Помоги проекту - поделись книгой:
У него с собой кружка с кофе — как прикрытие.
Он хотел просто постоять, глядя в первую очередь на город и уж только потом на нее. Но его взгляд, против всех его намерений, приклеивается к ее окну в обрамлении ярких осенних цветов. Она присела на подоконник около крутящего пластинку ящика, у нее тоже есть кружка, — и тут она обескураживающе улыбается и машет ему.
Бен вздрагивает, ведь все, на что он надеялся, — это просто встретиться с ней взглядами. Возможно, им понадобилась бы целая вечность, чтобы начать сдержанно кивать друг другу, когда они вот так видели бы друг друга по утрам. Но вот она улыбается и машет ему, словно хорошему знакомому.
Бен даже бросает короткие взгляды по обе стороны от себя. Вдруг это приветствие адресовано другим лоджиям? Но он оказывается единственным высунувшимся наружу.
А потом и сам улыбается ей. Выходит вымученно и не так дружелюбно, как ему на самом деле хотелось бы, и он приподнимает руку, чтобы коротко махнуть в ответ.
Девушка поднимает в ответ свою кружку, приветствуя его, и он, расслабившись наконец, делает то же самое.
Дни
В буднях его добровольной ссылки появляется смысл.
Бен не понимает, к чему ему эта игра, но она его забавляет.
Правила простые.
Утром она завтракает, музыка играет, и он не заставляет себя долго ждать. Делает вид, что это просто часть его дня, такой же ритуал, как и для нее. Они по-соседски улыбаются друг другу, кивают и поднимают кружки. А после следуют взгляды украдкой, которые Бен все силится разгадать.
Значат ли они, что он может спуститься на улицу к тому времени, как она соберется выходить на работу? Или просто зайти к ней однажды вечером и позвать поужинать?
Вообще он предпочел бы не выходить вдвоем на люди первое время. Он чувствует себя не лучшим образом, если пытается понравиться кому-то, и при этом старается вести себя нормально в общественных местах.
Хотя о чем это он? Скоро мать позвонит ему, скажет, что дело улажено, и он купит билет на самолет. А ключи от квартиры оставит у консьержки — такая была договоренность с Хаксом. Так о каком первом времени идет речь?
По вечерам же все совершенно иначе.
Песни, которые она выбирает для вечера, они… другие.
Иногда ему кажется, что это прямое обращение к нему. Все эти слова об одиночестве и ожидании, о любви и приглашении стать ближе. И, слушая их, он начинает думать, что должен идти к ней прямо сейчас, в этот момент. Найти ее мансарду будет несложно — в доме не так уж много квартир. Словно можно явиться к девушке, имени которой не знаешь, с которой не перемолвился ни единым словом, словно она его ждет.
Но он видит ее кутающейся в одеяло перед раскрытым окном, и она кажется увлеченной лишь музыкой и своими мыслями, так что, к счастью, навязчивые, безумные идеи покидают его так же быстро, как и появляются.
Он просто делает вид, что ему нравится дышать свежим воздухом. И хоть он стал накидывать кофту, открывая окна, он все равно успевает настояться до того, что его нос и уши краснеют от холода.
Утром он считает все это наваждением и обычно бывает доволен, хоть и не вполне искренне, тем, что не наломал дров, начав стучаться в двери дома чужого ему человека, одинокой девушки, наверняка напугав бы ее при этом.
Это — то дерьмо, в которое он пытается не вляпаться: ничего не ломать, не драться, не ломиться в чужое жилище.
А в том, что она одинока, Бен теперь уверен. По утрам и вечерам она всегда дома и всегда одна. Не видно кошки, вскакивающей к ней на колени погреться в еще ярких солнечных лучах, не слышно собаки, что лаяла бы, просясь на прогулку.
К наступлению выходных он полностью излечивается от своей хандры, зато «заболевает» этой их странной игрой. Он даже не уверен, играют ли они вдвоем, или он просто видит то, чего нет. Возможно, там, где ему, изнывающему от скуки и неопределенности, мерещится флирт, она видит лишь ничем не примечательного для нее парня, с которым по привычке дружелюбна.
Бен надеется, что в выходные что-то изменится. Глядя на ее размеренную жизнь, он сомневается, что у нее много планов, а значит, она, скорее всего, проведет дома целый день — хотя он может ошибаться…
И ошибается. После завтрака она исчезает. Но появляется к ужину, еще засветло. Заводит пластинку, выманивая его тем самым наружу. Машет и улыбается так, словно они давным-давно знакомы. Показывает обложку от пластинки, которую с такого расстояния он, конечно же, не может в подробностях рассмотреть. Но, судя по всему, для нее большая удача была заполучить эту редкость, поэтому Бен поздравляет ее искренней улыбкой.
Она не садится есть. Вместо этого ставит новую пластинку — ту самую, которой только что хвасталась, — и показывает на проигрыватель, как бы спрашивая:
«Как тебе?»
На таком расстоянии можно услышать друг друга, только если начать кричать. Но ни он, ни она, по всей видимости, не хотят превращать их общение в неуместные крики.
Бен вслушивается в голос и мелодию. Он не слышал этой песни раньше, но мотив кажется неуловимо знакомым. Или так ему кажется, после всех их музыкальных встреч.
Он не поклонник музыки, любой, но эта ему нравится. Может быть лишь потому, что ее выбирала она.
Он уверенно кивает. Это заставляет ее улыбаться ярче. Она подносит к лицу обратную сторону обложки, что-то ищет на ней, затем поднимает палец вверх: «Внимание!», и включает новую песню.
Та звучит бодро и весело. Даже шутливо. Бен сдержанно смеется в ответ.
Так она перебирает, кажется, все песни на пластинке, пока солнце не садится. И он уже начинает подумывать, не предложить ли ей вместе сходить куда-нибудь, но отвлекается, когда в гостиной звонит его мобильный.
Он жестом показывает: «Минуту», и уходит, чтобы посмотреть на входящий вызов.
Это мать.
С чувством необъяснимой досады он отвечает, чтобы услышать, что его дело затягивается, и хоть Митака и не собирается выдвигать обвинений против него, все равно понадобится время, чтобы все уладить; что юридически к нему, Бену, нет никаких вопросов, но было бы лучше, если бы он не появлялся в стране еще неделю-другую, ведь журналисты до сих пор осаждают их, Леи с Ханом, дом.
Бен отчего-то выдыхает с облегчением. Задержаться на неделю-другую — это он, пожалуй, с радостью.
Он бросает телефон на стол и возвращается на лоджию.
Окна мансарды соседнего дома уже закрыты, но прикрытые ставни светятся изнутри теплым желтым светом, а музыка звучит приглушенно.
Бен улыбается, представляя, что сейчас она танцует наедине с собой, и с этой мыслью закрывает свое окно.
День
Этот воскресный день — ее единственный выходной, и она точно провела его с пользой!
Рей по-хозяйски, с трепетным вниманием осматривает свою новую находку.
Ваза для печенья — настоящая фарфоровая, хоть и с тонкой паутиной потрескавшейся от времени и небрежного обращения желтой глазури, но все же восхитительная, почти волшебная. Поблекшие голубые, зеленые и красные линии образовывают неровный и оттого еще более милый сердцу рисунок — петух, прогуливающийся по цветочной поляне.
Она осторожно протирает ее влажной тряпкой, вскрывает упаковку свежего печенья, песочного, с апельсиновой цедрой и корицей, и с чувством умиротворенного удовлетворения наполняет сосуд. Отяжелевшую вазу она водружает на полку в кухонном серванте, как раз рядом с деревянным ларцом для хранения чайных пакетиков и маленькой хрустальной сахарницей.
Иногда картина кажется Рей неидеальной. Для полноты счастья ей хотелось бы, чтобы хоть раз все эти чудесные вещи послужили кому-то по-настоящему. Чтобы были выставлены для пускай небольшой, но теплой компании. Чтобы хоть раз были извлечены из ящика в серванте все ее чудесные и такие разные кружки, чтобы чай был заварен в большом заварочном чайнике, чтобы и эта ваза с печеньем порадовала не ее одну.
И чтобы они сидели допоздна у раскрытого окна, в свете подвешенных под потолком разноцветных бумажных фонариков, пили ликер из тонкозвонких рюмок на изящных ножках, кто-то бы обязательно выпускал изо рта клубы дыма — и этот запах ей тоже нравится, — и говорили, говорили, говорили, пока она потихоньку подремывала бы, подперев рукой щеку, просто наслаждаясь этим говором, а на фоне бы крутилась одна из ее пластинок.
А пока она греет ужин на себя одну, заваривает чай с цукатами на себя одну, и ей точно нет нужды в том, чтобы раскладывать большой дубовый стол, служащий ей пока что подставкой для посуды в углу кухни.
Однако Рей не теряет надежды. Однажды все изменится.
А кое-что уже изменилось. Что заставляет ее все чаще отрывать взгляд от того, что творится в ее маленьком царстве, и с трепетом выглядывать наружу.
Так и сейчас, закончив все свои нехитрые воскресные дела, Рей с нетерпением выставляет патефон на подоконник.
Еще только ранний вечер, и она не до конца уверена, правильно ли разгадала тайный алгоритм их встреч.
Но вот пластинка начинает крутиться, и ее сердце бьется часто и сладко. Наверное, если когда-нибудь, где-нибудь он все же заговорит с ней, она ничего не услышит из-за стука своего сердца.
Несколько мгновений проходят в волнении.
Вдруг он не дома и вовсе не ждет от нее знака? Вдруг для него это вовсе никакой и не знак, просто их утренние и вечерние привычки совпали?
Но вот створка окна отходит в сторону и внутрь. Ее таинственный друг, которого она никогда не видела среди местных, имени которого она так и не знает, появляется в своей, ставшей для нее уже привычной, черной толстовке с капюшоном.
Рей радуется ему, как птицы, чирикающие сегодня под ее окном, радуются последним солнечным осенним дням.
Читать что-то по его сдержанной улыбке, по чуть приподнимающимся с иронией бровям, по всей его будто скованной то ли холодностью, то ли неловкостью фигуре — для нее настоящий вызов. Поначалу она терялась, не понимая, нравится ли ему ее компания. Заинтересованность ли это или все же вежливость с оттенком пренебрежения?
Но, похоже, у нее остается все меньше вопросов.
Рей хочет, чтобы и у него их не было. И единственный способ сказать ему сейчас об этом…
У нее под рукой, тут же, у дивана, стопка пластинок, и она бережно, но все же с дрожью достает одну из них. Показывает ему в обложке — он предсказуемо суживает глаза, потом хмурится. Не понимает.
Но она пока еще ничего и не сделала.
Потом она ставит пластинку и с нетерпением ждет, когда проиграется вступление.
Ладони потеют, когда начинается куплет, но она не отворачивается и не прячет взгляд — хоть с такого расстояния он едва ли видит цвет ее глаз, все же еще достаточно светло, чтобы все прочесть по ним.
Она сидит там, перед ним, глядя прямо в темнеющие вместе с небосклоном глаза, выражение которых, конечно же, не может разгадать, и это было бы глупо, если бы не вся ее неподдельная искренность, вся ее искрящаяся под поверхностью едва сдерживаемого волнения, как игристое вино, сущность.
И это всего-то две с половиной минуты, пока другая женщина поет светло и в то же время печально:
Она глядит на него первый куплет, второй, потом не выдерживает этого тяжелого пристального взгляда и отводит глаза, легко покачивая головой в такт размеренной, убаюкивающей мелодии. Она настолько заслушивается песней, что ставит ее на повтор, один раз, потом еще и еще. И чем чаще она слышит пропетые слова, тем более откровенными они ей кажутся, и она больше не смеет повернуть голову в его сторону, даже не зная, там ли он еще.
В конце концов Рей не замечает, как засыпает на диване, кутаясь в одеяло у распахнутого окна.
Пластинка заканчивается, но песня продолжает играть и в ее сне.
Полдень
День, не похожий на все предыдущие.
Бен просыпается поздним утром.
Его сон был беспокойным, тревожным: он помнит силуэт, очерченный светом в проеме окна, помнит холодный закат, помнит песню — ее слова он, кажется, знает теперь наизусть. Ведь он стоял и смотрел на нее, отведшую от него взгляд, и не понимал, как так выходит, что все чувства в нем всколыхнулись, в то время как его тело, наоборот, будто одеревенело, словно прирастая навечно к тому месту, где он стоял.
Сейчас все это кажется сном.
Но ведь не приснилось же ему такое? Он будто слышал ее голос, шепчущий ему на ухо слова любви.
Бен выбирается из постели, и сегодня ему впервые хочется позавтракать не дома.
И вот, с пустым желудком, едва только он привел себя в порядок, он спускается на улицу, сам не зная, куда собирается направиться.
Ответ находит его на углу улицы, ведь он опять попадается в ловушку царствующих здесь ароматов свежего хлеба. Утром в булочной вовсе не так многолюдно; первое, что он делает — окидывает помещение взглядом через окна, и…
Нежный перезвон сообщает об очередном посетителе, и Рей по привычке вскидывает голову, чтобы коротко глянуть в сторону двери, не отрываясь от работы.
Но в этот раз ее руки тут же опускают пакет с хлебом и щипцы обратно на прилавок, потому что вошедший — высокий черноволосый мужчина — не кто иной, как ее знакомый незнакомец.
Он находит Рей взглядом и без всякой заминки направляется к ней. Так решительно, хоть и неторопливо, что у нее не остается никаких сомнений: он собирается с ней заговорить.
Момент истины.
Она передает пакет и щипцы Роуз, а сама отходит от прилавка, по другую сторону от кассы, чтобы не возникло заминки в очереди.
Вблизи она, наконец, может видеть его отчетливо, и чем ближе он подходит, тем более знакомыми, более завораживающими кажутся ей черты его лица, и его карие глаза, и все его родинки. Она ловит себя на мысли, что хотела бы прикоснуться к ним, даже не узнав прежде его имени.
В нескольких шагах от нее его вдруг настигает странная нерешительность, будто он смутился собственного уверенного настроя, поэтому и останавливается, бросает взгляд на редких посетителей, делает еще шаг-другой и все же обращается именно к ней, признавая, что они все же хоть немного, но близки.
— Привет.
Он не улыбается, хоть и есть в выражении его лица скрытый легкий намек на ухмылку.
Сердце у нее заходится в бешеном стуке, заставляя забыть обо всех мерах предосторожности, озаряя ее лицо самой открытой, счастливой улыбкой. Если бы улыбки источали свет, она бы точно затопила им всю улицу.
— Я Бен, — не ходя вокруг да около, произносит он.
Она беззвучно произносит его имя, пробуя на вкус не звук, но движение губ.
Но он смотрит на нее с вопросом во взгляде, ожидая услышать взамен ее имя. Момент настолько звенящий, настолько долгожданный, что ее руки начинают дрожать. Вся она нервничает, но улыбается еще ярче, пока ее руки рисуют перед собой в воздухе два коротких слова:
«Я — Рей».
Он не понимает. Конечно, не понимает. Чуть опускает взгляд вниз — на ее руки, потом снова смотрит на лицо, пристальнее, чем прежде.
Рей, с переполняющим ее волнением, хватает использованный чек из коробки у кассы и пишет на нем: «Меня зовут Рей». Затем протягивает ему записку, и когда он, нахмурившись, читает ее и возвращает ей свой взгляд, сделавшийся вдруг неуловимо отстраненным, она вновь повторяет на пальцах то, что написала.
На мгновение все вокруг замирает, и уши заволакивает тишина. Он смотрит на нее будто только сейчас увидел впервые по-настоящему, дважды моргает, коротко кивает, сминает в кулаке ее записку, разворачивается и торопится убраться из булочной.
Отсвет былой улыбки вянет на ее губах.
Она отворачивается от зала и спешит помочь Роуз с накопившимися заказами. В конце концов, ей не привыкать.
День-вечер
Поделиться книгой: