Эли повернул Лайл.
— Последний вопрос. У раввина дона Бальтазара есть внучка, Изабелла. Какая она?
Ремесленник из Кордовы заулыбался.
— Хороша, как солнце. Желаю счастья вашей милости.
Эли поднял руку и помахал на прощание.
Дорога огибала белокаменную стену, постепенно сужаясь, так что лошадь и всадник почти соприкасались со стенами домов. Потом она снова стала шире — здесь стояли два каменных дома с зарешеченными окнами, выходящими на улицу. Дома располагались один за другим, без промежутка, как одно длинное строение. Балконы были узкими и служили только для украшения.
Эли выехал из узкой улочки и увидел площадь, заполненную людьми. Это было сердце баррио — площадь Давида Кимхи, с лавочками, магазинчиками и мастерскими. Женщины в черных платках стояли возле лотков с оливами, маслинами, финиками, горохом и фасолью. Товар лежал в плоских ивовых корзинах. Муку и оливковое масло купцы держали в глиняных горшках, покрытых желтой глазурью.
Торговцев и покупателей отвлекло неожиданное появление незнакомого всадника, окруженного ватагой ребят.
Оживленная торговля замерла, но ненадолго, и вскоре продавец винограда вновь кричал:
Торговцы на глаз оценивали виноградные кисти, дыни, апельсины. Зеленый инжир взвешивали в больших инжирных листьях. Мука продавалась на гарнцы. Ее высыпали в посуду покупателя, а лишнее сбрасывали пальцем. Это вызывало недовольство у покупателей.
Эли купил горсть фиников. Несколько штук дал Лайл, а остальные протянул стоящему рядом мальчику.
— Спасибо, — сказал мальчик.
— Почему не берешь? — спросил Эли.
— От чужих на лошадях мы ничего не берем.
Эли присмотрелся к нему. Это был подросток. Может, уже после конфирмации. Его черные буйные волосы спадали из-под ермолки на смуглый лоб. Неподалеку стояли другие мальчики, помладше.
Эли не убрал руку с финиками.
— Как тебя зовут?
— Видаль, — ответил мальчик.
— Возьми.
— Не возьмем.
— Ты за всех отвечаешь?
— Да. Я их вожак.
— И много вас?
— Могло быть больше, но мы не всех принимаем.
— А от чего это зависит?
— От верности клятве.
— Какой?
— На жизнь и смерть.
— И сколько вас сейчас?
— Десятеро. Как для каддиша[9].
— Его отец — глава альджамы[10], — вставил малыш с быстрыми черными глазенками.
— Это правда? — Эли обратился к Видалю.
Видаль молчал.
— Как зовут твоего отца?
— Шломо Абу Дархам, — ответил Видаль.
Эли соскочил на землю и бросил Видалю поводья.
— Подержи, я сейчас вернусь, — сказал он и вошел в лавочку.
На прилавке, обитом бархатом, в мерцании свечей блестели клинки шпаг, рапир, ятаганов, кинжалов и обоюдоострых ножей.
— Я пока не стану покупать, — сказал Эли.
— Не беда, — улыбнулся продавец с остро подстриженной бородкой.
Эли взял в руку кинжал, согнул клинок и отпустил. Воздух наполнился вибрирующим резким звуком.
— Прекрасная сталь. Дамасская? — спросил Эли.
— Лучше. Толедская, — продавец снова улыбнулся. Черное одеяние делало его похожим на волшебника. — Купите вот эту шпагу. Недорого возьму.
— Королевский указ запрещает евреям носить оружие. А продавать можно? — Эли взял шпагу, согнул в дугу и отпустил.
— Нам многое запрещено, — продавец поклонился. — Но о продаже оружия в указе ничего не сказано. Вот я и воспользовался их недосмотром. Забыли. Зато ясно написано и по пунктам перечислено: воспрещается носить одежду идальго, ездить верхом и так далее. Эти запреты вашей милостью нарушены. Если только… Впрочем, я могу ошибаться.
— Вы не ошиблись. Я еврей.
— Как же так? Сделайте одолжение, объясните. Другим может пригодиться. Ваша милость говорит, как урожденный кастилец.
— Мои родители родом из Люцены[11]. И не забывают об этом. Дома у нас говорят и по-кастильски и по-еврейски.
— Вот в чем дело! — продавец замолчал, раздумывая, удобно ли расспросить еще кое о чем.
— Меня пригласил к себе раввин дон Бальтазар Диас де Тудела. Вернее, не меня, а моего отца, — сказал Эли.
— Ах, вот как! — Продавец все еще не осмеливался задать вопрос.
— На конфирмацию, — уточнил. Эли.
— Я так и подумал. Это будет праздник для всего баррио. Хаиме, младший сын раввина дона Бальтазара и доньи Клары, с десяти лет славится своей ученостью. Уже сегодня его можно считать превосходным талмудистом. Только вот здоровьем слабоват. В отца пошел. А донья Клара, как говорится, «добродетельная жена, кто такую найдет»[12]. Скажу вам по секрету: это она правит раввинатом.
— И много оружия вы продаете?
— Увы, торговля заглохла.
— Все-таки…
— Похоже, что скоро начну торговать луком и чесноком. А глядишь, и иным ремеслом займусь. Могу быть золотарем. Правда, у нас уже есть старый мастер, и на наше маленькое баррио его вполне достаточно. Умею гравировать на металле, делать игрушки. Я не кастилец и не презираю физический труд.
— Выходит, евреи все-таки боятся покупать оружие?
— К сожалению.
— Печально.
— А чему удивляться? — продавец развел руками.
— Оно может пригодиться.
— Понимаю, — продавец вздохнул. — Когда-то наша молодежь училась драться на шпагах. Сейчас это запрещено.
— А может, они этим занимаются тайком?
— Может… Не знаю.
— Столько было всего, что сейчас запрещено, но местные евреи никогда не были трусливыми. Неужели они изменились?
— Такого сурового времени не было…
— На кострах жгли всегда. С перерывами.
— Нам, слава Богу, довелось жить как раз в перерыве. Теперь ему приходит конец. Небо снова заволакивает тучами.
— Увы, похоже на то.
Продавец закивал.
— Мир тебе, брат мой, — Эли протянул руку.
— И тебе, благородный человек.
— Желаю побольше покупателей-евреев.
— Спасибо.
Эли направился было к выходу, но торговец остановил его, подняв кверху палец.
— Если надо будет, прошу не забывать обо мне. Меня зовут Хосе Мартинес, — минуту он поколебался, но потом жестом попросил гостя следовать за ним.
Торговец отодвинул черную бархатную драпировку, и оба оказались в темном помещении. Когда глаза привыкли к темноте, Эли увидел висевшее по стенам и лежавшее на полу оружие.
— У меня столько, что хватит не на одну сотню мужчин, — сказал торговец. — Если надо, то без денег.
Вернувшись в лавку, Хосе Мартинес вручил Эли шкатулку из сандалового дерева.
— Примите сей скромный дар, — он вытащил из шкатулки свинцовый волчок на ножке. На его граненых ножках по-еврейски и кастильски шла надпись: «Великое чудо узрели там люди». Продавец бросил свинцовый шестигранник на пол, и тот начал вертеться, жужжать, описывая все более широкие круги, а когда упал, Хосе Мартинес прочел слово «Чудо».
— Вот видите, я выиграл четырехкратную ставку, — он рассмеялся.
— Я уже староват для такой игрушки, — улыбнулся Эли.
— Это хороший подарок для мальчика на Ханукку[13].
— У меня нет ни жены, ни детей. Да и до Ханукки далеко.
— Не беда, зато Пурим[14] близко. Это тоже веселый праздник. Вот тогда и поиграть можно, греха не будет. А пока пусть полежит в укромном месте, — Хосе Мартинес, опустив свинцовый шестигранник в шкатулку, подал ее гостю.
— Благодарю вас, — сказал Эли. — Продайте мне еще оружие, которое можно было бы легко спрятать. Вот этот кинжал.
Продавец завернул кинжал в кусок черного сукна, подал гостю, но денег не взял. Он проводил Эли до самых дверей и низко поклонился.
— Мир тебе, брат мой, — попрощался Эли.
Возле входа в лавочку мальчишки обступили Лайл. Видаль, сын главы альджамы Шломо Абу Дархама, сидел в седле, сильно натянув поводья. Остальные пытались развязать переметные сумки, а один пробовал вытащить ногу Видаля из коротких кавалерийских стремян.
— Эй, вы! — крикнул Эли, рассердившись.
Видаль соскочил на землю и смело посмотрел Эли в глаза. Остальные разбежались и, держась на расстоянии, наблюдали, что будет дальше.
— В следующий раз будь осторожней, — сказал Эли. — Лошадь нервная, может понести.
Видаль молчал.
— Это тебе, — сказал Эли и протянул кинжал, завернутый в черное сукно.
Мальчик открыл рот, не в силах сказать ни слова. Он стоял, даже не протянув руки.
— Возьми, Видаль, это тебе.