Граф Соколовский и две чашки чая

– Ольга Ивановна, господин Наивенков сказал, что последний раз видел вашу дочь неделю назад. Как же это можно объяснить?

– Я не знаю, Ваше сиятельство, ей-Богу, – потирая запястье, сообщила Ольга Ивановна. – Думаю, она ушла от него.

– И вы об этом ничего не знаете? Простите, Ольга Ивановна, мой вопрос может показаться вам грубым, прошу извинить, но – вы одобряете образ жизни своей дочери?

Женщина убрала руку с запястья и медленно оглядела гостиную, обитую бумагой светло-зелёного цвета.

– После смерти мужа мне стало сложно с ними справляться, – вдова кивнула в сторону двери, из-за которой выглядывали младшие дети. – А Соня стала совсем взрослой и не слушает моих советов. Я знаю, она не пропадёт и сможет принять правильное решение. Думаю, она наконец-то решила оставить этого Наивенкова.

– Вы не испытываете к нему симпатий? – спросил Александр Константинович, отметив про себя долгожданное «наконец-то».

– Какой матери понравится зять, который спускает все свои деньги непонятно куда? Ей ведь вещи приходилось продавать, лишь бы прокормиться. Я не могу ей помогать, без покровительства Беленко мы бы уже пропали.

– А кто такой этот добрый господин Беленко?

– Это друг семьи, крестник моего покойного мужа.

Александр Константинович пытался выяснить, где бы могла находиться Софья Дмитриевна, но ответы хозяйки дома оставались неопределёнными и до странного невозмутимы. Столь спокойное отношение матери к исчезновению дочери вызывало у графа противоречивые чувства. В какой-то момент он поверил словам Красненской, что дочь попросту сбежала от Наивенкова, но в то же время граф распознал жесты, свидетельствующие о лжи. Во время разговора о пропаже дочери Красненская то поджимала губы, то потирала запястье, что выдавало её волнение и, возможно, ложь.

Граф попрощался с хозяйкой дома и в сопровождении толпы детей направился к коляске. Уже спустившись с крыльца, он остановился и повернулся к детям. Граф передал одному из ребят серебряную трость и левой рукой достал из внутреннего кармана небольшую жестяную коробочку.

– А скажите, милые дети, что вы кушали воскресным вечером?

– Гречневую кашу.

– И пирог к чаю, – вспомнила маленькая девочка лет пяти.

– Какие вы милые, – улыбнулся граф. – Берите.

Граф протянул им коробочку с мятными леденцами. Несколько рук поспешили схватить угощение. Дети торопливо поблагодарили хорошо одетого господина.

– Угощайтесь. А пирог мама испекла?

– Нет. Соня. С нами она сидела.

– Да что вы говорите? Так, это занятное дело. Знаете, забирайте всё.

Александр Константинович высыпал оставшиеся леденцы в детские ручонки. От одной из девочек сыщик выяснил, где снимал квартиру Беленко, покровительствовавший этой семье. Соколовский спрятал опустевшую коробочку, забрал свою трость и поблагодарил детей за помощь.

Но прежде чем посетить господина Беленко граф отправился на Литейную, где держал ювелирную лавку процентщик Стаевский. Покинув коляску, Александр Константинович немного прошёлся пешком. Искомая ювелирная лавка с входом с улицы располагалась по соседству с одной кафе-биллиардной. Появление Александра Константиновича ознаменовалось коротким деловым уведомлением колокольчика, висевшего над дверью. Лавка была заполнена витринами с драгоценностями, небольшими статуями и бюстами персонажей из древнегреческой мифологии, разносортными картинами, среди которых откровенно плохих не было вовсе. Рядом с прилавком стояли двое мужчин, обернувшиеся на дверь при звоне колокольчика.

– Рад приветствовать вас, милостивый государь, – раздался из-за прилавка приторно-любезный голос.

Голос принадлежал высокому худому владельцу лавки. Впрочем, он не был так уж худ, но такое впечатление складывалось из-за его роста и слишком узкого костюма. Внимание всякого, кто входил в лавку, сразу же завоёвывал его расстёгнутый бархатный пиджак яркого малинового цвета. Брюки и жилет были более тёмного цвета, близкого к бурому. Белоснежная рубашка, расстёгнутая на две верхние пуговицы, как бы говорила о раскованности хозяина. Шею ювелира скрывал короткий белый шарф в чёрный горошек. Боковой пробор этого франта был сильно смещён влево. Напротив прилавка висело огромное зеркало, с помощью которого ювелир постоянно любовался своим отражением. Вот опять, едва взглянув на нового посетителя, он кинул взгляд на зеркало и оценил свои аккуратно уложенные вправо светло-русые волосы и тоненькие усики. Он был влюблен в эти усы так же сильно, как и в прекрасную богиню Венеру, воплощённую мастером Боттичелли.

– Доброго дня, любезный. Я, Александр Константинович, граф Соколовский.

Лицо ювелира озарила настолько радостная улыбка, которой у него не возникало даже при виде родной матушки. Он тут же позабыл о двух других посетителях, с которыми секунду назад вёл какую-то деловую беседу.

– Я несказанно рад присутствию Вашей сиятельнейшей особы. Прошу Вас, граф, не стойте у порога. Моё скромное заведение будто бы стало светлее от вашего присутствия в нём, предусмотренного самым Провидением.

Движения ювелира стали резкими, размашистыми. Он постоянно размахивал руками, словно желая прикоснуться до графа и останавливая себя в последний момент.

– Я пришёл сюда по делу…

– Ох, разумеется! Такая персона, как Вы, просто не может позволить себе проводить время в бессмысленных развлечениях и глупых происшествиях. Безделье, приводящие ум в негодность, как ржавчина, поедающая отлаженный механизм, не властно над гигантами мысли. Лишь над смертными, подобным мне и этим бедным господам, оно властвует безраздельно. И мы носимся по жизни, как несчастная пушинка в ураган.

«Бедные господа» в изумлении глядели на расшаркивающегося ювелира, минуту назад говорившего с ними тоном, который наиболее точно можно описать словом «прокурорский».

– Милейший, я пришёл сюда для встречи с господином Стаевским, – пресекая поток слов навязчивого ювелира, сказал граф.

– О! И вновь мне улыбнулась фортуна! В последнее время судьба меня балует, что, непременно, предвещает скорые бедствия для моих вложений. Как известно, колесо фортуны всегда в движении, и после возвышения всегда следует падение вниз. Умный человек должен быть всегда готов к этому. О, я уверен, Ваше сиятельство, Вы всегда готовы к худому развитию событий.

Ювелир продолжал болтать что-то про остроумие графа, свои неудачи и Божье Провидение, сдабривая всю эту кашу показной любезностью и слащавой улыбкой. «Он до ужаса умён, хоть и хочет показаться дураком», – подумалось графу. От его взгляда не ускользнул тот факт, что его уже успели тщательно изучить. Этот прохвост, вероятнее всего, знал об обстоятельствах, при которых Александр Константинович, получил ранение и до сих пор был вынужден носить правую руку в повязке, закреплённой на шее. Кольца Соколовского вызывали во владельце лавки мелкую дрожь и мучительное желание прикоснуться к их драгоценным камням. Внимательный взгляд ювелира пробежался по внешнему облику графа и, особенно, по его серебряной тросточке, украшенной витиеватыми узорами. Сплюснутое навершие рукоятки украшал светло-красный огранённый рубин.

– Да, я невероятно рад видеть Ваше сиятельство. Ох, простите, я, поражённый Вашим снисходительным визитом к моей персоне, изнывающей от недостатка просвещённых умов в этом заведении, позабыл представиться. Я – Ксенофонт Павлович Стаевский, – ювелир, будто актёр, окончивший представление, совершил поклон. – К вашим услугам. Я слышал о тех недоразумениях, что просыпались на Вас из рога Судьбы в последнее время. Я с удовольствием оценю Вашу тросточку.

– Постойте, – граф резко вытянул вперёд левую руку, покрепче сжав рукоять трости, к которой уже было потянулись мягкие пальчики Стаевского. – Я пришёл не для того, чтобы закладывать своё имущество, а чтобы найти пропавшую девушку.

Глаза оценщика сузились, и тонкая улыбка на мгновение приобрела зловещий вид. Стаевский резко развернулся к двум своим клиентам у прилавка, до сих пор сохраняющим молчание.

– Извините, судари, но я не смогу вас сейчас принять, – разочарованно всплеснул руками ювелир.

– Но, Ксенофонт Палыч, вы же согласились их взять! – обиженно произнёс один из них, протягивая ювелиру какие-то серёжки.

– За три рубля, – добавил второй.

– Да такие серьги за три можно новые купить. Приходите в другой раз, как только что-нибудь ценное разыщите. Извините, ваше время пока не пришло, – выпроваживая недовольных клиентов, болтал Стаевский. – Не стоит бурчать нечто невразумительное себе под нос, бесценный вы мой, это невежливо. Помните, Фортуна не замедляет свой ход – придёт и ваше время, когда колесо Фортуны возвысит вас до небес. Не забывайте про Любовь Божью, которая подобно солнцу и дождю, изливается на праведных и неправедных, богатых и бедных, вас и вас, мой дорогой. Буду рад вас видеть с чем-то более ценным, чем бабушкины серёжки, пропитанные её же по́том. Бог любит вас! Оривуар5! Идите отсюда.

Выпровоженные из лавки клиенты подобным расставанием. Тот, что был настроен более воинственно, пытался протестовать против такого обхождения, но оказался бессилен вставить хоть слово среди непрекращающегося потока стаевского словоблудия. Владелец лавки похлопал на прощание их по плечу и захлопнул дверь. Колокольчик, в тон своему хозяину, весело, едва ли не издеваясь, распрощался с несчастными клиентами. Стаевский повесил на ручку двери с внешней стороны табличку «Закрыто» и повернулся к графу.

– Так о какой девочке вы говорите? Возможно, тут какая-то ошибка. Уверяю, в моей лавке ещё никто не пропадал, хи-хи-хи. Как бы не вышло какого анекдота, – покусывая нижнюю губу, сказал Стаевский.

– В вашей лавке или в какой-то другой, но молодая Софья Дмитриевна Красненская пропала неделю назад.

– Ах, вот вы о чём! Нет, к этому делу я никакого отношения иметь не могу, таким же счётом, как и ко многим другим исчезновениям и происшествиям, достойных быть описанными в восхитительных романах. Мне, следуя древнему примеру, зафиксированному святыми апостолами, даже не придётся умывать руки, они и без того безупречно чисты.

– Вы знали Софью Дмитриевну? – наконец-то смог ввернуть своё слово молодой граф.

– Что-то не припомню я такой фамилии. Красненская. Любопытно было бы знать, кто она такая, если её поиском занялся интеллектуал Вашего сорта. Должно быть в это мгновение храбрейший генерал или утончённейший сановник, тоскует без своей возлюбленной. Хотя, если у страдающего от потери своей ненагладной, имеется благоверная супруга, то хоть кто-то обрадуется её пропаже, – разглядывая своё отражение в зеркале, продолжал говорить Стаевский. – Признаться, я решил, что Ваша лучезарная особа посетила мой скромный уголок с целью заложить нечто невероятно ценное.

Бегающие глазки оценщика остановились на серебряной трости Соколовского.

– С чего это вы взяли, что я нуждаюсь в средствах?

– Слухи, дорогой граф. Много-много слухов бродит туда-сюда, туда-сюда. Они толкаются, визжат, спорят, в надежде побыстрее заскочить в ослабленный человеческий разум, словно толпа плебеев, прослышавших о жирной дармовщине.

– Слухи ввели вас в заблуждение, господин Стаевский, – отрезал граф. – Разве в вашей лавке нет записей? Стоит заглянуть в них, и мы, уверен, найдём запись о Красненской, сделанную чуть больше месяца месяц назад. Она закладывала у вас кольцо.

– Можно и посмотреть. А стоит ли, любезный граф? – на мгновение в голубых глазах ювелира сверкнул недоброжелательный огонёк. – Мои дела касаются лишь меня и тех несчастных, которых судьба заставила в поисках средств к существованию оставить мне на хранение кой-какие ценности взамен на неплохую выплату. За хранение я прошу лишь небольшой процент. Ма-а-аленький процентик. Настолько скромный, что я зачастую чувствую себя чудесным благотворителем и сказочным волшебником.

– И откуда же слухи берутся о прижимистом Стаевском? Я прежде уже слышал пару историй. Утверждают, вы уже через месяц начинаете продавать заклады. И чтобы вернуть свои драгоценности, приходится уплатить сумму втрое большую изначальной оценки.

– Слухи. Слухи вводят не одного меня в заблуждение, – на лице Стаевского заиграла лукавая улыбка.

– Приняли бы вы такой залог?

Граф быстрым движением руки положил перед процентщиком свою трость. Глаза Стаевского расширились так, что в них отразился блеск начищенного серебра.

– Просто прелесть! – воскликнул он.

Взмахом руки он вооружил правый глаз ювелирной лупой и принялся изучать тросточку Соколовского. Стаевский ежесекундно издавал радостные замечания, дрожащими пальцами погладил все узоры, насчитал четыре драгоценных камня (правда, не особо крупных), и пересчитал все их грани.

– Удивительная вещь! Просто чудо, ой! Даже не верится, что оружейник, пусть даже и невероятно талантливый, способен создать такое. И всё же, видна рука искусного ювелира. Сколько я перевидал тростей, но Ваша, сиятельный граф, неординарной работы. Пигмалионовское творение! Пигмалионовское! Я бы дал вам за эту трость тысяч…

– Господин Стаевский, эта трость таит в себе один секрет, – видя, что процентщик без ума от немецкой трости, сказал граф. – Если вы найдёте запись о Софье Красненской, я раскрою загадку.

Из глаз Стаевского выпала лупа, тут же перехваченная правой рукой и спрятанная в кармане. Граф ощутил на себе холодный немигающий взгляд враз замолчавшего оценщика. Не сводя глаз с посетителя, Стаевский нажал на один из рубинов, покрепче ухватился за рукоятку и повернул её против часовой стрелки. Трость издала негромкий щелчок, и из серебряных ножен был извлечён кинжал, рукоятка которого сверкала тремя ярко-красными рубинами.

– Я профессионал своего дела! – заявил ювелир. – И я очень люблю подобные экземпляры.

Было видно, что Стаевский испытал в эти минуты истинное наслаждение. Он страстно любил искусство и разнообразные редкости, и при соприкосновении с прекрасным ощущал не только духовный восторг, но практически физический экстаз.

– Да, ко мне приходила юная девица в сопровождении неопрятного молодого человека. Он не ценит её любви, зато Софья заложила своё самое дорогое кольцо ради него. Очень покорная мадемуазель. Шестого июня я выдал за кольцо… шесть, да, верно – шесть, рублей. Больше я их никогда не видел.

– Можно взглянуть на кольцо?

– Нет, – Стаевский вложил клинок обратно в недра трости и повернул рукоятку по часовой стрелке. – Вчера утром ко мне явился господин при деньгах и выкупил колечко за девять с полтиной. Он выложил мне новенький империал, а я отсчитал ровно пятьдесят копеек. Как видите, чужого Вы в моей лавке не найдёте.

Граф насмешливо сжал губы, поглядев на витрину, где среди прочих драгоценностей лежали знакомые ему подвески. Ранее они принадлежали его близкой знакомой, супруге одного петербургского чиновника, уделявшего своей благоверной, как считал Соколовский, недостаточно внимания и пытавшегося компенсировать это дорогими подарками. Два года назад драгоценности были украдены. Александр Константинович получил свою трость обратно.

– Как выглядел «господин при деньгах»?

– Ох, по его внешнему виду я бы не заподозрил в его кошельке особых финансов. Я не смогу дать его описания. Он был одет прилично, но без особого лоска. Он был не рад моей цене, и всё-таки ушёл довольным. Видимо, колечко для него представляет определённую ценность.

«Стоило требовать больше», – подумал про себя процентщик.

– Рост, цвет волос вы можете описать?

– Нет, что Вы, сиятельный граф. Он пробыл здесь минуты две, я абсолютно его не запомнил.

– Но вы же помните, кто к вам приходил в прошлом месяце! – изумлённо воскликнул граф.

– Этот господин не представился.

– Но как можно забыть, как он выглядел? Вы же помните, сколько дали за какое-то кольцо более месяца назад, и не в состоянии вспомнить внешность вчерашнего посетителя? – удивился граф.

Он раздражённо уставился на Стаевского. Но на лице ювелира не дрогнул ни один мускул, никаких признаков лжи не промелькнуло в его поведении.

– Конечно, помню. Ведь идёт речь о деньгах, а сейчас вы просите описать человека, который не брал в долг, а наоборот. Зачем мне нужна в голове его физиономия? – искренне изумился Стаевский.

Глава четвёртая

Маленькая ложь во благо

Граф опёрся на чугунные перила, украшенные морскими коньками и русалками. Внизу безустанно шумела Фонтанка, не прекращающая своих бесконечных попыток вырваться из гранитного плена, в который её безжалостно посадили люди. Граф любил Фонтанку за её непрестанные попытки освободиться из заточения, за её свободолюбивый дух. И всё же усилия петербургской реки не проходили бесследно – всё чаще слышались просьбы и требования реставрации моста, перекинутого через Фонтанку. Говорили, что у моста изначально имелись конструктивные недостатки, и комиссия подтвердила прогрессирующий разрушительный процесс более тридцати лет назад.

Александр Константинович отправил экипаж домой и направился в сторону Казанского собора. Мост со статуями, изображавшими покорение коня, копии которых украшали королевские дворцы в Неаполе и Берлине, оставался позади. По Невскому гуляли толпы людей. Совершить вечерний променад этим летним вечером пожелали многие влюблённые пары, сбившиеся в группы молодые юноши, студенты и юные дамы в сопровождении гувернанток, отцов и матушек. В бесконечном море человеческих лиц, мелькающих перед графом, показались несколько знакомых физиономий. Александр Константинович тактичным наклоном головы приветствовал князя Щ. с супругой, средней дочкой покойного генерала Епанчина. Княгиня радостно взмахнула ручкой с противоположной стороны проспекта.

Резкий толчок в грудь заставил графа остановиться. Чей-то зажатый кулак стукнул Соколовского по грудине. Правой повреждённой рукой граф схватил кулак, но его обладатель, скрывающий лицо за высоким воротником, уже проскользнул дальше, оставив в ладони графа клочок бумаги. Всё это случилось так быстро, что окружающие ничего не заметили, а Соколовский даже не успел разглядеть лица проскочившего мужчины. Александр Константинович развернулся на сто восемьдесят градусов, но среди плотного потока прогуливающихся петербуржцев различить неизвестного не представлялось возможным. Граф развернул оставленную в его руке записку и прочёл: «Нам стоит встретиться. В семь, на Пушкинской, у памятника поэта. Наивенков».

Пушкинский сквер был на редкость безлюден. Сидя здесь, среди молоденьких берёзок, кустов жимолости и разносортных роз, граф слышал пронзительный гудок поезда, отправляющегося с соседнего вокзала. Жизнь вокруг гудела и бурлила, за доходными домами, выстроившимися в ряд, прокатил паровой трамвай, недовольно стуча по шпалам. В центре нового, но плохо освещённого сквера возвышался двухметровый памятник Пушкину на высоком гранитном постаменте, огороженном чугунными тумбами с гирляндами в форме дубовых ветвей, отдельные детали которых были украшены позолотой. Установка памятника четыре года назад обошлась Городской думе в десять тысяч рублей. В целом, общественность приняла творение Бенуа и Ефимова положительно, хотя, конечно же, возникли и негативные отклики из-за плохой освещённости и недостатка зелени. Но вот, подросли берёзы, были высажены дополнительные кусты, и сквер стал ещё лучше. На открытии памятника присутствовали многие уважаемые особы, в числе которых был пятидесятипятилетний сын поэта, генерал-майор Александр Александрович Пушкин, генерал Грессер, городской голова, члены городской управы, директор Лицея с воспитанниками, известные литераторы, сам Соколовский и многие другие. Приглашённых персон было намного больше, но, видимо, некоторые не считали Пушкина достойным своего внимания. Александр Константинович видел, как в небольшом проходе меж домов, один за другим, проскочили вправо трамвайные вагончики. Прямо на ходу с подножки трамвая спрыгнул мужчина в длинном лёгком пальто с высоким стоячим воротничком и бегом направился к скверу через Лиговский переулок.

– Леонтий Михайлович! – окликнул приближающегося мужчину граф.

На дальней скамейке, за гранитным постаментом, встрепенулась влюблённая парочка и с удивлением для себя заметили, что они здесь не одни. Дама заметно засмущалась и попыталась отстраниться от своего кавалера. Джентльмен местного разлива мысленно проклял и неведомого ему Леонтия Михайловича и того, кто его окликнул.

– Александр Константинович, не стоило меня подзывать, – негромко, с нотками недовольства, сказал подошедший Наивенков. – Я бы вас нашёл.

– Уж простите меня, гражданин, – язвительно ответствовал граф. – Мне нравится ваша пунктуальность, однако вы ведёте себя так, будто за нами следят ежеминутно.

– Вы, кажется, забываете, какие наступили времена. Многие опасаются наличия в нашей организации провокаторов.

Граф не удержался и насмешливо фыркнул, когда было произнесено слово «нашей».

– Когда вы так сказали, у меня возникло чувство, будто я тоже записан в ваши ряды…, – граф хотел, видимо, дать «лестную» характеристику сторонникам подпольной организации, но предпочёл не портить отношений со своим клиентом.

– Кстати, Ламсон передаёт вам привет. И желает скорейшей поправки после дуэли.

– Как мило, улыбнулся Александр Константинович. – Не каждый день услышишь приветствие от бывшего каторжника-социалиста.

– Александр Константинович, у меня мало времени. Удалось ли что-нибудь узнать от Стаевского?

– Весьма колоритный персонаж, весьма. Остаётся только удивляться, как он до сих пор не привлёк к себе внимание полиции. Вы знаете, либо он умелый лжец, либо никакого отношения к пропаже вашей невесты Стаевский в самом деле не имеет. Хотя, одно не исключает другого.

– О-о, это точно. Я не верю ему ни на йоту. Он не просто лжец, он – натуральный чёрт, любого способен обвести вокруг пальца. Стаевский – совершенно развращённый человек, колоссальный охотник до женского пола. Я слышал, он однажды нанял группу жёлтобилетниц6, раздел их догола и писал, если так можно сказать, с них картину.

– Согласитесь, не так уж и ужасно, что случилось с этими дамами, – ухмыльнулся граф.

– Гм. Пожалуй. Но, кроме того, он пользуется услугами проституток не только для картин, но и для иных утех.

– Это всё очень занимательно. Мы так и будем обсуждать этого мошенника или вернёмся к Софье Дмитриевне?

– Да. Александр Константинович, в квартиру, которую я с ней снимал, кто-то сегодня проник. Это произошло в первой половине дня. С утра меня не было дома, а когда я вернулся от вас, то застал квартиру в полном беспорядке – всё перевёрнуто, пропала часть сбережений, платья Сони, её документы, какие-то мелочи. Воры не побрезговали даже дешёвыми сониными украшениями.

– Значит, кроме колечка оставалось ещё что-то?