах гении делают разные открытия, решают разные задачи, и, как правило, те, которые подготовлены, поставлены и «созрели» для решения, благодаря предшествующему развитию науки.
Занятые изучением окружающего их мира, ученые редко размышляют над тем, как сами они познают и изучают этот мир. Эту сторону дела исследуют специалисты в области научного познания. Однако бывает, что и сами ученые задумываются над своей познавательной деятельностью.
Одним из самых замечательных открытий, сделанных в середине нашего столетия, было открытие структуры молекулы дезоксирибонуклеиновой кислоты (ДНК), регулирующей передачу и сохранение наследственных признаков у всех живых организмов. Профессор Джеймс Д. Уотсон, один из авторов этого открытия, написал чрезвычайно интересную книжку «Двойная спираль», в которой рассказал о том, как подготавливалось и совершилось открытие структуры ДНК. Сначала он работал над совершенно иной проблемой. Ряд обстоятельств привлек его внимание к молекулярной генетике. Переехав из Америки в Англию, он познакомился с физиком-теоретиком Френсисом Криком и физиком-экспериментатором Морисом Уилсоном, занимавшимся рентгено-струк-турным анализом строения сложных молекул. Первый из них предложил ряд теоретических моделей ДНК, второй предоставил в распоряжение Уотсона богатый экспериментальный материал. Знакомство с работами известного химика Поллинга, а также с достижениями ряда других ученых позволило Уотсону и Крику высказать предположение о том, что молекула ДНК имеет форму двух закрученных друг вокруг друга спиральных нитей, состоящих из звеньев определенной химической структуры.
Читая книгу Уотсона, легко заметить, что в его работе было много непредвиденного. Счастливой случайностью было знакомство с Ф. Криком; несомненной удачей было то, что в комнате, где работал Уотсон, проводил свои исследования один первоклассный химик, давший ему несколько важных советов и порекомендовавший прочитать чрезвычайно полезную книгу, и т. д. Но за всеми этими случайностями не трудно заметить особую научную атмосферу, высокую профессиональную подготовку ученых, знакомство с новейшими методами и теоретическими достижениями, без которых самые удивительные случайности вряд ли привели бы к успеху.
Спору нет, случайность играет порой довольно важную роль в развитии науки, но не она оказывается решающим фактором ее развития, тем, что подготавливает, обусловливает и определяет характер новых научных идей, теорий или решающих экспериментов. Сами легенды о великих научных открытиях, подобные рассказу о яблоке Ньютона или кастрюле Уатта, тоже не случайны. Они — продукт определенной исторической эпохи, когда представители так называемого «образованного общества», пораженные необычайностью и величием новых научных достижений, не могли заглянуть в тайны научного познания, но пытались объяснить его глубокое своеобразие ссылкой на одаренность гения и роль случая. Я называю такой подход «эффектом айсберга».
Вы знаете, конечно, что айсберг — это огромная ледяная глыба, плавающая в полярных водах. Не многим, однако, известно, что над поверхностью воды находится лишь одна десятая часть такой глыбы: все остальное обычно скрыто под водой. Точно так же человек, узнающий из вторых рук о замечательных открытиях, сделанных выдающимися учеными, зачастую даже не подозревает о той огромной подготовительной познавательной работе, которая предшествует открытию.
Наша задача в том именно и состоит, чтобы изучить «подводную» часть нашего айсберга — научного знания. То, что попадает в научные трактаты, на страницы научных журналов и, наконец, в учебники, представляет собой научное знание. Это знание, в свою очередь, есть продукт познавательной деятельности. Чтобы понять связь, которая существует между «готовым» продуктом и создающей его деятельностью, то есть процессом познания, нам придется не раз обращаться к примерам из различных отраслей современной науки.
Специальная дисциплина, изучающая, как мы познаем окружающий мир, и рассматривающая особенности нашей познавательной деятельности, называется теорией познания. Она представляет собой часть философии. Как и всякое сложное явление, научное познание можно рассматривать с различных сторон, поставить и обсудить вопросы, касающиеся тех или иных особенностей познавательной деятельности. Можно, например, спросить: как думает ученый, что происходит в его сознании, что он переживает, когда испытывает творческое озарение или приходит к выводу о неразрешимости той или иной задачи? Можно спросить, как влияют условия общественной жизни на научное познание и как оно, в свою очередь, влияет на различные общественные отношения между людьми.
Первый из этих вопросов обсуждает психология научного творчества, второй — социология науки. Нас же будет интересовать вопрос о связи готового научного знания с познавательной деятельностью, мы будем стремиться выяснить, каковы условия, обеспечивающие достижения научной истины, каковы закономерности, управляющие деятельностью исследователя, и какова взаимная связь научного познания с тем, что существует и происходит в окружающем нас мире. Именно эти вопросы рассматривает в первую очередь теория научного познания.
Следует договориться с самого начала, что мы не станем доверять легенде о яблоке Ньютона или кастрюле Уатта и, критически обсуждая все трудности, встречающиеся на нашем пути, будем соглашаться лишь с тем, что выдержит самую строгую проверку и поможет нам хоть немного продвинуться вперед. И еще об одном я хочу вас предупредить. Не на все поставленные вопросы мы сможем найти окончательный ответ. Впрочем, так бывает со всеми науками, ибо каждый ответ, «закрывая» один вопрос, поднимает дюжину других. В этом, наверно, и состоит одна из замечательных особенностей научного познания.
ЗНАНИЕ И НАБЛЮДЕНИЕ
Знание как решение задачи
Что значит знать? Вот, друг мой, в чем вопрос», — говорит, обращаясь к своему ученику, знаменитый гётевский Фауст. Этот, казалось бы, такой простой вопрос на самом деле далеко не прост. И если уж мы поставили перед собой цель изучить природу научного познания и выяснить его отличие от остальных форм и видов знания, то нам следует прежде всего самим попытаться ответить на вопрос, что значит знать, что такое знание.
Для того чтобы придать нашей работе большую ясность и определенность, давайте рассмотрим несколько примеров знания. Мы знаем: 1) что такое глина или песок; 2) что керамические изделия получаются из обожженной специальным образом глины, а стеклянные—из особым образом расплавленного песка; 3) что для вычисления второй степени целого числа а, то есть величины, обозначаемой в алгебре
7) что высота телевизионной башни в Останкине от основания до кончика шпиля составляет 536
8) мы знаем, что через точку, лежащую вне данной прямой на плоскости, можно провести только единственную параллельную ей линию.
Как ни различны знания, содержащиеся в этих восьми предложениях, мы все же без труда можем обнаружить в них нечто общее. Прежде всего, и это особенно важно для всех наших дальнейших рассуждений, мы можем отметить, что знания, касаются ли они алгебраических вычислений, геометрических понятий, изделий из керамики и стекла, состава почвы или определения времени, выражаются в словах и предложениях. Далеко не любые предложения годятся для того, чтобы выражать знания. Например, когда мы спрашиваем: «Который час?», «Из чего сделана керамическая ваза?», «Можно ли провести через точку, лежащую вне данной прямой, только одну или несколько не пересекающихся с ней линий, расположенных в той же плоскости?», «Упадет ли обратно на землю подброшенный вами камень?» и т. д., то эти вопросительные предложения не только не выражают знаний, но, наоборот, свидетельствуют о том, что мы чего-то не знаем и хотим это узнать.
Точно так же предложения: «Скажите мне, который сейчас час», «Подбросьте вверх камень», «Проведите через точку, лежащую вне данной линии, параллельную ей» и т. д. — выражают приказ, предписание, требование или просьбу, но не знание о тех или иных вещах, явлениях или процессах. Мы, следовательно, можем сделать первый существенный вывод о том, что знания выражаются не в вопросительных или повелительных предложениях, а в предложениях, которые обычно называют повествовательными или декларативными. Такие предложения состоят из различных слов, одни из которых обозначают отдельные вещи, группы или совокупность вещей, процессов, обстоятельств и действий, а также слов вспомогательных, служащих для связывания и соединения слов первой группы. Предложения строятся по особым правилам грамматики. «Грамматики, чью власть любой приемлет трон, что даже королям диктует свой закон» (Мольер).
Следовательно, для того, чтобы располагать знаниями, мы должны выражать их с помощью какого-либо языка. Знания без языка невозможны. Было бы, однако, ошибкой думать, что знания можно отождествлять с языком. Одно и то же знание можно выразить на разных языках. Предложения этих языков будут состоять из различных слов. Слова будут по-разному связаны и расположены в различном порядке, и тем не менее они могут выражать одно и то же знание.
Если мы возьмем отдельные слова, например «глина», «песок», «точка», «линия», «536 метров», «керамический сосуд», «стекло» и т. д., то сами по себе такие слова не выражают и не содержат никакого знания. Но, будучи включенными в предложения, то есть в цепочки слов, образованные по определенным правилам, они смогут выражать знания.
Каким же образом слова и предложения приобретают удивительную способность выражать знания? То или иное слово в действительности представляет собой некоторое сочетание звуков. Это звукосочетание может быть воспринято нами на слух или при помощи органов зрения, если его изобразить при помощи особых графических значков, например иероглифов или букв. Однако ни звукосочетание, ни чернильные или типографские значки на бумаге сами по себе не выражают и не заключают в себе никакого знания, но стоит установить определенную связь или, как говорят, соответствие между этими словами и отдельными предметами или совокупностями предметов, чтобы слова превратились в понятия.
Если мы произносим словосочетание «Останкинская телевизионная башня» и одновременно с этим указываем пальцем на некое сооружение, то данное словосочетание становится наименованием или, проще, именем данного сооружения. Теперь, даже находясь на расстоянии многих тысяч километров от сооружения, обозначаемого этими словами, вы сможете не только понять предложение «Высота Останкинской телевизионной башни от основания до шпиля равна 536 м», но и получите некоторое знание или, как сейчас говорят, информацию о размерах Останкинской телевизионной башни. Конечно, для этого вы должны располагать и знаниями о том, что такое «метр» и что означает число «536» в соединении со словом «метр». В этом примере словосочетание «Останкинская телевизионная башня» является именем отдельного предмета. Если определенное слово относится не к отдельному предмету, а к совокупности или, как предпочитают говорить ученые, к множеству явлений, предметов и процессов, то его обычно называют «понятием». В приведенных выше предложениях (1, 2, 4, 5) слова «глина», «песок», «керамический сосуд», «медная проволока», «камень» и некоторые другие выступают как понятия, так как они относятся к более или менее значительным совокупностям предметов, в отличие от словосочетания «Останкинская телевизионная башня», относящегося к единственному в своем роде предмету.
То, к чему относятся или что обозначают слова, выступающие в качестве имен или понятий, называется их значением или объектом. Например, значением понятия «глина» являются особые минеральные породы, составляющие две трети всей поверхности известной нам земной суши; объектом понятия «медная проволока» являются особые медные изделия, отвечающие специальным техническим требованиям.
Далеко не все понятия обозначают вещи, процессы или обстоятельства в окружающем нас материальном мире. Есть среди понятий и такие, объектами которых являются действия, совершаемые человеком или каким-либо специальным устройством. Например, математические понятия: «умножение», «возведение в степень» и т. п. — обозначают определенные алгебраические действия с числами, но не сами эти числа. Есть и такие понятия, которые обозначают не материальные предметы, процессы или действия с ними, но свойства и отношения между вещами и процессами. В наших примерах (2, 8) такими понятиями являются «обожженная», «расплавленный»применительно к глине или песку, из которых делаются керамические изделия и стекло, а также понятия «параллельные» в применении к геометрическим линиям. Первые два понятия обозначают свойства, которые появляются в результате обработки глиняных изделий или песчаных смесей при высоких температурах, а последнее обозначает или выражает отношение между двумя геометрическими объектами, в данном случае линиями.
Итак, мы можем выделить три группы понятий:
1) понятия, обозначающие предметы, вещи, процессы, обстоятельства, — короче, различные явления в окружающем нас материальном мире; 2) понятия, обозначающие свойства объектов или отношения между ними; 3) понятия, обозначающие различные действия с объектами.
Итак, понятия выражаются в словах или группах слов, но никакие слова, взятые сами по себе, изолированно, без связи с другими словами или явлениями, не могут играть роли понятий. Что же необходимо для того, чтобы эта роль стала им «по плечу»?
Для того, чтобы те или иные выражения могли выполнять роль понятий, необходимо установить отношения обозначений между этими выражениями, состоящими из слов, и соответствующими объектами. Это можно сделать двумя способами: первый из них называется
Когда учитель на уроке физики показывает вам деревянный полый цилиндр с намотанной на него медной проволокой и небольшой железный стержень, он может сказать, указывая пальцем на стержень: «Этот предмет мы будем называть сердечником. Когда я соединю концы медного провода с гальванической батареей и по проводу пойдет электрический ток, — может продолжить учитель, — сердечник втянется в отверстие деревянной катушки». Это и есть
Однако такие определения обладают и своими недостатками. Легко определить с их помощью, что такое керамический сосуд, указав на какой-либо образец в музее или в магазине, торгующем керамикой. Но совершенно невозможно таким образом определить, что такое число. Вы можете потрогать пять камней, увидеть пять баранов, вы можете пять раз подряд понюхать один и тот же цветок, но вы не в состоянии увидеть, потрогать или понюхать число 5. А между тем понятие «число» совершенно необходимо не только для того, чтобы возвести во вторую или третью степень конкретное число 5, но и для того,чтобы вообще создать математику и воспользоваться ее теоремами и правилами для решения задач.
Очень часто не только в математике, но и в современной физике мы имеем дело с понятиями, объекты которых нельзя увидеть, услышать, потрогать и вообще воспринять каким-либо образом с помощью наших органов чувств. В таких случаях нельзя пользоваться остенсивными определениями, в основе которых лежит демонстрация, или показ,того или иного предмета, процесса или обстоятельства, воспринимав мого с помощью зрения, слуха, обоняния или осязания. В подобных случаях мы можем воспользоваться так называемыми
Такие вербальные определения часто бывают очень сложными, и я приведу лишь два простейших примера.
Допустим, что вам не известно, что такое «полдень» и «керамический сосуд». Тогда вы можете дать два таких определения: 1) «Полдень—время суток, когда солнце находится в зените»; 2) «Керамическим сосудом называется сосуд, изготовленный из обожженной глины». Если вы знаете, каково значение слов «солнце», «зенит», «сутки», «глина», «обожженный» и т. д., то вы сможете правильно пользоваться понятиями «полдень» и «керамический сосуд», то есть будете владеть заключенными в них знаниями. Но отсюда следует, что значение этих понятий определяется с помощью значений других, ранее известных понятий. Мы приходим, таким образом, к выводу, что слова или группы слов могут приобрести значения, а следовательно, могут играть роль определенных носителей знаний либо на основе остенсивных, либо вербальных определений.
Так как такие определения представляют собой особые виды деятельности, например показ, демонстрацию примеров или словесную, речевую деятельность, то мы можем сказать, что все понятия и все знания включены в цепочки или, как говорят ученые, в контекст той или иной деятельности. В одних случаях это деятельность физическая, производственная, в других — это деятельность речевая, но всегда каждая «единица» знания скрывает за собой длинные цепочки других знаний.
Каждое понятие, как мы видели, включено в то или иное предложение, в суждение, выражающее, несущее в себе определенное знание о взаимосвязанных явлениях и процессах, об их свойствах и отношениях. С другой стороны, понятия и включающие их предложения, суждения или утверждения относятся к внешнему миру, к объектам, одни из которых являются привычными нам вещами и процессами, другие — действиями, третьи представляют собой явления необычные и в повседневной жизни не встречающиеся.
Наиболее важным результатом наших размышлений является вывод, что знание не существует вне контекста деятельности, и это обязывает нас задуматься над тем, что же такое деятельность.
Мы уже провели первое разграничение двух наиболее важных для нас видов деятельности: деятельности со словами и предложениями и деятельности с вещами, явлениями окружающего мира, деятельности, которую мы будем называть
Энгельс, говоря о заслугах Маркса, указал, что одним из самых значительных открытий этого великого мыслителя было понимание того, что люди, прежде чем заниматься философией, наукой, религией или искусством, должны пить, есть, одеваться, удовлетворять свои потребности в жилье и т. д.
Сейчас каждому образованному человеку это кажется чем-то само собой разумеющимся. Однако многое из того, что нам кажется привычным, что мы усваиваем на школьной скамье, было для мыслителей прошлого действительно великими открытиями.
Школьники вторых и третьих классов умеют пользоваться математическими переменными и смело обращаются с их символами: х, у, z и т. д.
Старшеклассники относятся как к чему-то вполне естественному к опытам, во время которых учитель демонстрирует им поведение железного сердечника, втягиваемого в полую деревянную катушку, когда по ее медной обмотке проходит электрический ток. А между тем введение математических переменных в конце XVI века и опыты Фарадея в середине XIX века, обнаружившие связь электричества с магнетизмом, были для своего времени не просто выдающимися открытиями, но такими открытиями, которые на целое столетие вперед предопределили развитие всей науки.
Точно так же и замечательное открытие Маркса было подлинным откровением для людей XIX века, эпохи, когда господствовали идеалистические взгляды на общество. Только Маркс и Энгельс, показавшие, что исторически первичной и основной была деятельность людей по удовлетворению их потребностей в пище, одежде и жилье, сумели доказать вместе с тем, что знания также выработались в результате развития этой предметной деятельности.
Маркс специально подчеркивал, что первоначально познание было как бы вплетено в эту деятельность, которую мы вслед за ним будем называть практикой. Слово «практика» происходит от греческого слова «практикос» — «деятельный, дельный» и имеет много различных оттенков значения. Когда говорят, что Иван Иванович — практичный человек, хотят сказать, что он умеет устраивать свои дела. Когда говорят, что у того или иного адвоката или врача большая практика, имеют в виду, что они хорошие специалисты и к ним обращается много людей, нуждающихся в помощи.
Однако мы будем употреблять понятие «практика» для обозначения предметной деятельности, то есть той деятельности людей, в ходе которой они при помощи различных орудий, инструментов и приспособлений действуют с предметами и явлениями природы, стремясь придать им ту форму, тот вид, которые необходимы для удовлетворения основных человеческих потребностей.
Практика — это деятельность гончара, создающего керамический сосуд, практика — это деятельность строителя, строящего дом, или деятельность рабочего, изготавливающего сложный станок или прибор. Конечно, и животные осуществляют различные виды деятельности, иногда очень сложные: пчелы делают необычайно совершенные даже с геометрической точки зрения ячейки из воска, бобры и муравьи изготавливают сложные жилища, волки разрабатывают довольно сложные планы охоты за лосями или оленями, способные иногда своим тактическим совершенством превзойти иного охотника. И все же существует глубокое и принципиальное различие между практической деятельностью людей и деятельностью высших животных. «Паук совершает свои операции, напоминающие операции ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей-архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем построить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове».
Эти слова Маркса поднимают завесу над одной из самых сложных проблем, с которой нам предстоит столкнуться. Дело в том, что любая человеческая деятельность является целенаправленной. Люди, как правило, не действуют наугад. В каждом отдельном случае они более или менее определенно знают, чего хотят, какой результат они стремятся получить.