Сказка для Алисы

Они вернулись к дверям кабинетов как раз вовремя — каждая к своей. Маша встретила зарёванного Артёма.

— Чего реветь-то, всё уже, — со смехом сказала ему вслед врач, молодая приятная дама с длинными, густо накрашенными ресницами. — Иди к маме.

— Она мне не мама, — всхлипнул мальчик.

А в глазах Алисы Ольга прочла, что свою порцию благотворного, уменьшающего спазмы массажа та получила. После него её всегда клонило в сон, вот и сейчас дымка сонливости плавала в её взгляде. Не усталом, скорее — умиротворённом. Невидимые крошечные феи сна повисали на её ресницах, оттого глазки принцессы и слипались.

«Пусть феи сна качаются на твоих ресницах, моя светлая голубка», — так говорил жестокий лорд Гай своей возлюбленной Инголинде. И его слова неслись быстрее ветра — с почтовыми гонцами-всадниками, чтобы поспеть точно к закату, когда прекрасная королева готовилась отходить ко сну. Он, наматывавший кишки своих врагов на безжалостный железный кулак, желал ей сладких снов. Сняв грубую перчатку воина, он быстро набрасывал с десяток нежных строчек, а спустя несколько суток, точнёхонько на закате, она распечатывала его послание.

«Перед тем как отойти ко сну, я читаю ваши исполненные ласки строки, обращённые ко мне, и не верю своим глазам, — писала она в ответ у озарённого вечерними лучами окна своей светлицы. — Тот ли человек их писал, о котором я слышала столько устрашающих и отвратительных вещей? Говорят, что вы вырезаете собственных детей из утроб их живых матерей и запекаете, как молочных поросят... Если всё это правда, вы должны быть ужасны, милорд. Но я читаю ваше письмо и не верю, что такие прекрасные слова способно написать подобное чудовище. Они ему и в голову не придут. Я не знаю, чему верить. Слухам или же своему сердцу? Но оно глупо, доверчиво и может ошибаться. Его так легко ввести в заблуждение! О, не пишите мне таких слов, милорд! Не запутывайте в хитрых сетях простое сердце своей голубки. Я наивна, как ребёнок. Понимаете ли вы, что, вводя мой ум и душу в смущение, тем самым вы совершаете преступление?»

«Если любовь к тебе — преступление, то я — неисправимый преступник, который никогда не вернётся на путь добродетели, — отвечал он ей в новом письме. — Я и в самом деле жесток, моя голубка. Мой путь — это путь меча, крови и огня. Но ты должна слушать только своё сердце — сколь простое, столь же и зрячее. Только оно и видит правду».

Прекрасная сонная Алиса-Инголинда даже не обратила внимания на светловолосую женщину с заплаканным мальчиком у двери соседнего кабинета, но она улыбнулась пачке маффинов.

— Ой... это мне? Спасибо...

Закатные лучи её улыбки стоили тысячи лет на самом страшном дне. На дне отчаяния, дне безысходности. Они и были Ольге наградой за всё. Спиной она чувствовала сверлящий взгляд Маши, но сама даже через плечо не глянула. Она поворачивалась к прошлому спиной, а лицом — к настоящему, которое, повиснув на её руке, еле передвигало ноги. «Тётя болеет», — знал маленький Артём, глядя вслед Алисе. Но тётя была такая красивая, что даже странная походка её не портила. И он опять перестал плакать, словно по мановению волшебной палочки.

Отяжелев от сонливости, Алиса еле доковыляла до машины. Трость осталась в салоне, и Ольге пришлось поддерживать эти маленькие сорок четыре килограмма. Алиса прижимала маффины к груди, как ребёнок — плюшевого мишку.

— Постой секундочку. Держишься?

Они подошли к краю злополучной лужи. Одну руку оставив с Алисой для опоры, второй Ольга дотянулась и открыла дверцу машины. Милые сорок четыре кило уже не ерепенились, покорно обняв её за шею, когда Ольга подхватила их на руки, чтобы перенести через лужу и усадить.

В машине Алиса совсем сникла. Мягкое урчание двигателя баюкало её, и она клевала носом, иногда забавно шевеля бровями в попытке проснуться.

— Что-то сморило меня... Оль, ты пообедала? — Казалось, эта мысль вырвала её наконец из клейких пут дрёмы, и она устремила на Ольгу заботливый взгляд.

— Не успела, в парикмахерской просидела, — ответила та.

— Блин, точно... А я-то спросонок всё никак не пойму — что в тебе изменилось? — фыркнула Алиса, но смешок вышел вялым, придавленным сонной тяжестью.

— И как тебе? — осторожно поинтересовалась Ольга, выводя машину с парковки.

К её досаде, мнение Алисы совпало с Машиным:

— Мне больше нравится, когда подлиннее. У тебя такая пышная шевелюра — грех такую стричь...

— А мне неудобно с длинными космами. Мешают, в глаза лезут. А летом ещё и жарко.

Удивительно, что после всех передряг шевелюра только поседела, но не поредела. Ведь половина волос должна была вывалиться, когда Ольга почти не ела, исхудав до крайности. А вот поди ж ты — выдержала.

Обычно Ольга высаживала Алису возле подъезда и ехала дальше — на работу, но сегодня та полночи редактировала очередную главу книги — отсюда и такая сильная сонливость после массажа. Пришлось провожать до квартиры.

— Давай, ложись баиньки, — сказала Ольга в прихожей, целуя её на прощание.

— Нельзя спать, — пробормотала та измученно. — Иначе ночью не усну — весь режим собьётся.

— Хотя бы на часик приляг.

— Ага... Прилечь на часик, а проснуться в девять вечера! И что потом ночью делать?

— Ну, будильник поставь.

—Не услышу ведь ни фига... Нет, надо как-то себя перебороть. Кофе, что ли, напиться?

— Хорошая идея. — И Ольга взглядом показала на пачку маффинов.

Алиса почти совсем бодро засмеялась — только крошечные обрывки сонной пелены в уголках глаз.

— Точно, вкусняшки же есть! А я и забыла. Ну всё, налопаюсь от пуза и поправлюсь на три кило!

— Тебе не помешало бы, — хмыкнула Ольга, двинув бровью.

Алиса ойкнула от ласкового щипка, потёрла пострадавшее «полушарие» и дала сдачи. Её по-детски маленький кулачок бил совсем не больно — так, лёгкий массаж.

— Ну всё, дуй давай на работу. И так уже опоздала. — А сама, проказница, опять потянулась губками, чем задержала Ольгу ещё на пять минут.

Нацеловаться досыта было просто невозможно, нереально. Но пришлось прерваться.

— Вечером напомнишь, на чём мы остановились, — шепнула Ольга.

Глава 1.2

«Алиса Зазеркальцева — моя бессменная бета и моя жена».

Это появилось в профиле Убийцы Смысла спустя шесть месяцев после первой личной встречи — первого совместного Нового года и медленного танца под «Sleeping Sun». Летом Алиса переехала к Ольге. Почему не наоборот? Причины очевидны: Алиса работала удалённо, а значит, не была привязана к одному городу, и ей не пришлось бы увольняться при смене места жительства. Её работа всегда была при ней — из любой точки мира. Поэтому, всё обдумав и взвесив все за и против, они решили, что едет Алиса.

Неудобства тоже были: Алисе предстояло сменить врача. А наблюдение и поддерживающее лечение ей требовалось пожизненно. В детстве Алиса прошла через несколько операций; то, как хорошо и уверенно она передвигалась сейчас, было результатом большой и упорной многолетней работы. До восемнадцати лет она раз или два в год ложилась в детский реабилитационный центр, а потом перешла под наблюдение «взрослого» невролога, который и лечил её уже восемь лет. Ольга представляла себе, что значит расстаться с врачом, который «знает все твои трещинки» и которому доверяешь. Софию Наумовну она не променяла бы ни на кого. Посредственных врачей множество, хороших — мало, прекрасных — единицы. А София Наумовна Фельдман была единственной в своём роде. Эта маленькая, хрупкая женщина в очках удивила Ольгу сильным, сочным, низким голосом, который звучал в широком диапазоне — от металлически-твёрдых, властных и непреклонных нот до бархатно-ласковой мягкости. Откуда в этом тщедушном тельце взяться такому голосу, из каких он шёл глубин (да и какие вообще глубины в этой маленькой грудной клеточке?) — загадка из загадок, над коей Ольга сломала всю голову.

Но дело было не только в голосе. Вернее, совсем не в нём, а в той человечности, глубоких познаниях, огромном опыте и тонком чутье, которые отличали Софию Наумовну.

Новым врачом Алисы оказалась молодая женщина, невысокая пухленькая брюнетка с хрустально-звонким голосом, красивыми пушистыми ресницами, приятным чувством юмора и вполне заурядным именем и отчеством — Наталья Марковна. А может, просто выглядела моложаво? Она производила впечатление довольно знающей, хотя у Ольги сперва и возникли сомнения. Молодость — значит, опыта меньше.

— А как её фамилия? — спросила Ольга уже в машине, когда они собирались ехать домой. — Как будто знакомая какая-то...

Алиса показала ей картонный прямоугольничек визитки. Ну так и есть!.. Фамилия Натальи Марковны была Фельдман.

— Всё ясно, — усмехнулась Ольга. — Тогда тебе повезло — это хороший врач. Это у них семейное.

Наталья Марковна действительно была родственницей Софии Наумовны, что последняя и подтвердила при следующем плановом визите Ольги.

—А, Наташа? Да, она моя племянница, дочка моего брата Марка. Мы не меняем фамилию при замужестве — такая у нас семейная традиция. Фельдманы — это династия врачей.

Марк Наумович был опытнейшим кардиохирургом, а их с Софией отец, Наум Самуилович — гастроэнтерологом. А дед, Самуил Яковлевич, неполный тёзка Маршака — офтальмологом. И попасть к ним для любого пациента было большой удачей. Неоценимое значение этой удачи Ольга уже прочувствовала на себе в полной мере.

София Наумовна одобряла её занятия силовыми упражнениями.

— Ваше здоровье — в ваших руках, — сказала она. — Я лишь направляю вас, а действуете и спасаете себя вы сами.

Ольге было ради кого вытаскивать себя за волосы из болота. Теперь было — с приездом Алисы.

Её, хрупкую и особенную, Ольга сперва боялась крепко обнять — не сломать бы ей что-нибудь, не сделать бы больно!.. Но та обнаружила такую стойкость и силу, какую не во всяком здоровом человеке найдёшь. Её работа требовала усидчивости, но спина быстро уставала; Алиса делала перерывы и отдыхала, выполняла упражнения. За годы занятий с инструктором по лечебной физкультуре в детстве она выучила все эти комплексы наизусть и умела слушать своё тело, улавливать его потребности и осознавать возможности. Каждое утро начиналось с разминок и растяжек, с гимнастики для суставов, с работы над мышцами. На упражнения порой уходило до двух часов в день.

— Засиживаться нельзя. Надо шевелиться. Движение — жизнь, это правда. Оно лечит. А чем больше сидишь, тем хуже становится. Я в детстве пахала как проклятая, работала над собой, чтобы вот так, как сейчас, ходить. И сейчас тоже надо пахать, чтобы сохранять и поддерживать достигнутое. Всегда. Постоянно. Каждый день.

Алиса уже и сама могла быть неплохим инструктором по ЛФК, зная всё о своём недуге не хуже врачей: тут уж поневоле станешь специалистом. И сейчас в объятиях Ольги был результат этой постоянной работы — изящно-точёное, тонкое, красивое тело, почти одни мышцы, без лишнего жирка. Как кошечка, но не упитанная диванная лежебока, а стройная, сильная охотница, привыкшая очень много бегать за добычей. Ольга восхищённо скользила ладонями по этим безупречным плечам и бёдрам, вылепленным самой Алисой, её волевым, упорным трудом. Все домашние снаряды, тренажёры и приспособления для занятий пришлось перевезти из её квартиры, которую они выставили на продажу, чтобы потом перебраться в более просторное жильё. Они уже строили планы: одну из комнат обязательно оборудовать под домашний спортзал. В однушке — не особо развернёшься. И жить, и тренироваться, и работать в единственной комнате и одному-то крайне неудобно, а вдвоём и подавно.

Гаденький внутренний голосишко нудил: «А если расстанетесь? Что делать, как разъезжаться?» Но мысли о плохом Ольга решительно и твёрдо отсекала на корню, затыкала этот мерзкий голосишко, отвесив своему внутреннему пессимисту крепкую мысленную оплеуху. Обратного пути не было и быть не могло. Теперь — только держаться друг за друга, ни шагу назад. И в горе, и в радости, и в здравии, и в болезни.

Но ведь бывает и то, что называется — тупо не рассчитал душевные силы. Думал, что сможет, но не смог. И как быть? Кого корить, винить, казнить? Не со зла ведь, не от подлости, а просто — не смог. Как в том анекдоте: «Ну не шмогла я, не шмогла». У них обеих — диагнозы. Они — две дырявые лодки с ненадёжными заплатками, которые могут дать течь в любой момент. Кто из них первый надломится, сдаст, не выдержит?.. А может, выдержат обе?

Ни одна живая душа не могла этого предсказать, а Бог загадочно молчал.

Но отступать всё равно некуда — в любом случае.

Однажды, вернувшись вечером с работы, Ольга застала Алису за уборкой. Трость стояла в углу, заброшенная и забытая, а Алиса, прихрамывая, таскала за собой пылесос. Она тянула его за шланг, а тот гудел, спотыкался о препятствия, но не мог устоять под её напором. Уставившись на неё в немом ужасе, Ольга застыла. Упадёт же!..

Но Алиса держалась устойчиво, ещё и пылесос за собой тащила, а тот упирался, как упрямый пёс на поводке. В конце концов, он уткнулся в дверной косяк и застрял. Алиса дёрнула, а он — ни с места. Ольга, не выдержав, бросилась и устранила загвоздку. Только сейчас Алиса заметила её. «Привет», — угадала Ольга по движению её губ.

— Что ты делаешь?!

Шум пылесоса проглотил её слова. Тогда Ольга нагнулась и выключила его, после чего повторила свой ошеломлённый вопрос:

— Алиса, это что такое? Ты что творишь?

—Как — что? — засмеялась та. — Поддерживаю наше жилище в чистоте. Надо ещё вот эти полки с книгами пропылесосить... Но там мне уже не достать. Может, ты попробуешь?

— Ты охренела вообще?! — вскричала Ольга. — Не смей таскать этот пылесос, я сама с этим разберусь!

В глазах Алисы зажглись опасные огоньки, от которых сердце Ольги будто на краю ледяной бездны зависло. Алиса упёрла одну руку в бок, а указательным пальцем второй ткнула Ольге в грудь.

— Во-первых, будь любезна выбирать выражения! — отчеканила она. — А во-вторых, запомни, пожалуйста: если я делаю что-то, значит, это мне под силу. Потому что в противном случае я бы этого не делала. Логично? Вот и я тоже так думаю. Я понятно выразилась?

Ощущения были, как от асфальтового катка. И это она, нежная большеглазая принцесса, любимая девочка! А Ольга и забыла, какой упёртой особой могла быть Алиса. Зубастый критик, маленькая бесстрашная девчонка, которой целая толпа матерящихся троллей на странице Убийцы Смысла была нипочём. Тот самый первый отзыв всё ещё висел под рассказом...

— Алиса... Я просто беспокоюсь, — только и смогла Ольга пробормотать.

— Я знаю. — Алиса тёплым доверчивым комочком прижалась к груди, смягчив жёсткий и упрямый блеск в зрачках и глядя на Ольгу снизу вверх. — Ты боишься, что меня скрутит спазм, что я потеряю равновесие и упаду. Оль, я не так сильно больна, как тебе кажется. И не беспомощна. Это правда. Да, ты будешь беспокоиться и бояться всегда. Это неизбежно. Но попробуй всё-таки беспокоиться чуть меньше. И чуть больше верить в мои силы. Каждый день по чуть-чуть: бояться — меньше, верить — больше. Это выполнимая задача, поверь. Понемногу — всегда работает.

Да, в Алисе было всего сто пятьдесят три сантиметра роста и сорок четыре килограмма веса, но иногда Ольге казалось, что перед ней — глыба, гора. Какое-то огромное существо, которое взирало на неё ласково и немного покровительственно, как мудрый бог — на своих детей. Алиса родилась на двадцать восьмой неделе — чуть позже той границы, за которой крошечное живое создание в материнской утробе — уже не плод, а ребёнок. Маленький человек, который может выжить, даже если пришёл в наш мир раньше срока.

Алису спасли, выходили, но недоношенность не осталась без последствий. Её интеллект всегда был даже выше, чем у здоровых сверстников, но в росте и физическом развитии она их так и не догнала, а рука и нога плохо повиновались ей. Рука страдала меньше, чем нога — с тремя пальцами Алиса управлялась вполне сносно и даже бегло печатала ими на компьютере. С речью проблем не было изначально, разговаривала она внятно и чётко. Она была многократной победительницей школьных олимпиад по русскому и литературе; её дипломная работа оказалась в тройке лучших на всём потоке. Защищаясь, она умудрилась подловить преподавателя-рецензента на нескольких неточностях. Защититься на учёную степень и остаться преподавателем в родном вузе ей не позволило хрупкое здоровье.

Убийца Смысла чувствовал себя под асфальтовым катком неопровержимых аргументов, когда впервые прочёл её комментарий к тому несчастному рассказу. Алиса сделала его, положила на лопатки, но при этом не растоптала, не уничтожила. Она дала ему крылья, чтобы лететь вверх. И силы, чтобы оттолкнуться от страшного дна.

В окне мерцало звёздное небо, а на плече Ольги сопело тихое дыхание. 153/44 — очень мало для её объятий, но это была лишь оболочка. Того, что таилось внутри, её душа не могла ни охватить, ни постичь хотя бы в теории.

Когда утром открывались чуть сонные, ласковые глаза, Ольга замирала в полудремотном созерцании. Изъянов, условностей и рамок не существовало. На её плече просыпалась прелестная женщина — глаза в глаза, губы к губам, во всём своём блеске и совершенстве.

Она оставалась прекрасной и в течение дня. Стряхнувшее утреннюю сонливость сознание Ольги привносило свои привычные искажения, своё будничное несовершенство восприятия; это оно было ущербным, а не Алиса. Алиса непогрешимо существовала вне любых человеческих систем. Она сама была критерием, мерилом и идеалом. Вот так, понемногу, исподволь мышление Ольги становилось алисоцентричным. Весь её мир вращался вокруг Алисы. Алиса была её Солнцем и её точкой отсчёта.

Ольга как сейчас помнила тот день, когда у неё родилась идея книги: как всегда, всё началось со сна, реалистичного и жуткого. До сих пор она ограничивалась формой короткого рассказа, но что-то внутри просило широкомасштабного творчества. Сперва робкое и смутное, скомканное и невнятное, это осознание проявило себя несмело и неуклюже, но Ольга поддалась его уговорам, достала маленький блокнот и записала пару мыслей. Вернее, нацарапала, как курица лапой. Да какая там книга? Ерунда. Как обычно, всё выльется в рассказ на пять-семь, максимум — десять страниц. Так всегда случалось, почему же на сей раз должно было выйти нечто иное?

А вот поди ж ты — идея начала разрастаться. Алису Ольга пока не посвящала в свои творческие метания — ждала удобного момента. Того мига, когда рассказать будет не стыдно, когда замысел превратится в нечто существенное и достойное внимания. Идея тем временем претерпевала коварные, неуловимые трансформации. Несколько раз сама необходимость существования книги почти растворялась в пустоте небытия, придавленная грузом под названием — «А нафига вообще всё это?!»

Иногда приползали сомнения, этакие чудовищные слизняки, таща над рогатыми головами транспаранты с девизами: «Господи, какая хренотень!» или «Дурью маешься, дорогая. Лучше работай, Алисе кушать надо». И смотрели с осуждающими мордами. Одного из них Ольга даже нарисовала. Мерзкий получился гад.

Но страница за страницей в блокноте заполнялись убористыми строчками, расшифровать которые было под силу лишь самому автору. Ну, или какому-нибудь врачу.

Ольга работала. И её труды приносили материальные плоды: Алиса была обеспечена одеждой, пищей и необходимыми медикаментами. У Алисы появился новый крутой смартфон. Не то чтобы Алиса сама очень его хотела, просто Ольге важно было доказать, что она способна обеспечить её всеми материальными благами и поддерживать её самочувствие на достойном уровне.

Она знала лишь одно: если Алисе плохо, ей тоже плохо. Алиса счастлива — Ольга счастлива тоже.

Алиса — её рука? Нога? Сердце?

Да что там, бери выше: самая что ни на есть душа.

Поэтому пусть уж лучше у Алисы всё удачно сложится с этим идиотским пылесосом, чем у Ольги ворохнётся под сердцем проклятый страх, что Алиса упадёт. Что ноги подведут её. Что мышцы не выдержат.

Какое отношение к этому имели записи в блокноте? Просто они однажды набрали критическую массу, и Ольга под давлением «улик» созналась:

— Алис... Я книгу пишу.

Руки Алисы в это время готовили кофе. Они с английской невозмутимостью и методичностью продолжили это делать, а вот бровь приподнялась, и взгляд скосился в сторону собеседницы. В нём замерцало что-то жадное, ненасытное.

— Вот как! Можно поинтересоваться идеей и сюжетом хотя бы в общих чертах?

Всё, что Ольга смогла сделать — это смущённо сунуть Алисе блокнот с записями. Та жадно пробежала их глазами, а потом разочарованно выдохнула:

— И всё? Это не книга, Оль. Это лишь наброски. Но...

— Но — что?..

— Но это может оказаться интересным.

Это означало два очень важных факта: а) Алиса понимала её почерк; б) она прослеживала заковыристую логику этих обрывочных, запутанных, как лабиринт, записок. Уже за одно это её следовало боготворить. В алисоцентричной системе мировоззрения Ольги это и стало решающим аргументом. А самое смешное — Алиса даже не подозревала, как много она значила в этой системе.

С этого момента для Ольги существовал лишь один постулат: «Алисе это интересно». И вместе с тем она до сих пор боялась полностью в это поверить: ведь она прекрасно помнила, как Алиса сказала когда-то: «Это — не моё».

Всё, что Ольга писала. Всё её... говнотворчество.

Весь этот стёб, грязная насмешка, едкая ирония, хитровывернутая издёвка. Вся эта жесть и чернуха, абсурдная игра, вся ухмылка то ли над собой, то ли над тем, что было написано раньше другими людьми. Перевёрнутое, осмеянное, перелицованное. Как можно было этим восхищаться, ценить и понимать? Кто был способен на такое?

А она сама — не пародия ли уже на саму себя?.. Может, Убийца Смысла остался лишь в цитатах? А может, он — лишь кирпичик чего-то большего?

Чем больше Ольга всматривалась в свой профиль, тем меньше чувствовала необходимость поддерживать существование этого виртуала. Убийца Смысла — не она. А она — не Убийца Смысла.