Ожог (СИ)

========== Облака ==========

Я возвращалась из мастерской, неся в руках ящик со свежеиспеченной керамикой. Выйдя на улицу, услышала далекий вой сирен и треск вертолетов. Надо глянуть новости, что там стряслось? Но я быстро выбросила из головы все мысли. Нужно смотреть под ноги, когда несешь свой заработок на будущий месяц. Благо нести-то только через улицу.

Я поставила ящик на крыльцо и, стащив с шеи ключ, открыла дверь в подъезд. Потом задвинула ногой свое сокровище внутрь и вдруг услышала, как кто-то бежит по нашему тихому переулку. Здешние жители так не носятся. На нашей окраине живут одни пенсионеры, и мы с братом. Но Кит только с утра прислал селфи с Непальским слоном, так что оказаться здесь никак не мог. Значит, чужак. Звук сирен приближался. Мне стало интересно. У меня есть шанс взять преступника и прославить свое имя в истории? Я спряталась за дубовую дверь подъезда и приникла к узкой щели.

В конце улицы показался бегущий человек. Мужчина. Он бежал тяжело, был покрыт копотью и одет во все темное, единое пятно мрака. Мне показалось, что чужак несет что-то серебряное в руке. Ну, точно — вор. И весь переполох из-за него. В прошлом году уже была попытка ограбить городской музей, неужели опять?!

Я уже держала телефон в руках, готовая звонить в полицию, как вдруг осознала, что же я вижу. Одна рука бегущего была металлическим протезом. Это его я приняла за награбленное серебро. Спрятав мобильник в карман передника, я вышла из подъезда.

— Сюда! Скорей! — махнула рукой.

Черный человек резко изменил траекторию и, молниеносно вскочив в подъезд, захлопнул дверь. Я дрожащими руками вставила ключ и защелкнула замок. Потом обернулась. На меня смотрел ледяными глазами сгусток тьмы. Потом рванулся вперед и сдавил мне горло, прижав к шершавой стене. Я подняла ладони, показывая, что безоружна.

— Все хорошо… — выдохнула я, когда хватка немного ослабла. — Здесь тебя не станут искать.

Он отступил на шаг, так же молча, и я пошла к лестнице.

Наша с Китом квартира находилась под крышей, мама, пока была жива, ласково называла ее голубятней. А нас, соответственно, голубями. Три светлых комнаты и небольшая кухня с балкончиком — вот и вся роскошь. В ванне круглое окно, на чердаке небольшое местечко для хлама. Хлама у нас, правда, не водилось, я хранила на чердаке свои запасы готовых изделий. Я делаю декоративную глиняную посуду и продаю через интернет. Получается неплохо, даже сумела скопить брату на поездку его мечты.

Когда мы уже вошли в дом, я вспомнила о своем ящике с чашками, оставшемся внизу. Но возвращаться за ним не стала. Я знала, что это может быть неверно истолковано моим невольным гостем. Я старалась двигаться плавно и тихо, не смотреть в его сторону и, по возможности, очень ясно показывать, что собираюсь делать в следующий момент. Мужчина с железной рукой сел на пол у стены, не сводя с меня настороженных глаз, и положил рядом здоровенную пушку. Ну что ж, жребий брошен. Я не могла оставить его там. Ради брата.

Перед тем, как Никита ушел на войну, он убедил меня в том, что это скоро кончится, и боевых действий не будет, ведь мы живем в двадцать первом веке, тут все решает дипломатия. Но очень скоро я убедилась, что была слишком хорошего мнения о Никитином начальстве. Через два года в нашу голубятню вернулся молчаливый незнакомец с холодным взглядом, в котором невозможно было узнать прежнего улыбчивого, нежного Кита. Я тогда накупила десяток книг по психологии о травмах войны, ходила сама и таскала брата на тренинги. Мы через этот кошмар прошли. Вместе. И вот теперь он уехал в путешествие — найти нового себя и свой путь. Один, на своем мотоцикле, с протезом левой ноги от колена и ниже. Это мы тоже прошли, но травма душевная была намного тяжелее физической.

Я сняла кожаный передник, в котором вышла из мастерской, и направилась в свою комнату. Достала из шкафа чистое полотенце, зашла в комнату Кита и на глаз подобрала штаны и тенниску, распаковала пачку хлопковых боксеров. Потом, оставив все это в ванной, вернулась в кухню и достала из холодильника кастрюлю с борщом.

Он все еще был у стены. Я тихонько сказала:

— Думаю, тебе надо поесть. Каким бы суперсолдатом ты ни был, есть и спать нужно всем, хотя бы иногда, — и улыбнулась.

При слове «суперсолдат» он весь подобрался и недобро прищурился. Потом встал и, так же молча, сел за стол, не забыв положить рядом оружие. Я вынула из микроволновки тарелку и поставила перед ним. Пододвинула хлеб. Солдат не двигался.

— Хочешь пить? — Он медленно кивнул головой. Я налила из графина воды в два стакана. Он взял свой только после того, как выпила я.

«Ничего себе, какое совершенство! — Подумала я, глядя, как металлическая рука держит стакан. — Совсем как живая!»

Солдат (про себя я стала называть его именно так) ел не торопясь, будто через силу, как человек, который давно забыл вкус пищи. Я, чтобы не смущать его, налила воды в маленькую лейку и подошла к окну полить цветы. И сразу почувствовала на своем затылке настороженный взгляд.

— Эти стекла зеркальные со стороны улицы, — сказала я. — Мой старший брат жил здесь с девушкой, пока я училась в столице, и они не хотели, чтобы соседи…ммм… устраивались с попкорном каждый вечер перед нашим домом. Учитывая огромные окна во всю стену. Поэтому стекла прозрачные только изнутри, а снаружи ничего не видно, кроме отражения неба, даже если прижаться к стеклу лицом. Можешь выйти на балкон и проверить, если хочешь. Я приготовила в ванне одежду, надеюсь, тебе подойдет, — закончила я, обернулась и увидела приподнятую бровь. Первая эмоция, ура и флажки. — Твои вещи несколько пострадали, но если ты хочешь благоухать костром и бойней дальше, я не настаиваю. Я постелила в комнате брата.

Железнорукий встал, взял свою тарелку и вымыл ее. Сказать, что это меня удивило, значит, ничего не сказать. Он увидел мои глаза и прохрипел:

— Не оставлять следов, — потом помолчал. — Мое имя… Джеймс.

Я негромко назвала свое в ответ. Человек-противоречие. Разве имя — это не след?

Когда за ним закрылась дверь в ванную, я быстро выбежала в подъезд за своим ящиком. Пока втащила его на пятый этаж и заперла двери, мой гость уже преобразился. Штаны пришлись впору, а вот тенниска трещала по швам. Я посмотрела на его мучения и сказала: — Снимай, я потом поищу что-нибудь.

Джеймс попытался осторожно стянуть тенниску, но из этого мало что вышло. Старательно натягивал, видать. Я вздохнула, пошла к тумбочке и взяла ножницы. Сталерукий тут же напрягся, но потом все же понял, что противник из меня в любом случае нулевой, и дал к себе подойти. Я подцепила несчастную рубашку сзади и одним движением разрезала ее доверху.

Боже мой, что за шрамы! Такое впечатление, что этот протез раскалённым вплавили в его плоть! Я изменила свое мнение о совершенстве технологий его изготовителей. Какой человек согласится на такое? А может, его и не спрашивали? Стальная рука была рельефной. Я невольно подумала, что ему нужно постоянно следить за фигурой, чтобы обе руки смотрелись одинаково. Еще один недочет производителей.

Через минуту Джеймс (вот черт, надо теперь привыкать называть его так) уже спал на Никитиной кровати, мертвым сном насмерть измученного человека, и дышал так тихо, что было непонятно — жив ли он.

========== Перед грозой ==========

Я стояла на балконе и пила чай, глядя поверх черепичных крыш на город и далекую ленту реки. Небо потемнело, облака светились по краям серебряным огнем. Ночью будет дождь. На столе в кухне тихо звякнул телефон. Кит пишет, кому еще. Я обернулась. В шаге от двери стоял Джеймс. Нет, брат тоже ходит тихо, как кот, но я уже так привыкла, что в доме нет никого, кроме меня.

— Привет, сказала я. — Выспался?

Молчание.

Я вздохнула и вошла в комнату. Телефон лежал на столе и светился. Я взяла его в руки. Кит. Фото с дороги. Лес, красота и его улыбающееся лицо.

«Смайлик. — Будь осторожен, у тебя над головой висит улей)»

«Знаю, потому и послал тебе. Мед-улет!»

«Да ты поэт))»

Я подняла глаза.

— Там на кресле футболка. Когда-то друзья купили Никите, ошиблись с размером раза в два. Тебе как раз.

— Зачем тебе это? Ты не знаешь кто я.

Это прозвучало как обвинение.

— Я знаю достаточно. Ты попал в какую-то заваруху, потерял там руку. Теперь ищешь пятый угол. Наш тупичок иначе и не назвать. У меня брат через это прошел. Я совершенно не хочу вмешиваться в чужие дела, но если я вижу, что могу помочь — я это делаю.

Он молчал.

— Теперь можешь идти, и потерять где-нибудь еще и голову! — бросила я.

Меня глубоко задевала вся эта ситуация. Аналогия с братом. Что делать теперь, я не знала, но все мое существо противилось тому, чтобы еще кто-то погиб на войне, был изувечен, потерял остатки себя самого. Все равно кто, и все равно на какой войне.

— Но уходить сейчас не советую, дождь собирается, — сердито добавила я.

Джеймс смотрел в окно на небо. Я не знала, слышал ли он меня вообще. Я пошла в кухню и заварила еще чая. Подумав, достала с полки корзинку с ватрушками.

— Осторожно, горячо! — Воскликнула я, но осеклась.

Он взял чашку железной рукой. Я вспомнила, какие предосторожности предпринимаю, когда открываю печь для обжига. Во всем есть свои плюсы.

Джеймс пошел в комнату, оделся и вернулся с ворохом своих вещей. Оттуда он достал несколько ножей и огнестрелов, разложил это на полу, оторвал кусок от своей обгоревшей одежды и стал чистить оружие. Я покачала головой, взяла со стула разрезанную днем тенниску, села в кресло поближе к окну и принялась ножницами нарезать из нее тонкие полоски.

Заметив взгляд сталерукого, я объяснила: — Разрезаю старые футболки на пряжу, а потом плету половички. По ним приятно ходить босиком.

Он не ответил. Ничего, мы такое уже видели. Молчать, не смотреть в глаза, не отвечать на вопросы, не чувствовать, не раскрываться, не знать, не думать. Защитный панцирь из осколков. Чтобы его снять, нужно удалить каждый кусок и прижечь каждую рану.

Так мы и коротали вечер: я — заготавливая клубки пряжи, он — доводя до блеска орудия убийств. Иногда кто-то из нас тянулся за ватрушкой или прихлебывал чай. Я налила ему, как и себе, без сахара.

Глядя на разобранный Scorpion, я вспомнила о баночке оружейного масла в Никитином шкафу, и это навело меня на мысль: помощь другим может помочь тебе самому.

— Слушай, у нас на чердаке лежит старое отцовское охотничье ружье. Очень красивое. Я много раз просила Кита смазать его как следует, но все было как-то недосуг. А после войны…

Он на мгновение оторвался от чистки зазубрин на ноже и поднял голову.

— Принеси.

Что ж, хоть слово.

Я вынула из-за холодильника стремянку и поставила ее у входной двери. Там в потолке был люк. Солнце уже село, освещения на чердаке не было никакого, кроме щелей между балками, так что я, порыскав там без толку, чертыхаясь, стала слезать со стремянки, попутно вспоминая, где у нас лежит фонарик.

— Посветить? — Снизу мне в лицо ударил яркий луч света оружейного фонаря.

— Подними выше, пожалуйста, — и дуло оказалось прямо возле моего уха.

Я, наконец, обнаружила искомое — плотный длинный сверток, перетянутый кожаным ремешком. Ружье было тяжелым, но не тяжелее моих ящиков с чашками, которые я таскала сюда дважды в неделю. Я отодвинула от себя ствол Скорпиона, чтобы не наткнуться, и спустилась вниз.

Папа стрелял куропаток и горных коз официально каждую осень, и неофициально круглый год. Лесники его прекрасно знали, впрочем, тут все друг друга знают еще с пеленок, вздыхая, отводили взгляд, а по вечерам в баре журили и грозились выписать штраф. Но это был папин спорт, и без него он быстро начинал тосковать. Так рассказывала мама. Отец всегда числился первым в списках добровольцев-спасателей в здешних лесистых горах, и знал их назубок. Так что лесникам приходилось закрывать глаза на некоторую его вольную трактовку указов лесничества.

Ружье заняло всю длину от окна до столика с ватрушками. Оно было прекрасно. Резной инкрустированный приклад тускло блестел в свете вечерней лампы. Я задернула шторы и включила верхний свет. Потом сходила за маслом и воском, которым натирала мебель по большим праздникам. И села смотреть.

Я очень люблю смотреть, как работают профессионалы. Художник в шесть легких мазков рисует портрет, плотник за полчаса делает из доски резную подставку для цветов, стеклодув так ловко лепит из жидкого песка цветного коня, что кажется, и ты можешь не хуже, дайте только инструменты.

Папин ИЖ-17 был молниеносно разобран, смазан и собран снова. Я даже не успела налюбоваться, как быстро и ловко работают пальцы солдата.

Взяв сухую тряпочку, он приложил ее к воску и стал натирать приклад, пока тот не заблестел. По комнате поплыл запах меда и дерева.

— Чехов писал, что если на стене висит ружье, то, в конце концов, оно выстрелит. Я надеюсь, сегодня не тот случай, — улыбнулась я, когда услышала звук передергиваемого затвора.

Джеймс посмотрел на меня вопросительно.

— Не сочти за грубость, я понимаю, что у тебя могло не быть такой возможности, но… ты умеешь читать? — я очень боялась, что обижу его, но он неожиданно улыбнулся и хитро прищурился.

— На тридцати языках.

— Правда? Вот это да! Ну, скажи что-нибудь на… — я задумалась. — На иврите!

— Ma le’hagid lah, yalda? K’hi, ha rove shel’ avih muhan.

И он протянул мне ружье.

Пока я мыла чашки и заносила с балкона цветы, пряча их от надвигающейся грозы, солдат вытер остатками ткани пол и выбросил ее в мусор. Без следов. Я помню.

— Но книг я не читал. Только инструкции, устав и газеты, когда это было необходимо.

Его голос прозвучал удивительно спокойно. Таким я его еще не слышала.

— Ну, никогда не поздно начать, — улыбнулась я. — Литература помогает нам не только уйти в другой мир, но и построить или отремонтировать свой. У меня много хороших книг, там, в стеклянном шкафу. Многие, конечно, переведены, но я не владею тридцатью языками, чтобы читать все в оригинале.

Он не ответил. Хлынул дождь.

Я не стала прятать ключи, чтобы он мог уйти в любой момент, если захочет. Мне не было страшно оставаться с ним в одном доме ночью, потому что если бы он хотел причинить мне вред, то давно бы мог это сделать. Вывод: он так измотан, что поверил первому встречному. Как лев с колючкой в лапе, вышедший к людям. Значит, мне нечего бояться. Пока.

Я положила около его постели три чистых простыни и поставила на тумбочке бутылку воды. Я очень хорошо помнила, как это бывает. Ночные кошмары Кита после возвращения становились моими. Он кричал во сне, а я могла только плакать по ту сторону двери, да приносить ему воду и сухие футболки, складывая мокрые от пота в таз. Какое счастье, что в нашем пятиэтажном доме никто больше не живет. Только на лето на первом этаже две местные бабушки сдают туристам квартирку.

Я взяла сборник стихов и забралась в свою кровать. Но чтение в голову не шло. Я, внутренне сжимаясь, смотрела на стрелки часов на стене. Кукушка-кукушка, скажи, сколько мне…

В два часа ночи раздался первый крик.

Комментарий к Перед грозой

* Что тебе сказать, девочка? Возьми, ружье твоего отца готово. (Иврит)

========== Дождь ==========

В теплые дни я стараюсь встать до рассвета, чтобы успеть поработать в мастерской до того, как начнется жара. Мое рабочее место находится через улицу от дома, в подвальчике с садиком. В подвале я работаю, в саду выращиваю ароматные травы для кухни. Правда, в основном они растут сами, я же только поливаю их иногда. Работенка не пыльная. А вот мастерская очень, хоть окна всегда и открыты. Когда в печи пекутся горшки и чашки, так вообще хоть беги. Зато зимой хорошо.

Я собрала волосы в высокий пучок и надела рабочую одежду. В голове мелькнула мысль, что если Джеймс еще не ушел, то увидев меня с утра, подумает, что я всегда только так и хожу. Старые джинсы, майка и ветровка, только чтоб добежать от двери до двери. Впрочем, какая разница, что он подумает? И вообще, скорее всего, он уже давно исчез. Такие долго на одном месте не сидят. Это в романах бедные странники вечно ищут свой дом и очаг. На деле же, поскучав у этого очага недельку-другую, они снова пускаются в странствия. Натура такая. Рожденный летать… Я наблюдала за полетом стрижей в рассветном небе с балкона.

Мои мысли прервал шорох. Я вернулась в дом. Он стоял у шкафа и рассматривал корешки книг.

— Меня все еще ищут. Я должен уйти.

— Очень последовательное мышление, — проворчала я.

Он оглянулся. В серых глазах я не прочла ничего.

— Если тебе так надо в город, хотя бы измени внешний вид.

Он скривил губы, мельком глянув на свой протез. Да, такую отличительную деталь точно надо спрятать.

— Моя куртка сгорела.

— Ну, есть огромное древнее папино пальто, но в нем ты будешь выглядеть еще более странно, чем с твоей зеркальной гармошкой. Ничего похожего на твою точно нет, я здесь не спецназ тренирую, а горшки обжигаю.

Джеймс фыркнул и спросил: — Какие горшки?

— Глиняные. Горшки, чашки, тарелки. Я гончар.

И тут меня осенило. — Пойдем со мной! Только быстро, и накинь на плечо мою ветровку, чтобы не отсвечивать.

Рассвет на нашу улицу еще не пришел, но фонари уже не горели. На брусчатке медленно ворочались густые куски тумана. Мы быстро перебежали дорогу и, хлопнув калиткой, оказались в моем травяном садике. В мастерской было тепло, чтобы согреться после холодной улицы, я прижалась к стене печки. Она еще не до конца остыла после вчерашней работы. Мне пришло в голову, что ледяная металлическая рука зимой, должно быть, сильно портит жизнь. Впрочем, как и раскаленная летом в жару. Джеймс, отложив ветровку, оглядывал мое убранство. Гончарный круг с кусками глины на полу, полки с необожженными изделиями, ящики с материалами, висящие на стене инструменты, кисти. Его живая рука протянулась к небольшой чаше и тихонько тронула край. Я наблюдала за ним. Да, эта чаша и мне нравится. Посмотрим, что выйдет, когда я ее обожгу.

На столе лежал кусок глины, который я вчера оставила, накрыв мокрой тряпкой. Я подошла к нему и сняла покрывало. Потом взяла проволоку, сложила петлю и отрезала кусок.

— Возьми, — протянула я руку. — Сомни в пальцах. Ты в детстве лепил зверей из пластилина?