Помоги проекту - поделись книгой:
Юрий Москаленко
ТАМ, ГДЕ НАС НЕ ЖДУТ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
МЕМУАРЫ ПОСЛЕ РОЖДЕНИЯ
ГЛАВА 1
«О боги, как хочется спать…» — зевая, подумал я. Затекшая правая рука противно ныла и колола кожу изнутри стайкой жалящих муравьев; дурная привычка — спать на боку, подложив под голову вместо подушки правую руку.
Приоткрыв глаза и не поднимая головы с предплечья, осмотрел открывающийся вид на вход в наш хилый шалаш. Часть хвойной подстилки, которую я соорудил себе вчера вечером, обрезав ветки елей ярдах в сорока от места нашей ночевки, выглядывала из-под куска овечьей шкуры, что стащил ночью у Хэрна. Преображающийся в свете восходящего весеннего солнца вход в шалаш будоражил воображение. Чуть-чуть фантазии — и я уже у входа в сказочную пещеру с драконами, сокровищами, приключениями, ну и с прекрасной принцессой, из собственных ручек угощающей меня великолепными яствами. В надежде обнаружить рядом с носом свалившийся, на счастье, хотя бы завтрак прикрыл глаза… Вкусно-то как! Попробуем! Не тут-то было: сдобная булка и молоко были лишь во сне… хотя вряд ли, мне практически никогда здесь не снятся сны. А жаль, какой был бы хороший сон и вкусный. Ну вот, опять хочу есть… а что тут удивительного — я всегда хочу есть: сколько себя помню, есть я хотел всегда. Всегда!
С залива потянул легкий бриз, принеся с собой запах гниющих морских водорослей. Крики чаек и бакланов раздавались неотчетливо и тоскливо. До моря лиги три — три с половиной; интересный факт — моря не видно, чаек тоже, а крики их слышны. Странно!
«О боги, как хочется есть…» — подумал я. Затекшая правая рука все так же ныла и колола кожу, но оторвать голову от своеобразной подушки было выше моих сил; гадство, болит-то как, а голову поднять лень, тем более — повернуться или вставать. Ну да, как в том анекдоте про кота, который выиграл спор, кто самый ленивый.
Вставать неохота, и вокруг какое-то умиротворение, тишь да благодать. Странно: почему тихо, если рядом должна быть отара овец — хоть и небольшая, голов тридцать, но все-таки… И собаки!
Приподнял голову, прислушался. Ничего — ни блеяния, ни рычания, ни лая. Лишь шуршание листвы в верхушках деревьев, потревоженных утренним бризом. Даже постоянного ворчания Хэрна не слышится. Наверное, Хэрн погнал овец к ручью на водопой. Да, но почему не разбудил меня? Пожалел? Вряд ли — еще тот вредина! Уж чем-чем, а человеколюбием не страдает и работу, даже свою, всегда норовит скинуть на других.
Надо вставать, приготовить завтрак, самому поесть и эту скотину Хэрна накормить.
— Да, надо вставать! — чтобы подбодрить себя, громко произнес я и с наслаждением повернулся на спину, раскинув в стороны руки.
«А вот дудки: надо пользоваться возможностью просто так поваляться утречком, побалдеть и помечтать. А завтрак — ну что завтрак? — подождет, и поболее голодали, потерпим, а вот возможность понежиться, пусть и не на мягкой перине, дорогого стоит, особенно теперь, в этой жизни.»
Да-да, в
Но, увы, занавес до сих пор так и не упал, и просыпаюсь я весь последний год с постоянным чувством голода, боязнью неизбежных драк и огромным желанием жить (а на данный момент — просто выжить).
Зовут меня теперь Гури, мне около двенадцати лет, точнее сложно определить. Худой и маленький ростом. Прыщ — мое местное прозвище, и никто, кроме доброй госпожи Кларен, нашей лучшей стряпухи, меня по имени не зовет. На вид по возрасту мне дают еще меньше. Вечно грязный, с постоянным голодным блеском темно-коричневых, почти черных глаз, взъерошенными волосами, похожими на солому и цветом, и на ощупь (которые раз в месяц остригает Хэрн ножницами для стрижки овец), и правильным, я бы даже сказал, аристократическим носом (предметом вечной зависти моих недругов и наипервейшей целью для них в частых драках). Утонченные черты лица с постоянной усмешкой на губах, что еще больше бесит моих недругов, их друзей и их родителей.
«Эльфенок» — то есть полукровка, или попросту ублюдок. Как только ни изгаляются мои кровники, чтобы меня оскорбить! А если учесть то отношение, которое испытывают местные к эльфам и тем, что с ними связано, то худшего оскорбления придумать просто невозможно. Ну не любят тут нелюдь, и в особенности перворожденных, и не просто не любят, а стойко, яростно ненавидят всеми фибрами души. И, надо признать честно, есть за что. Даже к тем же оркам или гоблинам отношение ровное, а вот гномы и особенно эльфы… Хотя я и не похож на нелюдь и во мне, надеюсь, нет примеси древней крови, но из-за происков моих врагов очень часто мне достается, так сказать, за эльфов вообще.
Гады! Не жизнь, а сказка — правда, страшная. Не любят меня здешние жители: я не местный, я не макр. Если взрослое население относится ко мне безразлично, пока трезвое (кто же откажется навеселе поколотить «эльфа»), то со шпаной мелкой, моими ровесниками, и теми, кто постарше — война идет нешуточная, на уничтожение. И хотя я один, маленький, плюгавенький, часто бывающий битым большим количеством противников, но победы эти не даются выигравшей стороне легко. Мои маленькие костлявые кулачки не один нос противника свернули набок, хотя, сколько бы я ни проиграл битв и сражений, мой аристократический нос имел до сих пор первоначальный вид и непоправимым повреждениям не подвергался. Кроме того, в драке я пускал в ход всё — руки, ноги, голову, — бил всем, и бил так жестко, как только мог; бил так, как меня учили друзья, поэтому в последнее время менее чем втроем недруги ко мне не цеплялись…
Я потер рукой ушибленное правое плечо. Учебный меч почти ничем не отличается от настоящего: длина, вес — все такое же, только деревянный. Вот им мне сейчас и прилетело.
Макры — народ неуемный, раньше живший разбоем и грабежами, теперь немного… оцивилизованный, что ли. Лет двести назад местные лорды, уставшие от бесконечных боестолкновений с воинственными соседями и непрекращающихся грабежей, чтобы защитить свои владения и прекратить разбой, объединили свои дружины и зашли в леса, где обитали макры, для приструнения зарвавшихся.
Увы, но вышли — вернее, выбежали обратно — единицы, в их числе и будущий первый герцог Империи, на земле потомков которого теперь живет этот достойный народ. А что делать — договорились. Макры живут теперь сами по себе, по своим законам, находясь у себя дома, а на территории Империи являются свободными гражданами, пользуясь правами благородного сословия, но не являясь им. За это они обязаны при угрозе внешней агрессии предоставить ополчение, куда входит все взрослое население от шестнадцати лет и старше. Но это только при угрозе извне: во внутренние разборки аристократов и благородных макры ввязываются самостоятельно на свой страх и риск как простые наемники. Платят им за это хорошо, и ничего удивительного, что военному делу учат маленьких макров чуть ли не с пеленок. Вот и в наше противостояние неожиданно вмешалось оружие, пусть и деревянное, но от этого не менее эффективное.
Небольшое отступление: на землях макров отсутствует рабство, и нет чего-то вроде крепостного права. Все те, кому совет старейшин разрешил находиться на территориях Этрука (так называются земли, где эти благородные потомки разбойников живут своими кланами, которых, между прочим, насчитывается аж двадцать пять), живут свободными. Сами добывают себе на хлеб, сами воспитывают детей, сами решают свои проблемы, сами умирают: если, конечно, не нарушают немногочисленные законы макров — вернее сказать, даже не законы, а обычаи, устои, общепринятые нормы поведения. Их немного, но за нарушение их обычное наказание — смерть.
Я не макр, но я свободный. Кормлю себя сам, работаю для этого наравне со всеми, могу себя защищать и даже могу иметь оружие, но быть макром и пользоваться их привилегиями на остальной территории Империи я не могу. Стоит мне только покинуть Этрук — и любой благородный может объявить меня своим рабом или крепостным, что в принципе одно и то же. Все различие между рабом и крепостным состоит в том, что хозяин за убийство крепостного должен заплатить что-то вроде штрафа наместнику императора, как за самого крепостного, так и за возможных его потомков. Как мне рассказывали, сумма выходит изрядная, равная примерно стоимости двух-трех хороших рабов. А во всем остальном особой разницы нет. Я спрашивал Хэрна, есть ли какая-нибудь страна, где не существует рабства, на что он пожал плечами и ответил:
— Надеюсь!
Вот так.
Этот мир местные называют Кервин, живем мы в империи Синг. А больше информации нам не дают — не положено малышне интересоваться политикой, не доросли еще. Со мной не особо-то и разговаривают, я тут никто и зовут меня никак. Я даже не знаю… вернее, усиленно делаю вид, что не знаю имя монарха, кто правит в Империи, как зовут герцога, кто у макров полевой генерал, а кто верховный волхв. Как мне один раз объяснил Хэрн — тебя у макров касается только то, что тебя касается, а большего не надо. Мал еще.
А информация нужна, без нее выживать очень сложно. Вот и с мечом ситуация хреновая из-за отсутствия ее родной, инфы: знал бы я, что у этого ханурика Эдса брат вернулся с караваном — не кричал бы ему на всю улицу, что он трусливый хорек… а тут паренек из соседнего дома выходит. Споко-о-ойно так выходит, я и не обратил особого внимания. Пока боковым зрением не заметил замах чем-то, только успел приподнять правое плечо и вжать голову. Сволочь этот его братан. Без предупреждения, молча, без единого звука — бац мечом. Решил мне по шее дать, за оскорбление родственничка, а ведь, гад, старше меня почти на десять лет. Он с тренировки от соседа выходил, еще хорошо, что учебный меч, а если бы боевой? Пришлось дать деру, а так ведь мог и убить. И вряд ли ему что-нибудь за это было бы. У него железное оправдание — прилюдное оскорбление родственника, а то, что обидчик и обиженный — это дети, и этот его родственник по отношению ко мне вытворяет еще и не такое, думаю, никого волновать не стало бы. Одним словом, я не они, я — не макр.
А, собственно, кто я?
В прошлом, вернее сказать, в прошлой жизни, там, на родной земле — жизнерадостный, неунывающий военный пенсионер. Муж, отец двоих детей, успевший стать дедушкой, уроженец города Владивостока, сын военнослужащего, в силу этого в детстве объездивший вместе с отцом весь Дальний Восток. Окончивший десятилетку поселка Буревестник на острове Итуруп, Курильской гряды, затем Уссурийское ВВАКУ. Потом служба, горящий Кавказ, а дальше — пенсия, родной Владивосток, полковничьи погоны запаса и постоянная нехватка денег — на пенсию-то особо не разгуляешься… Даже на зоне успел побывать: полтора года вычеркнутой жизни — хотя та еще школа. 39-я колония под Спасском-Дальним — клоака страшная, но бывалые называли ее «детсад», и честно скажу: им — верю. Но не будем о печальном.
И дернул меня черт совершить незабываемое путешествие с целью личного обогащения в поселок Восток, что находится на севере Приморского края. Нет чтобы, как все нормальные люди, проехаться на личном автомобиле японского производства каких-то 480 километров по российской дороге проселочного типа, так надо же выделиться, идиоту — самолет ему подавай, и не простой, а типа «кукурузник». Я хоть и прослужил двадцать пять лет в авиации, но как он обзывается — У-2 или ПО-2, не в курсе. Еще и однокашник по училищу, Олежка «Шлоп», внес свою лепту:
— Не дрефь, Юрок, все будет чин чинарем: проскочим туда-обратно — и не заметишь. Двести граммов коньячку перед взлетом и посадкой — и никакая болтанка да ямы воздушные не страшны. Да здравствует малая авиация!
Мне бы, дураку, вспомнить свои ночные кошмары, которые мучили меня лет так двадцать назад: будто лечу я на таком вот маленьком самолетике в качестве пассажира, а он возьми и начни падать. И долго так падал, и было ужасно страшно от безысходности и невозможности влиять на этот кошмар. Так и просыпался перед самой встречей с землей в холодном поту, диким криком будя жену и детей. И придя на аэродром под Дальнереченском, видя состояние нашей малой авиации, в лице древних бипланов, мне бы задуматься, но, увы, ударная доза коньяка благополучно загружена в организм, а дальше — море по колено. Сели в самолет, а там — «За взлет!» стопарик, «За летуна!» стопарик, и так далее. В общем, я отрубился.
Ну а теперь кто я в этом мире?!
ГЛАВА 2
Пробуждение было страшным! Сначала вернулся слух. Нет, лучше бы он не возвращался! Крики боли и отчаяния ворвались в мозг, как визг буравчика зубодробительной машинки у стоматолога. Металлический лязг, глухие и звонкие удары, возгласы и стенания, мольбы о помощи или о пощаде — все перемешалось в сплошной беспрерывный гул. Самое интересное, что я не понимал ни слова из того, что кто-то кричал, все воспринималось на уровне интонации, выплеска эмоций и, возможно, инстинкта самосохранения. Язык, который слышался, был мне неизвестен.
Однако!..
Я плохо чувствовал свое тело, сильно болела голова, меня мутило — вот-вот грозя вывернуть наизнанку, и зверски хотелось плакать. Плакать! — и это в мои-то неполные пятьдесят лет…
Какого… здесь происходит?
«Мы падаем!» — осенило меня, но звучащие вокруг удары, крики многих людей больше похожи на бой. Да и чувство невесомости, когда падаешь с высоты, сейчас отсутствует. Под спиной камни с кулак и вроде как трава.
«На земле лежу», — сделал вывод я.
Попробовал пошевелить пальцами рук — получилось, под ладонями трава; сжал кулаки — жесткая, клочок вырвать не могу… или так ослаб.
Почему так много голосов, шум, крики? Наверное, упали в населенном пункте, разрушили какое-то здание, все загорелось или загорится, у нас же авиационный бензин! Мама, валить отсюда надо, а то бабахнет!..
Не успел додумать, как совсем рядом раздался взрыв.
Все, поздно… сгорю к чертям собачьим! Надо выбираться… но для начала неплохо бы открыть глаза, и в темпе, а то вот и горелым запахло, притом горелым
Открываю глаза, и что я вижу? А ничего — темная пелена и неясные блики света, как мерцающие звезды.
— Ослеп!.. — в ужасе закричал я.
Что за чертовщина: голос-то мой — вовсе и не мой. Тоненький, слабенький, детский. Детский!
Так, спокойно, спокойно! Успокойся и подумай. Голосок тоненький, ручки слабенькие, тяжелым себя не ощущаю, ну не сто двадцать кило — это точно. Плохо себя чувствую, мутит, да и плачу уже давно от жуткого страха и, наверное, сильно испугался. А чего испугался? Я давно не пугался, да и не плакал так душевно, с надрывом. Странно.
А у меня ничего не сломано? Ноги двигаются? Меня, случаем, не парализовало?
С испугу задергался всем телом, подскочил, встал на четвереньки, рукой провел по голове. Блин, на меня кто-то что-то накинул, какую-то тряпку из плотной ткани, очень похожей на джинсу.
«Вот почему я ничего со страху не видел!» — обрадовался я. Осознание того, что я не ослеп, так осчастливило, что даже рыдать перестал.
Скинул с головы тряпку — и остолбенел!
Шок — это по-нашему!
Я стоял на коленках под деревянной «колхозной» телегой, причем большие колеса были тоже полностью деревянные. Вокруг сумерки и грандиозная драка. Длинная вереница из телег и кибиток, таких как в кино про цыган показывали, и вокруг них идет яростная рубка. Да-да, именно рубка: мелькают большие топоры, их я различил довольно отчетливо, и небольшие, примерно с метр, металлические полоски, наверное, сабли или мечи. Человек тридцать-сорок с остервенением мутузят друг друга, выкрикивая непонятные слова, наполненные дикой злобой. Люди одеты не понять во что, какие-то балахоны, а поверху отсвечивает металлическим… да неужто кольчуги или латы? Ну и дела!
С ужасом я рассмотрел лежащих вокруг телег людей в разных позах, некоторые из них кричали от боли и звали на помощь.
Метрах в двух от меня пытался встать детина, широкий как шкаф, что-то бубня себе под нос; его мотало из стороны в сторону. Меня вырвало — у него по локоть не было руки, и из обрубка хлестала кровь. Я оглянулся назад: картина та же, плюс к ней — соседняя телега весело разгорается ярким пламенем. На фоне зарождающегося зарева отчетливо видно безвольно свисающую с телеги человеческую фигуру.
Месиво из мертвых людей: разрубленных, с отрубленными конечностями, обезглавленных, обгорелых и обугленных… Картина не для слабонервных. Я чувствовал, что волосы стоят дыбом, меня сильно трясло, зубы отбивали чечетку.
Меня вырвало, и после того, как я опорожнил желудок, вязкая слюна текла изо рта на подбородок. Тряпка, которую от испытанного шока стащил с головы и зажал в руке, пригодилась. Поднес к лицу, чтобы вытереть рот — и второй раз остолбенел. Теперь уже не от вида крови и бойни.
Рука — не моя! Маленькая, тонкая, детская.
— А-а-а! — истошный крик вырвался из моего горла.
Беспамятство…
ГЛАВА 3
Второе пробуждение было похоже на первое почти один в один. Шум, крики, стоны. Непонятные шлепки и глухие удары. Открывать глаза я не спешил, хотя, наверное, можно — свет через веки не бьет, темно; похоже, наступила ночь. Полежу, подумаю.
Вылетал на самолете. Выпил, заснул, а очнулся — где? Вернее, в чем или в чьем теле? Где мое? А то, что я не у себя, это даже лежа с закрытыми глазами понимаю. Вот звучащую отовсюду речь — не понимаю; к тому же у нас поздняя осень, а тут лежу на земле ночью — и не замерз… даже, я бы сказал, жарко, вернее, душно.
Доносящиеся с разных сторон крики и стоны начали навевать определенные ассоциации.
Ба-а! Да у нас теперь пьянка и, похоже, что оргия. Ну-ка, ну-ка…
Приоткрываю глаза, аккуратно, чтобы, если кто плохой рядом, не заметил, что я очнулся.
Так, и что мы имеем? Особо ничего не разглядеть.
Немного приподнимаю голову: ага, нахожусь на том же самом месте. Телега сзади, видно, прогорела, так как отблесков огня не видно, а вот дым и характерное зловоние горелого мяса присутствует. Но пока терпимо. Света от разведенных костров, расположенных метрах в двадцати от меня и друг от друга, едва достаточно, чтобы рассмотреть удручающую картину.
Победители веселятся, гуляют и развлекаются. От костров слышатся смех, песни и пьяные разборки и споры. Немного в стороне от костров пьяные уроды насилуют женщин. Все поставлено на поток — один закончил, тут же пристраивается следующий. Стоны — надрывные, крики — отчаянные.
Уроды!.. Мне бы пулемет — покрошил бы всех!
Видно плохо, и детали различить не могу, не могу рассмотреть даже лиц победителей. По росту видно, что здоровенные бугаи, голоса грубые, речь каркающая. Но попадаются и совсем мелкие, я думал, что дети, но нет, вино или что там у них хлещут не хуже здоровяков, а вот к женщинам их почему-то не допускают. Слева девчонка перешла на сплошной крик, меня аж до костей пробрало. А эти уроды смеются и, видно, репликами подбадривают любителей жесткача. Присмотрелся к одному из костров — как раз ветер подул с моей стороны…
Господи!..
На вертеле над костром — маленькое человеческое тело, видимо, ребенок. Это каннибалы.
Спазм в горле, опускаю голову. Продышаться.
Валить отсюда надо, и притом в темпе. Сожрут ведь, гады, и пожить не успею. Можно сказать, только начал, а тут сразу и конец… Да-а! Бежать надо, а как? Двадцать метров — это не расстояние, заметят — и все. Но и ждать бесконечно нельзя. Прикончат.
Вдруг где-то рядом, сбоку, раздался истошный крик. Громкий, истерический, тонкий.
Да что же это такое делается?!
Немного привстав на локте, повернул голову в сторону, откуда раздался крик.
Ублюдки, ребенка, парнишку-то зачем? Вам что, девок для этого мало?.. хотя и девчонок-то зачем так?..
И снова волосы дыбом.
Это что же, меня тоже такое ждет?
Спокойно, сорвешься — ты точно труп. Надо уходить, никто не поможет, но как? Огнестрельного оружия нет, а с этим железом я делать ничего не умею, да если бы и умел, то не смог бы, силы не те.
Полежал без движения еще с полчаса, притворившись, что без сознания. Мимо шустрили мелкие из числа победителей. Осматривали телеги, собирали добычу, складывали найденное добро возле одного из костров. До моей телеги очередь дошла минут через двадцать, видно, была она в очереди на досмотр в самом конце.
Маленький пигмей, ростом чуть выше меня теперешнего, что-то подвывая себе под нос, копошился в телеге, извлекая всякое барахло, рассматривал, а потом кидал себе под ноги.
Прикрыв глаза, я со страхом и сильным нервным напряжением следил за этим непонятным субъектом. Он не очень похож на человека. Туловище, руки, ноги — да, а вот голова…
Уши торчком похожи на волчьи, морда вытянутая, клыки, немного выступающие за верхнюю губу, глаза круглые, как у поросенка, щечки розовенькие с ямочками, прямо красна девица. Короче, экземпляр.
Куда я попал? Дикий страх буквально парализовал меня. Я еще понимаю, людоеды — может, мяса здесь не хватает, с животным белком напряг, религия заставляет… но такое…
Между тем чудик окончил осмотр, нагнулся за отобранной добычей и увидел меня, «бездыханного». Пауза немного затянулась.
Поднимет крик, что нашел еще одного маленького, — и мне точно хана!
Эта сволочь поозиралась, покрутила головой по сторонам, прикидывая что-то в уме: видимо, у него созрел какой-то план насчет меня, аж слюна потекла изо рта.
Поделиться книгой: