Вдохнови меня [СИ]

Александра Мурри

ВДОХНОВИ МЕНЯ

Некоторые музыканты — самые глухие люди на свете.

Двое в полутемной комнате друг напротив друга. Напряженное молчание переплетается с ветром, тихими потоками проскальзывающим в открытое окно. Мужчина, женщина и тишина.

Павел несмело прикоснулся кончиками пальцев к щеке девушки, прося разрешения.

— Я не могу без тебя, — простые и эгоистичные слова прозвучали как низкие вибрирующие ноты виолончели. Голос мужчины и ласка пальцев, вместе они вызвали дрожь в теле девушки. Так бывает, когда в тишине зала ждешь первых звуков, которые вот-вот прозвучат из под смычка, захватят и расскажут историю.

Здесь и сейчас на сцене всего один солист, а девушка — единственная, кто слушает в темном зале. Она не двигалась и молча смотрела в напряженное лицо человека, которого любила. Смотрела и слушала, как и положено публике. Сложно поверить, что Павел действительно здесь, с ней, снова.

Как он нашел ее и как его пропустили так поздно в общежитие? Хитрый и расчетливый, как всегда добивается своего любыми способами. Для чего он здесь? Не наигрался еще с наивной влюбленной дурочкой? Или что-то новое придумал?

Видимо, все безрадостные размышления отразились на ее лице, так как Павел прерывисто вдохнул и сжал руки в кулаки. Маша настороженно следила за каждым его движением. Растерянность и неверие в происходящее. Будто она зритель, имеющий уникальную возможность понаблюдать со стороны за происходящим в параллельной реальности. В реальности, где все перевернуто с ног на голову, неподвластно логике, где желания, опасные, дикие, тщательно гонимые, — сбываются.

— Маша… Прости меня. То, что происходит между нами, пугает. Я не могу этим управлять, уже не принадлежу сам себе, абсолютно. Зависим настолько, что когда тебя нет рядом, ломка начинается. Я хотел это прекратить, я струсил.

Он подошел вплотную к застывшей девушке и наклонился, зарываясь носом в распущенные волосы.

— Ничего не вышло. Я не могу спать, заниматься, нормально дышать не могу. Ищу любые мелочи, что нас связывают, — прошептал таким тоном, каким признаются в самых постыдных грехах.

— Я… Смешно, — он отнюдь не весело усмехнулся, — долго искал твой шампунь, выбирал, перепробовал все бутылочки в магазине, а когда нашел, купил и дышал им. Как обдолбанный наркоман нюхал и нюхал.

Он по-прежнему сжимал кулаки, не позволяя рукам тянуться к любимой. Она гипнотизировала или заколдовала, ничего вокруг для Павла сейчас не существовало. Только Маша, ее серые грустные глаза, бледные губы. Так талантливый исполнитель сосредотачивается на произведении, которое играет. Искренне и вдохновенно, только он и оно. В данном случае, он и она перед ним. Весь мир, вся вселенная, в девушке напротив.

— Я не смог без тебя. Начал искать уже на второй день, — признание не задело гордости. Боль причиняло молчание в ответ на его слова.

Павел умирал эту неделю в привычном, ранее тщательно охраняемом одиночестве и ненавидел себя за все что сотворил. За трусость, дурость, жестокость. И не только по отношению к Маше, но и к себе самому. Если Маша будто умерла в тот момент в зимнем парке после его слов… Он видел это, ее как выключили на счет три. То сам он умирал долго, каждую мучительную минуту после произнесенных трех проклятых слов.

Невыносимо долгое количество минут, складывающихся в часы и дни. И теперь, стоя в маленькой комнате общежития, найдя ее после семи дней поисков, он усилием воли удерживал руки, не позволяя им сгрести девушку в объятия. Самая желанная во всем мире, на расстоянии нескольких сантиметров.

Павел понимал, что не имеет теперь на нее никаких прав, сам отказался. Но тянуло как магнитом и, хотя руки удавалось держать при себе, все тело льнуло к Маше независимо от воли и самоконтроля.

Несколько минут после монолога снова царила тишина, нарушаемая лишь шелестом ветра в шторах и сбивчивым дыханием. Прекрасная партия исполнена красиво. Публика в лице девушки могла бы гордиться, что это все ради нее. Но она не могла отойти от этого мужчины, как и он от нее. Не могла отстраниться и быть объективной.

Очень редко, но бывает, что сцена и партер сливаются. Просто слушателей — нет. Все участники — игроки, и у всех своя партия в данной пьесе. Искренне или не очень, умело или коряво, но сыграть в ней должен каждый. Независимо от своего на то желания.

Девушкой владело чувство, что ее предали и выставили вон. Ведь и в самом деле, он отказался от всего, что она была готова ему дарить. Обида жгла изнутри и ожесточала мысли, убивая все другие ощущения в зародыше. Реальность в эту минуту не такая, какой ее старательно выстраивала Маша. Ее реальность всего мгновение назад была полна тоски и боли, но зато контролируемая и спокойная. Позволяющая отдохнуть и, в перспективе, привыкнуть, став сильнее.

Но нет, Павел не может даже бросить ее до конца. Так же, как и любить не смог. Снова вторгается в ее жизнь и меняет ее так, как хочет.

Глаза не видели четких очертаний из-за слез, а нос заложило, так что дышать пришлось через рот. Маша ухватилась за первую попавшуюся мысль, решив, что адекватности сейчас не вправе от себя требовать. Ну что-ж, молчать нельзя. Отвечать же, нечего. Что можно ответить на такие слова? Спросить «за что?» — бессмысленно.

— Ты меня обвиняешь? Я в чем-то виновата перед тобой? — голос прерывался и звучал глухо. Горькая усмешка, скорее похожая на гримасу, искривила губы.

Павел впился глазами в лицо девушки. Его снедало чувство вины и беспомощности, мерзкий коктейль дополняло презрение к себе. Все отвратительно, еще хуже, чем он думал. Настолько плохо, что он сам сейчас заплачет, тем самым дав Маше новый повод усомниться в своей адекватности… и мужественности.

Да. Ведь музыканты такие изнеженные, чувствительные, с хрупкой психикой. Какая к черту изнеженность, когда он в угоду своему лелеемому эго, своим планам, амбициям и карьере, отказался от любимой?! По живому рвал и при этом считал, что так будет лучше. Терпел… целых два дня, и думал, что сможет и дальше посвящать всего себя только музыке, которой такие жертвы оказались не нужны. Музыка перестала увлекать и воспламенять. Все не нужно оказалось. В том числе и он сам оказался себе не нужен.

Не получив ответа или же иной реакции, кроме прищуренных темных глаз, Маша продолжила, не желая держать в себе эмоции. Слишком много, для нее одной.

— Мне так же страшно, и тогда и сейчас. Да всегда! Не от меня зависело, не я так хотела, я тоже потеряла привычную устроенную жизнь. Я потерялась в тебе, доверилась полностью. Полностью, — взмахнула руками, выражая захватившее отчаяние.

Но что толку от слов? Они уже ничего не изменят, только выматывают душу. Струны порваны, все до одной. Игры не продолжить, игрушка-инструмент сломалась.

Зачем он пришел?

— Уходи, я не могу тебя видеть, — проскулила, сползая по стенке на пол.

Ветер все хозяйничал в комнате, теребил занавески и мягкой прохладной рукой дотрагивался до мокрого от слез лица. На улице совсем стемнело. Сколько они уже так стояли, мучая друг друга словами и вопросами без ответов?

Павел своим неожиданным приходом заново открыл едва затянувшуюся рану. Банально, но ее сердце как будто действительно разбито, сломано и выброшено вон. Как только она его подобрала и заставила, не смотря ни на что, биться, пускай не ровно и еле слышно, но биться… Он снова приходит и доказывает, что ее бедное сердце полностью в его власти. Делай с ним, что хочешь.

— Зачем ты так сделал? Ты раздавил меня.

После этих слов, сказанных совсем придушенным голосом, Павел не выдержал. Стремительно присел, крепко обняв Машу одной рукой за плечи другой за талию, перетащил к себе на колени. Маша тут же напряглась, дернулась из его рук, сжалась еще больше и хотела встать, но ей не позволили этого сделать. Павел обнял очень сильно и прижался щекой к лохматой макушке, полностью обездвиживая.

Вот так правильно, быть вдвоем. Он может существовать только вместе с его Машей. Как раньше мог думать, что что-то другое важнее нее?! Какой дурак. Как теперь вымаливать прощение? И можно ли такое простить?

— Прости меня, — повторил в который раз. — Я думал только о себе. Я струсил.

Сложно говорить, если никогда раньше не приходилось облекать свои чувства в слова. Для самовыражения существовали другие звуки. И никогда то, что Павел хотел выразить, не было столь личным.

Он берег свои чувства и душу от всех, не разбрасывался, экономил. Эмоций в той мере, в которой выражал, оказывалось достаточно для окружения, семьи и слушателей. Павел ни разу не говорил кому-либо о любви. Никогда.

Скажи он эти запретные слова теперь, было бы этого достаточно? Раньше от слов не зависело так много.

Прижавшись к ней еще сильнее, Павел со всем присущим ему упрямством приступил к складыванию в уме таких прытких и изменчивых слов. Они плохо давались, ускальзывали. Но другого способа объяснить все, что испытывал, не было. А если Маша будет слушать, то он будет говорить. Хоть всю ночь.

— Я не могу без тебя, — вновь та же фраза, эгоистичная, но в полной мере отражающая его состояние. — Не знаю… Наверное, это и называют любовью. Просто, прежде я не нуждался в ком-либо так, как в тебе. Ни в ком не нуждался.

Его ладонь непроизвольно пробралась под ее волосы и нежно поглаживала шею, обхватывала затылок, провоцируя дрожь. Маша ощущалась такой хрупкой в его медвежьих объятиях, беззащитной перед ним.

Не получалось у Павла полностью сдерживать порывы, свои руки в частности. Хотелось прижать к себе еще сильнее, ничего не объяснять, провести губами по шее, поцеловать в губы, удержать, чтобы не отвернулась и не вырвалась.

Мысли начали разбегаться, чего он сейчас никак не мог себе позволить. Надо найти слова, сказать ей, чтобы поняла и простила. Не имеет он права раскисать. Как, впрочем, и обнимать свою любимую. Но это было уже выше его сил.

Игра идет без правил. Если он плохо владеет словами, то будет использовать прикосновения. Будет руками и губами, всем телом показывать, как в ней нуждается. Докажет, что и она сама нуждается в нем так же.

Она его, он не может ее потерять. Пожалуйста, поверь Маша… И прости. Прости меня.

— Я нуждаюсь в твоем взгляде, — первая фраза, неуверенная попытка подобрать слова. — В твоем голосе, улыбке, маленьких и нежных руках. Просто, в твоем присутствии рядом.

Говоря это все, руки как оковы сплелись вокруг Машиного замершего тела. Его горячее дыхание обжигало щеку и шею. Еще пара сантиметров и губы коснутся ее уха.

— Не могу отпустить тебя… Любимая.

Так сложно и так просто. Вот он произнес это. Впервые в жизни признался в любви. Стало намного-намного легче. Ему.

А ей?

— Никогда больше не отпущу, — прерывистый вздох вырвался у обоих. — Прости меня, но я люблю тебя.

Голос охрип, Павел сильно зажмурил глаза и не выдержал. Все-таки провел сухими горячими губами по ее коже. Спустился от уха вниз по шее и обратно вверх к губам, прижался щекой к щеке.

Его кожа немного колючая, Маша безумно соскучилась по этому ощущению. Даже страшно, насколько можно за семь дней истосковатся по другому человеку. Не отклонилась от него. Но и не ответила.

Прошло еще некоторое время в тишине. Павел не ощущал, сколько именно, минуты или же часы. Только ощущение ее в своих руках. Лучшее из всех возможных, лучше, чем держать виолончель. То всего лишь инструмент, как бы ни был он богат возможностями. Кусок полированного дерева, а Маша… Она не инструмент для игры. Она его любимая женщина, без которой, как выяснилось, ему ничего в этой жизни не нужно.

Павел пошел в наступление. Проговорил, не отстраняя своего лица от нежной кожи:

— Пожалуйста, Маша, позволь мне быть рядом. Я не буду торопить тебя, заслужил… всего. И гнева и обиды. Но прошу, не прогоняй.

Маша замерла, даже дышала через раз, всем существом впитывая тихие слова. Она и не хотела бы их слышать, не хотела бы ТАК их слушать, но ее сердце… Оно билось в руках Павла и жило его словами, впитывало их.

Насколько она знала, этот мужчина никогда ничего не просил. Он брал и завоевывал, выигрывал, всегда уверенный в своей победе. До неприличия уверенный в собственных силах, таланте и удаче. Маша до сих пор не могла до конца осознать, что все эти признания говорит именно Павел, который в основном общался посредством коротких фраз, команд, невзначай брошенных ученикам терминов, односложных ответов.

Хозяин не произнесенного слова, раб сказанного вслух. Старинная арабская пословица как раз про него.

Мужчина ненавидел пустую, по его мнению, болтовню, и если бы не необходимость, молчал бы, наверное, все время. Другие способы самовыражения для него предпочтительнее. И Павел владел ими в совершенстве. Маша слышала его игру и всегда была от нее в восторге, в самом искреннем восторге, благоговея перед звуками. Любила, как он играл, его уверенность, низкий тембр и интонации. Вибрацию струн и его длинные красивые пальцы с коротко остриженными ногтями, двигающиеся по ним.

Но сейчас… слова важны.

Маша повернулась и посмотрела Павлу в глаза. В темноте при тусклом оранжевом свете из окна от уличного фонаря они казались совершенно черными и блестели. Темные, закрытые, бездонные колодцы. Она никогда их не поймет и не постигнет в полной мере.

У девушки не осталось душевных сил говорить что-либо, а тем более то, что следовало. А именно, — возражать и гневаться. Может быть, попытаться причинить в ответ такую же сильную боль. Но не было сил вообще ни на что, полнейшее оцепенение и измотанность. И сердце, которое не слушалось хозяйку и ей больше не принадлежало.

К тому же, мужчина согревал. Не только физически. Сидя у него на коленях в хлопковой пижаме, Маша впервые за прошедшую неделю ощущала тепло внутри. Маленький искрящийся огонек появился в груди, пока Павел говорил. Это, наверное, искра настоящей жизни в сердце. До этого оно ведь было считай что мертво, слегка только реанимировано. Или находилось в коме. Кто это сердце поймет?

Маша знала, как тяжело Павлу даются слова. В их так недолго продлившихся отношениях, говорила и рассказывала всегда только она. Он же молчал и кивал, или пожимал плечами. Или целовал. Или играл ей что-нибудь, если была такая возможность. Сейчас же она молчала. Не сказала ни слова в ответ, а уткнулась носом ему в шею и позволила телу расслабиться.

Павел почувствовал ее легкую дрожь и с трудом сглотнул ком в горле. Облегчение накрыло волной и, больше не ища слова, он продолжал сидеть на ковре и обнимать самую необходимую, любимую девушку во вселенной.

Проснувшись утром, Паша тихо продолжал лежать. Прекрасно помнил, где и с кем находится. Вчера вечером Маша так и заснула на его руках, чему Павел был несказанно рад. Неимоверно рад, как будто получил в подарок весь мир. Теперь ему можно… вернее нельзя конечно, но он все равно так сделал. А именно, положил девушку на кровать, укрыл одеялом, долго смотрел на нее, и лег рядом на узкой одноместной кровати.

Заснул почти счастливым. Почти, потому что понимал — то, что произошло, далеко не победа и не прощение. Даже близко нет. Он сам себя не мог простить, что уж говорить о Маше.

Но сейчас, лежа к ней впритык, ощущая во всю длину тела, прижатую к нему, Павел строил дальнейшие планы по возвращению любимой в свою жизнь. Не мечтал, а именно планировал, конкретно и детально. И в этих планах главный арсенал уже вовсе не слова.

До того как Павел бросил ее, они встречались уже месяц. А увидел он Машу полгода назад. Тогда у него сломалась машина, и он был вынужден ехать на общественном транспорте. Середина лета, духота и жара. Автобусы без кондиционеров воспринимались им как адские машины, мучающие в своих недрах грешников. За все-все людские грехи.

Вероятно, Павел также все же не святой, потому что в то утро и ему пришлось пересесть из прохладного удобного салона обожаемого БМВ, в еле живой раскаленный Икарус.

Мужчина ехал и страдал, потел. Особенно спина, к которой прижат большой футляр с виолончелью. Но хотя бы благодаря чехлу спина защищена от других потных тел, окружающих его. Да, Павел вдобавок ко всему еще и брезгливый.

Толпой грешников к нему прибило девушку, похожую на ангела. Бледная, несмотря на пляжный сезон, светлые волосы, в которых заблудилось солнце, голубое легкое платье. Лицо Павел тогда не разглядел, она стояла к нему спиной. Зато в полной мере оценил голыми руками и даже телом сквозь футболку, прохладу, исходящую от ангела. Как ни странно, ее кожа была свежая и намного холоднее окружающего раскаленного воздуха. И еще запах. Павел выше нее примерно на голову и было очень просто наклонить лицо, почти утыкаясь носом в пушистую светлую макушку.

Яблоки. Это был аромат яблок. Естественный и сладко-свежий, какой Павел помнил с детства. Белый налив.

Он вдыхал и вдыхал, уже не обращая внимания на окружение. Да и на саму девушку, пока та стояла ровно и никуда не двигалась.

Павел тогда закрыл глаза, обеими ладонями держась за липкий поручень, и дышал. Так они проехали не одну остановку. А в голове в это время зазвучала соната, которую он тогда готовил к концерту.

Павел играл ее уже довольно давно, все выигрывал, перфектно, красиво звучало, отличный тон, однако старый профессор, теперь уже коллега, хотя нет… навсегда его учитель… Так вот, он всегда ехидно усмехался после исполнения Павлом сонаты Дебюсси, и издевательски качал головой. По его мнению, в игре много чего не хватало. Не было жизни, наслаждения ею, что так явно всегда присутствует в композициях французов. Не было истинного понимания.

Самолюбие Павла, конечно же, задевали насмешки вредного маразматика, ведь все остальные пребывали в полном восторге. Пусть сам Павел и не разделял его.

Но в эти мгновения, жаркие, душные… соната звучала в голове по-другому. Звучала с ощущением блаженной прохлады в знойный солнечный день. С ароматом зеленых яблок. А уж ее заключительная партия — феерия. Чистый восторг. Оргазм?

Павел отпустил поручень одной рукой и, так и не открывая глаз, с улыбкой на лице, провел ладонью от предплечья до тонкой кисти девушки. Медленно, полной ладонью, задевая пальцами льняное платье на груди.

Да. Это то, что надо. Вот именно это. Нежно, долго и плавно. Очень долго, протяжно… С выдержанными паузами, можно их даже немного передержать…

Незнакомка ошалело оглянулась на него, мазнув волосами по лицу и губам.

О да, а вот так еще лучше. Заключительные аккорды.

Павел чуть не рассмеялся в голос над самим собой, когда девушка, оказавшаяся обладательницей серых выразительных глаз, рванула в открывшиеся двери автобуса. Он проследил за ней взглядом и, улыбаясь, в прекрасном расположении духа, полный вдохновения и новых идей, вышел на следующей остановке у консерватории.

Только где-то в душе, куда Павел редко заглядывал и не знал точно всего ее содержимого, осталось сожаление. Ощущалось легкое, притупленное чувство потери. Он ведь не увидит больше похожую на ангела незнакомку, не вдохнет ее запах, не дотронется до прохладной кожи.

Но и эта тоска, пожалуй, тоже пригодится. Допустим, в экспозиции сонаты, в длинных щемящих нотах. Ходах, похожих на вздохи сожаления. Мысли быстро понеслись в привычном направлении.

После следующего концерта, где Павел исполнял в числе других произведений и Дебюсси, к нему подошел старый маразматик профессор и хитро улыбнувшись, сказал:

— А вы начинаете кое-что понимать, молодой человек. Смотрите, не потеряйте это чувство.

Вся критика превосходная. Писали, как он необыкновенно тонко чувствует музыку, умеет передать такой живой образ в импрессионистах. А он во время игры вспоминал жару и запах яблок. Шальное, украденное хулиганом, которым он на самом деле никогда не был, прикосновение к обнаженной прохладной коже.

Вторая встреча спустя полгода, в декабре. Как ни банально, он увидел Машу на благотворительном концерте, где выступал. Нудные речи политиков перемежались с вручением грамот лучшим учителям, лучшим спортсменам, художникам, победителям олимпиад… И так до бесконечности. Все довольны, надушены, нарядны. Заслуженное или нет, а признание всегда приятно.

Павел являлся, как говорят, изюминкой праздничного вечера. Отыграл пару пьес и свободен. Свои грамоты он получил раньше, сейчас просто хорошо заплатили. Что несомненно гораздо лучше какой-то там бумажки в рамке.

После концерта фуршет, где встречались все приглашенные, спонсоры и прочие во всех отношениях выдающиеся личности.

Кормили плохо, а Павел был голоден. Прохаживаясь между маленькими высокими столиками, накрытыми белоснежными скатертями, искал что-то более-менее съедобное. На сытное и вкусное рассчитывать не приходилось. В основном здесь предлагались напитки, — вино, шампанское, соки. Из категории еды только невыразительные фрукты и канапе.

Свою незнакомку узнал со спины. Оказывается, он ее очень хорошо тогда успел разглядеть и запомнить. А сейчас сразу узнал узкую спину снова в светло голубом платье и распущенные прямые волосы.

Усмехнулся, — не плохая фигурка. Удивительно, что моментально вспомнил, где уже прежде видел девушку. Или он и не забывал все эти полгода?

Потеряв интерес к бутербродам, целенаправленно стал приближаться к незнакомке. Павел не собирался мямлить и сомневаться, тем более, что такой мгновенный и сильный интерес к кому-либо, в его случае, возник впервые.