Сердце Пандоры

Стоит вбить в поисковик наши с Глебом имена, и я сразу понимаю, о чем он говорил: мы буквально везде. Вечерние снимки замыленные, но это точно я. Я помню нас год назад, когда наши отношения горели ярче кометы. Так мне тогда казалось. Тогда Глеб выбрался в топ десять чарта популярной радиостанции, и по такому случаю пригласил меня в ресторан. Я надела свой самый лучший костюм, и именно в нем я на фото. Больше на снимках нет никаких опознавательных знаков, и определить их давность просто невозможно: у меня подобраны волосы, хоть тогда они были намного короче, чем сейчас, а Глеб… Глеб все стой же прической и в том же равном джинсовом стиле гламурного хулигана. Вот она — реальность наших с ним «отношения». Та девушка на снимке — она не я, хоть мы носим одно лицо. Но тот парень всегда будет именно «тем парнем», даже когда у него отрастет живот и появятся морщины.

Я охотно верю, что Андреев к этой «сенсации» не имеет никакого отношения. Странная штука — любовь фанатов. Девочки с легкостью прощают кумиру женитьбу на «старой богатой женщине», но исходят на ревность, стоит около него появиться молодой красотке. И Глеб всегда это знал, поэтому прятал меня ото всех, словно прокаженную.

Кто-то сделал эти снимки год назад. Точно не Глеб, ведь на снимках он точно такой же гвоздь в фокусе, как и я. И вряд ли это могли сделать по его заказу, даже если на минуту предположить такую ересь. Зачем бы он готовил подобные провокации? Год назад я была никому неизвестной просто красивой молодой женщиной, которая все заработанные деньги тратила на красивые вещи и откладывала на поездку в Европу. Зачем бы Глебу понадобились наши общие снимки? А тот, кто их сделал — почему не выбросил тогда? Почему выжидал? Тогда еще я думала, что Ира просто ненормальная, раз подпускает к себе Адама, и мне в страшном сне не могло присниться, что придет время — и я стану… тоже стану такой же ненормальной. Никто не мог предвидеть такой поворот. Никто не мог знать то, чего не знала даже я.

Как бы ни старалась я оттянуть момент, но он неумолимо несется в мою голову, разбивая гудком все, что еще осталось от хлипкой надежды. Адам всегда так спокоен, за его темными глазами не видно ничего, кроме бесконечного множества вопросительных знаков. Но когда я два часа назад уходила из дома, он смотрел на меня так, будто знал, куда я иду. Знал — и поэтому не предложил взять охрану.

Глава двадцать третья: Адам

Она имеет полное право с ним видеться.

Она — молодая красивая женщина, которая год назад была без ума влюблена в гламурного красавчика, от которого мокреют трусы у каждой школьницы в стране. Меня мутит от мысли, что и моя взрослая жена давно в лагере визгливых девчонок, но кто я такой, чтобы влезать в ее личную жизнь? Особенно после того, как сам не единожды просил ее не лезть в мою.

Но есть вещи, о которых мы договаривались «негласно», и самое время напомнить Полине, что она носит мою фамилию не потому, что я был влюбленным болваном и потащил ее замуж, а потому, что она пообещала никогда ее не позорить.

И именно это я хочу сказать, когда Полина появляется на крыльце. Ей очень идет этот стиль городской девчонки, когда она одета так, будто собралась на языковые курсы или уроки танцев. Мне кажется, она хочет что-то сказать, но выбирает подходящие слова слишком долго, поэтому я начинаю первым. Мы обмениваемся парой официальных фраз, словно средневековые король и королева, которое вынуждены соблюдать показную любовь на глазах поданных, даже если наш единственный свидетель — лентяй Ватсон.

Полина уезжает, а мне хочется набрать ее номер и спросить, как ей — ездить на тачке, цену которой я заплатил за нашего сына?

Но это просто деструктив. Чувство собственника, ведь она моя жена. Я просто не люблю, когда трогают мое. Стал богатым, как Крез, но даже в золотой гроб лягу с повадками детдомовского мальчишки. Не люблю, когда берут то, что я не хочу отдавать добровольно.

Я кормлю Доминика, час гуляю с ним на улице, переодеваю и укладываю спать. И еще какое-то время просто сижу возле его кроватки, потому что даже во сне Птица Додо крепко держит мой палец. Здесь, наедине со своим сыном, я могу быть предельно честен сам с собой — если бы не умиротворение, которое он дарит своими кривыми беззубыми улыбками, я бы уже устроил погром.

Даю задание нашей няне присматривать за Домиником, но на всякий случай все рано беру радионяню, спускаюсь вниз и делаю то, чего не делал давно — пью. Залпом проглатываю свой любимый японский односолодовый Ямазаки, но не чувствую ничего, только горькое клеймо алкоголя на языке. Валюсь на диван, закуриваю и думаю о том, что к тому времени, как прикончу сигарету, опухоль в моей голове отрастит в свою армию еще тысячу уродливых клеток.

У меня все очень хреново с агрессией, потому что она похожа на направленный во внутрь взрыв: разрушаю сам себя, чтобы не задеть тех, кто попадет под руку. Как-то, еще подростком, я забил мальчишку вдвое больше меня. Забил до состояния «еле жив» — и мне было охренеть как приятно видеть его окровавленные пустые десны, пока его зубы хрустели под подошвами моих ботинок. Я ходил петухом дня три, пока не узнал, что пацан останется инвалидом по зрению до конца своих дней. И не был бы он детдомовским — я бы дорого заплатил за те минуты триумфа.

Стук двери выплывает словно из тумана. Я не сразу соображаю, что, кажется, прикончил половину бутылки. Не пьян, но в голове как будто бултыхается кисель.

— Нам нужно поговорить, — говорит Полина, появляясь передо мной.

Смотреть на нее снизу-вверх одно удовольствие: с такого ракурса маленькая грудь кажется острой, как у девочки-подростка. Алкоголь мешает сфокусироваться, но я все равно пытаюсь найти на ее теле следы горячей встречи.

Зачем ты пришла ко мне сразу после него, Полина? Что хочешь доказать? Как вы вообще это делаете, если тебе нельзя?

— Это старые снимки, — говорит она, невзирая на мое отмалчивание.

— Был уговор — не марать мою фамилию, — напоминаю я.

— И я его не нарушила.

— Сколько раз за год ты слышала о моих женщинах? В новостях? В социальных сетях? В объявлениях на каждом столбе?

Она поджимает губы, скребет по ним зубами, и когда начинает говорить, я все равно почти ничего не понимаю, потому что мысленно засовываю язык ей в рот. И не только язык.

Я все-так давно не пил, не рассчитал силы. Или это из-за коктейля с таблетками?

— Только не надо врать, что все это время провел в праведном целибате! — выкрикивает Полина так громко, что я морщусь от слишком высоких децибел.

— Не ори, — притормаживаю я, но Полина уже завелась точно так же, как и ее вожделенный «Мазерати».

— Я не твоя вещь, Адам Романов! Может ты и купил мою матку, но ты не купил меня!

— Нет, Полина, купил.

Она выхватывает стакан из моих ватных пальцев и с удовольствием выплескивает виски мне в лицо.

К счастью для меня там не так уж много.

К несчастью для нее я все-таки недостаточно выпил, чтобы пропустить эту выходку сквозь пальцы.

За секунду оказываюсь на ногах, выбиваю у нее стакан — и плевать, что это какой-то особенный хрусталь — разбивается он точно так же, как и грошовая посуда. Полина поздно соображает, что дразнила быка красной задницей, пробует отступить к двери, но это же моя территория — я здесь хозяин и бог.

— Я не трахаюсь с твоей сестрой, Полина. Я вообще живу, как хренов монах-бенедиктинец уже месяц! — Я слишком жестко впечатываю ее спиной в стену. — Я заебался думать, что пока я тут корчу монашку, ты устраиваешь феерический виртуальный секс со своим ущербным пидором! И не только виртуальный я так понимаю!

Черт, я все-таки пьян.

Мне требуется несколько секунд, чтобы оценить обстановку и попытаться отыскать в башке рубильник, который я по ошибке выключил своей вспышкой гнева. Полина прижата к стене, мои руки у нее на плечах, голова откинута назад, а глаза смотрят прямо на меня. Она должна бы бояться, ну или хотя бы попытаться избавиться от моего давления, а вместо этого делает вид, что ничего вообще не произошло. Если бы не затуманенный алкоголем мозг, я бы даже поверил, что вот этот полутон в ее глазах — это не просто оттенок цвета, это — вызов.

— То есть по-твоему я сплю и вижу, как бы поскорее кого-то себе найти? — спрашивает она.

Виски, который она выплеснула мне в лицо, стекает по волосам, и я пятерней убираю их со лба. Это мой сигнал Полине: ну, давай, беги, пока я убрал от тебя руки. Но она стоит на месте и только изо всех сил прижимает к бокам кулаки.

— Я не хочу больше слышать про мою личную жизнь, Полина, потому что ты сама далеко не образец целомудрия.

Видит бог, я очень стараюсь понизить градус агрессии, но это вообще бессмысленно. Обычно, когда меня вынуждают превращаться в агрессивную сволочь, я просто мысленно перебираю все варианты развития диалога или ситуации, а потом выбираю и реализую самый нейтральный. Но сейчас в моей голове нет ни единого нейтрального варианта, зато есть бесконечное множество слов, которыми я бы с радостью сбил с нее спесь.

— Что ты сказал? — каким-то почти зловещим шепотом переспрашивает она. Подбирается, как будто собирается держать оборону одна против команды регбистов. — Тебе вдруг стало не все равно, как и с кем я провожу время?

— Да, стало! — Я все-таки припечатываю кулаком стену справа от ее головы. Костяшки саднит, но боль совсем не отрезвляет — я еще больше пьянею от этой выпяченной непокорности. — Стало, Полина. Я не хочу больше ни хера знать о твоих постельных приключениях: ни от тебя, ни, тем более, из новостей. И если ты не в состоянии держать свою личную жизнь под замком, то обзаведись вибратором — они, по крайней мере, глухие и немые.

— Ты слышишь, что говоришь? — Полина так резко вскидывает руки, что я, заторможенный алкоголем, не успеваю защититься, и обе ладони плашмя с громким шлепком врезаются мне в грудь.

— Прекрасно слышу и готов повторить.

Я знаю, что она ударит еще раз, но на этот раз совершенно осознанно не хочу ей мешать, даже если в этих маленьких руках откуда-то взялось столько силы, что после новой порции кожа под футболкой горит огнем, как будто на меня опускаются не хрупкие женский ладони, а печатный пресс.

— Я — женщина! — Полина искрив взглядом, тяжело дышит, и теперь уже мы оба знаем, что разговор не закончится, пока мы либо не убьем друг друга, либо не найдем новый компромисс для наших договорных отношений. — И у меня есть потребности, Адам! Может тебе плевать на меня, ты брезгуешь и вообще боишься испачкать свою блестящий нимб, но, представь себе, я нравлюсь мужчинам!

— Охотно верю, что нравишься, — успеваю вставить я, а сам пытаюсь отыскать логику в ее спитче про брезгливость и… что там она еще говорила? Мой блестящий нимб? Серьезно?

— Знаешь, в чем разница между нами?

Медленно, чтобы не выпустить из фокуса ее разъяренное лицо, мотаю головой, и волосы снова сползают на глаза. Ну и хрен с ними.

— Мне не все равно, с кем ложиться в постель. Не все равно, кто будет меня трахать, потому что я очень надеюсь, что это будешь ты! Но, видимо, мне сначала придется покаяться во всех грехах, заказать молебен по умершей до брака невинности, год просидеть в монастыре и…

— Хватит, Полина, — перебиваю, морщась от ее крика. — Ты слишком громкая, от тебя голова болит.

— Ты вообще слышал, что я сказала?

Снова киваю, и снова она на минуту щурится, а потом неожиданно заводит руки за голову, возится с волосами и распускает их по плечам. Потом цепляет пальцами края футболки и без раздумий стаскивает ее через голову, бросает на пол как бесполезную тряпку. Контраст светлой кожи и блестящих каштановых волос просто сводит с ума, как и ее темные соски, которые возбужденно стоят под полупрозрачным кружевным лифчиком. Я прекрасно помню их форму и цвет, помню брызги дождя на тугой шоколадной плоти, помню, как перекатывал их пальцами, и как Полина вздрагивала в ответ, словно от электрошока.

— Что за представление, Полина? — На этот раз ей плевать на мою насмешку.

— У меня есть потребности, Адам. Я молодая, сильная, здоровая женщина. И у меня в крови такой гормональный напалм, что я до сих пор в раздумьях, как еще не сожгла весь дом.

— Зашитая женщина, — напоминаю я, пока пальцем провожу границу у нее под грудью. Полина втягивает живот, с шипением проталкивает сквозь зубы порцию воздуха.

Мы смотрим друг на друга, глаза в глаза. Полина поднимает руки — резко и одновременно грациозно, как балерина, за секунду справляется с застежкой лифчика и просто стряхивает его с плеч.

У меня начинает кружиться голова. Шум то гаснет, то снова нарастает, но это просто мелочи в сравнении с тем, что творится у меня в штанах. Будь проклят человек, придумавший молнии и узкие джинсы.

Взгляд Полины сползает на мои губы, и она говорит то, от чего мои бедные яйца втягиваются в мошонку.

— Ты, я надеюсь, в курсе, что женщину можно трахнуть еще и языком?

Я очень даже в курсе.

Глава двадцать четвертая: Полина

Мне нужно признать это, даже если будет больно, противно — и утром я захочу разбить все зеркала в доме, лишь бы не видеть в отражении окончательно и бесповоротно павшую женщину.

Я хочу его. Хочу вот то, что сидит внутри этого двухметрового вечно спокойного мужчины с глазами цвета чайных кристаллов из потустороннего мира. И этого, совершенно непрошибаемого, ставящего меня на место одним своим «Полина, не ори» или «Хватит уже». Хочу коктейль из Злого Адама и Флегматичного Адама: взболтать, но не смешивать.

Можно попытаться оправдать эту течку стрессом, нервами, недосыпом, гормонами, погодой, в конце концов, но зачем обманывать саму себя?

Мне не нужен никакой другой мужчина, мне нужен именно этот. Мне необходимо снова укутаться в его запах. Необходимо обнять и натереться им, словно дорогим маслом.

Адам явно издевается: он вообще меня не трогает, даже пальцем. Просто смотрит, пока я расстегну молнию на джинсах, спущу их по ногам вместе с трусиками, нарочно виляя бедрами. Я ведь собиралась его соблазнить, мое подсознание решило это за меня, потому что утром я сделала полную депиляцию, и сейчас стою перед своим упрямым мужем совершенно голая. Остались только носки, но когда я пытаюсь стянуть один пальцами второй ноги, Адам меня останавливает:

— Не снимай, мне нравится.

— Любишь девочек в носочках? — подначиваю я.

— Это лишнее, — говорит он.

— Лишнее? — не понимаю я.

— Множественное число. «Девочка» здесь только одна.

Дурацкий короткий диалог, и Адам снова убийственно невозмутим, но это заводит так же сильно, как и всплеск злости. Я словно запиваю мороженное горячим кофе, смешиваю горячее с холодным, добиваясь идеальной химической реакции.

Мои руки уже у него на плечах, и я слишком недвусмысленно — совсем недвусмысленно, полностью очевидно! — с силой нажимаю ладонями. Адам ведет плечом, сбрасывает мои попытки поставить его на колени.

— Успокойся, сказал же.

Он лениво, немного пьяно, прячет улыбку в уголок рта, и я непроизвольно стону, потому что эта расслабленность сытого мужика бьет в голову крепче абсента. Теперь мы оба на равных, только в его крови виски, а в моей — концентрат из пахнущего шоколадно-вишневым алкоголем дыхания. Я даже рот открываю пошире, чтобы вдыхать каждую порцию, словно жизненно необходимую ингаляцию.

— Не хочу успокаиваться, — тише, но все так же нервно признаюсь я. Когда стоишь перед полностью одетым мужчиной абсолютно голая, стесняться таких простых откровений просто смешно.

Адам одной ладонью упирается в стену, а другой обнимает мою шею, пробует пальцем артерию, снова усмехается, доводя мой пульс до отметки «с таким не живут». Наклоняется, из-за разницы в росте делает шаг назад и просто жжет взглядом мои болезненно твердые соски. Я думаю, что продержусь и не убью его за эти пыточные паузы, но уже хватаю за волосы, заставляя отклонить голову немного в сторону.

— Еще раз так сделаешь, — предупреждает он, — и сегодня точно не узнаешь, в курсе ли я насчет языка.

Пожалуйста, прекрати надо мной издеваться!

Это безмолвный крик души, агония, потому что никогда в жизни я никого так сильно не хотела. Не понимаю, что происходит с телом, что происходит с головой и даже с кончиками пальцев на ногах. Я ведь не люблю секс, он мне неприятен, и я всегда радовалась, когда у Глеба не было настроения устраивать бурную — или не очень — ночь. Но сейчас внутри меня словно бездна пустоты, и ее необходимо заполнить, пока меня не засосало саму в себя.

Его влажные темные волосы касаются моего соска, и я вздрагиваю, трясусь от острого приступа предвкушения. Мне нравится контраст темных прядей и моей светлой кожи, нравится, как Адам задерживает приоткрытый рот напротив тугой вершины.

— Любишь смотреть? — спрашивает он, замечая мой взгляд.

— Хочу смотреть на тебя, — говорю я. Моя неуклюжая попытка сказать, какой слепой дурой я была.

Адам опускается на одно колено, обхватывает сосок губами, сжимает и немного оттягивает. Отпускает, чтобы короткая амплитуда ударила меня под самые ребра, и снова смыкает на нем губы и зубы. Это немного больно, но я готова просить еще много этой сладкой муки. Его язык словно снимает с меня невидимую сахарную пудру: горячие касания жалят кожу, зубы смыкаются у самого ареола, сдавливают до моего крика. Я слишком чувствительная, слишком нашпигована бушующими гормонами, потому что если Адам сделает так еще раз, я точно разлечусь на атомы, стану его личной маленькой спиралевидной галактикой.

Он безошибочно угадывает мое состояние, останавливается в полушаге от моего несущегося на всех скоростях оргазма. Я разочарованно стону, закрываю ладонью лицо, чтобы украдкой до отметки на коже прикусить большой палец.

Мои колени предательски дрожат, когда Адам, не церемонясь, разводит их ладонью, а потом закидывает одну ногу себе на плечо. Разглядывает гладкий лобок, оставляет на коже невесомый поцелуй.

— Мне нравится, когда ничего нет, — сообщает так убийственно флегматично, что моя рука сама тянется к его плечу, скребет, оставляя на коже глубокие царапины. — Полина, выгоню на хрен.

— Извини, господин, — говорю первое, что лезет в голову.

Откуда я взяла эту банальную пошлость? И почему хочу предложить себя в качестве рабыни, если только он и дальше будет таким же флегматичным засранцем.

Но я ничего не успеваю предложить, потому что Адам вкладывает два пальца мне между ног и раскрывает, словно бутон. Я закусываю стон и бесстыже смотрю, как он поглаживает влагу подушечкой среднего пальца. Затаив дыхание жду, когда он притронется ко мне губами, а в голове столько непристойностей, что я снова близка к тому, чтобы превратиться в коробку с фейерверками. Я хочу его прямо сейчас, но и хочу еще немного растянуть удовольствие, насладиться моментом предвкушения.

Адам поднимает взгляд, и в эту минуту между нами что-то происходит. Мы словно несущаяся в открытый космос ракета, сбрасываем первую ступень. Я просто чувствую, что он с насмешкой, одним выражением лица, спрашивает: «Все еще хочешь смотреть?»

— Хочу, — вслух отвечаю я.

Адам отклоняет голову назад и делает то, что добавляет бесконечность ускорения моему возбуждению: он просто заводит волосы за ухо, чтобы я видела его лицо. Простой жест с каплей удобства, но я отзываюсь на него протяжным стоном.

А потом забываю, как дышать, когда Адам прикрывает глаза и всей поверхностью языка лижет меня между складками, словно экзотический фрукт. Я готова умереть и возродиться, и застопорить этот процесс на петле бесконечности, когда его язык вьется вокруг клитора, не задевая его даже чуть-чуть. Это нарочитая пытка, дыба, на которой Адам совершает акт разврата над моим телом.

— Еще, пожалуйста… — Соль слез жжет искусанные губы. Я хочу его так сильно. — Адам, пожалуйста, мне нужно так много!

Он сразу и сильно сжимает губы на клиторе, втягивает его в рот, посылая по моим нервам упругие спазмы. Давлюсь криком и, чтобы не упасть, ногтями впиваюсь в его плечо. Чувствую грозное шипение, и в отместку Адам ударяет по мне кончиком языка. Я даже не могу перевести дыхание, только хрипло вырываю жалкие крохи воздуха. Он вдруг становится таким горячим, что опаляет легкие.

Язык скользит вверх и вниз, то совсем осторожно, задевая только горошину клитора, то сразу все, словно он пробует меня снова и снова. Он никуда не спешит, он просто разрывает меня на кусочки, забирает каждую каплю терпения, выпивает досуха. Я сдавливаю пальцы сильнее, когда думаю, что больше просто не выдержу — рассыплюсь соломенным человечком, опаду к ногам своего мучителя, но Адам доказывает, что это было только начало.

Он еще немного отводит голову, и я вижу его язык у себя между ног: острый кончик танцует на клиторе, припухшие темно-красные губы впиваются в меня в самом интимном из поцелуев. Адам отрывается только на минуту, чтобы поймать мой взгляд, слизать мой вкус со своих губ — и раскрыть складки максимально широко. Мы смотри друг на друга, дышим тяжело и со свистом.

Я знаю, что хотела смотреть, хотела видеть именно этого мужчину и его темную голову у себя между ног, но это все равно слишком остро — держать зрительную связь и видеть каждое движение его языка. Влажные звуки его рта кружат голову, будят во мне ненасытную самку.

Хочу! Хочу увидеть, как кончу от прикосновений этого горячего языка.