Шпага и митра

Я взглянул на часы. Уже было тридцать пять минут девятого. Только бы мне хватило времени. И при этой мысли я стал клясть себя, что не действовал раньше.

Через десять минут Кастельрок возвратится. Да, но это произойдёт, если он добился немедленной аудиенции. Что, если кардинал заставил его ждать? Он может пробыть полчаса, час или даже два часа в приёмной. Для Ришелье не было исключением таким образом испытывать терпение и более достойных особ, чем Кастельрок.

Тем не менее судьба покровительствует дуракам и мошенникам, как и храбрецам, так что не следовало строить воздушных замков. Насчёт десяти минут я был уверен, и то, что отчаявшийся человек смог бы сделать за десять минут, я хотел сделать.

Извиваясь с ловкостью рептилии, я пересёк комнату и, перевалившись лицом вниз, ухитрился встать на колени. Затем, опершись подбородком на стол, я постарался выжать вес своего тела.

У меня почти получилось, когда вдруг ноги заскользили, и я тяжело рухнул на пол, дёрнув на себя стол. Две свечи затрещали и погасли, но третья, к счастью, продолжала гореть на полу.

С бешено колотящимся сердцем лежал я, прислушиваясь, не привлёк ли чьего-нибудь внимания шум моего падения. Но поскольку всё оставалось тихо, я подполз к горящей свечке и, двигая коленями, изогнулся к ней спиной, чтобы держать верёвку, которая связывала мои запястья, в пламени, несмотря на прижигание собственной плоти.

Через полминуты мои руки были свободны, хотя жестоко ободраны и обожжены. Вытащить кляп изо рта и разрезать своим кинжалом шнур на щиколотках было мгновенным делом.

Затем, поправив свечу и забрав свою шпагу, я прокрался через комнату к окну. Это заняло ещё минуту.

III

Я открыл окно и выглянул наружу. Стояла ясная ночь, причём довольно светлая, хотя луна еще не взошла, за что я был благодарен.

Помедлив мгновение, чтобы сделать глубокий, бодрящий глоток чистого апрельского воздуха, я осмотрелся в поисках средства спасения, но лишь застонал, когда разглядел мостовую в добрых сорока футах внизу и не заметил ничего, что могло бы помочь мне спуститься, как я надеялся.

Я потратил целую минуту, проклиная свою неудачу, ибо понял, что в итоге мне не приходится ничего, кроме как покориться неизбежности и пребывать на месте.

Осталось всего три минуты! Эта мысль подействовала на меня как удар кинжала и помогла оживить мои беспорядочные размышления. Я вертелся наугад в разные стороны, и наконец мои глаза зацепились за отлогую крышу примыкающего дома, не более чем в двенадцати футах ниже окна, у которого я стоял, однако на три фута левее.

На мгновение я решился на то, чтобы прыгнуть; но опасность была слишком велика. Я определённо разбился бы вдребезги. Затем мне на ум пришла блестящая мысль, и я бросился назад за своим плащом, который лежал в комнате.

Железная балка торчала из стены немного левее и примерно в двух футах под окном. Я не знаю, что она там делала, и в ту минуту меня тоже это не заботило. Было уже без четверти девять.

Вытянувшись наружу, я дрожащими руками привязал угол моего плаща к этой самой уместной из балок. Как раз когда у меня всё получилось, по улице загрохотала карета; я почувствовал, что холодею от тревоги. Неужели Кастельрок?

При этой мысли я был близок к тому, чтобы сорваться с выступа на подоконнике. Но экипаж проехал, и я принял его появление за хорошее предзнаменование. Я ещё околпачу доносчика! Аминь, засмеялся я, когда осторожно спускался из окна.

Мгновение я цеплялся за подоконник, вися в воздухе; затем, взмахнув правой ногой поперёк, оседлал балку, желая для начала понять, выдержит ли она мой вес, и потея от страха при этой мысли.

Но железный брус был толстым и прочно закреплённым. Вскоре я медленно заскользил вниз по своему плащу, пока над моей головой не оказалось примерно фута три ткани. Затем, ухватившись покрепче, я стал раскачиваться взад и вперёд, пока наконец крыша примыкающего дома не оказалась прямо у меня под ногами.

Дважды я мог разжать хватку и безопасно спрыгнуть, но жалкий страх заставлял меня колебаться всякий раз, пока не становилось слишком поздно. В третий раз, однако, осознав, что нагрузка начинает сказываться на моих руках и что у меня может не остаться сил, чтобы снова раскачаться, я вверил душу Господу и отпустил руки.

Я грохнулся вниз на черепицу, и это чудо, что не скатился с края отлогой крыши, ввергаясь в вечность. Проскользил на самом деле фут или около того, но в диком ужасе процарапал крышу, как кот, и вовремя зацепился.

Задыхающийся и покрытый потом, я лежал там минуту или две, чтобы восстановить дыхание и успокоить свои потрясённые нервы, глядя на свой по-прежнему свисающий плащ и освещённое окно наверху и весьма изумляясь, что у меня достало смелости проделать столь отчаянный путь.

Кастельрок пока не вернулся, посему я заключил, что кардинал заставил его ждать. Тем не менее он мог появиться в любой момент, и я был слишком близок к тюрьме, чтобы пока чувствовать себя в безопасности.

Поэтому, осторожно приподнявшись, немного прополз на четвереньках, покуда вскоре, осмелев с опытом, не встал на ноги и поспешил настолько быстро, насколько отваживался, по этой надземной дороге.

Минут пять неуклонно продвигался вперёд, оставив ни с чем одну-другую бездомную кошку, навязывавшую мне компанию.

Хотя мой путь проходил для меня непривычно и крайне занятно, я начал уставать от него и приостановился, чтобы подумать, как можно спуститься к более принятым у людей тропам.

К тому времени я добрался до угла Рю Трекарт и, оглядевшись вокруг, увидел чердачное окно, удобно расположенное на одной из крыш слева от меня.

Свернув, направил свои стопы в эту сторону и с бесконечными страданиями пополз вниз, пока не очутился рядом с ним.

Окно было захлопнуто; но оказалось простым делом просунуть в него ногу, а потом руку и таким образом получить доступ внутрь.

Я постоял с минуту в маленькой комнате без мебели, чтобы прислушаться, не возмущается ли кто-нибудь поблизости моим вторжением. Ничего не услышав, двинулся вперёд, открыл дверь, вышел на лестничную площадку и в темноте на ощупь, крадучись, спустился по лестнице.

Я добрался до бельэтажа и размышлял, стоит ли мне смело сойти вниз и покинуть этот дом нормальным образом через входную дверь, когда вдруг, услышав мужские голоса и тот сиплый смех, что наводит на мысль о бутылке, счёл за лучшее не рисковать встречами, которых можно было бы избежать.

Приложил ухо к замочной скважине двери, у которой стоял. Поскольку всё оставалось тихо, повернул ручку и вошёл. В комнате, которая, насколько я мог с трудом разглядеть, была со вкусом обставлена и вмещала кровать, никого не было; поэтому, закрыв за собой дверь, я прокрался к выходу на деревянный балкон.

Когда я добрался до него, моё внимание привлёк лязг стали внизу.

“Что, – подумал я, – драться в этот час и на самих парижских улицах, несмотря на эдикты?”

Я тихо открыл балконную дверь и вышел наружу. Зрелище, которое предстало моим глазам, наполнило меня изумлением и гневом.

Высокий, хорошо сложённый шевалье стоял спиной к стене прямо подо мной, тульёй шляпы почти касаясь балкона, который был не более чем в шести футах от земли, и с мастерской ловкостью защищался против натиска троих отвратительных негодяев.

Если эти люди не имели никакого уважения к королевским законам, то какое-то уважение могли бы по крайней мере иметь к законам рыцарства. Я не колебался ни мгновения, что мне делать, и совершенно забыл о своих собственных заботах. Выхватив шпагу, перепрыгнул через низкие деревянные перила и, подобно святому воителю Михаилу с небес, чтобы сразиться за справедливость, свалился с воплем в ошеломлённый круг дерущихся.

IV

Notre Dame! Как эти трое головорезов вытаращились при моём неожиданном и необъяснимом пришествии!

А я, увидев, что это были за люди, не испытал никакого сожаления, использовав их удивление, чтобы пронзить своей шпагой ближайшего из них насквозь. Он издал резкий крик, уронил свою рапиру, мгновение хватал воздух; затем, грудой осев на землю, простёрся недвижим.

С яростным возгласом на меня набросился другой, прежде чем я смог освободить свою шпагу. Выпад, который он сделал, несомненно, спровадил бы меня со свету без отпущения грехов, если бы шевалье не подставил свой клинок и не отразил смертоносный удар.

В следующее мгновение, однако, ему пришлось защищать свою собственную шкуру от третьего бандита, который попытался воспользоваться тем же преимуществом, что и его приятель, старавшийся достать меня.

Но передышка позволила мне вернуть себе шпагу, и теперь я вступил в бой со своим противником над телом его павшего сотоварища и доставил ему хлопот, хоть света и было маловато.

Как я и ожидал, он был просто жалким фехтовальщиком, и его ухватки напоминали какую-нибудь ветряную мельницу. Тем не менее он продолжал энергично рубить и колоть в технике старой итальянской школы, которая хотя и быстро заставляет с собой считаться при дневном свете, но сильно разлаживается впотьмах и на ненадёжной поверхности, с трупом у самых ног, как раз чтобы споткнуться, если делаешь слишком дальний выпад.

При нескольких первых пассах я посмеялся над его трудами и спросил, поддразнивая, не владеет ли он боевым топором; но вскоре, когда был вынужден три или четыре раза использовать шпагу вместо щита, сообразил, что время было неподходящим для шуток.

Если бы я только смог поймать эту его назойливую руку на секундной паузе, то знал, что возьму над ним верх.

Вскоре он попробовал прямой укол, думая взломать мою защиту, но я поддел его остриё и резким ответным ударом, который завершился ангажементом в терцию, наконец остановил его представление.

Возможность не была упущена: итак, одним-другим быстрым взмахом я послал своё остриё вокруг его локтя вниз, и, пока он нашаривал мой клинок справа, тот проскрежетал поперёк его рёбер слева. Мужчина не издал ни звука.

Он тяжело рухнул на труп своего компаньона. Затем, с огромным усилием приподнявшись, обхватил меня одной рукой за ногу и попытался изготовиться для удара накоротке. Однако эта потуга быстро его доконала, и, когда я лягнулся, освобождая ногу, он упал в обморок.

Всё дело не продолжалось и двух минут. Шевалье всё ещё разбирался со своим противником; но, когда, повернувшись, я устремился к нему на помощь, оставшийся бандит отпрыгнул назад и, бросившись сумасшедшими скачками вниз по улице, вскоре исчез из поля как нашего зрения, так и слуха.

– Я в большом долгу перед вами, месье, – сказал шевалье странным приглушённым голосом, протягивая мне левую руку. – Моя правая рука слегка кровоточит, – объяснил он.

Я принял протянутую руку и когда, отвечая, посмотрел ему в лицо, то увидел, что он в маске.

– Счастлив был оказать услугу такому доблестному дворянину, – сказал я, кланяясь. – Но как вы оказались, если я могу спросить, в таком обществе?

– Меня сюда заманили, – ответил он с горьким смехом. – Попросили прийти одному, и я был достаточно глуп, чтобы принять приглашение.

После этого, думая, что, возможно, в этом деле замешана какая-нибудь ревнивая дама, и зная, как устраиваются такие дела, я больше ничего не спрашивал.

– Если бы не ваше своевременное появление, – добавил мой собеседник, – к этому времени  со мной бы покончили. Но куда вы направлялись? – спросил он внезапно.

– На Рю дю Бак, – ответил я, так как мне вспомнились мои собственные забытые дела.

– Тогда я отвезу вас туда в своём экипаже, он ждёт в нескольких туазах отсюда. Я смогу таким образом возместить вам время, которое вы потеряли ради меня. Но давайте сначала глянем на негодяев.

Мы перевернули этих двух типов вверх лицом. Один из них был только слегка ранен; но другой – свалившийся первым – был совершенно мёртв. Мы оттащили их под балкон и прислонили к стене.

– Я пошлю кого-нибудь позаботиться о них, – сказал мой собеседник. – Идёмте, небезопасно мешкать. Стража может пройти в любой момент.

С этими словами он подхватил меня под руку и повлёк прочь от опасного места. А по дороге снова взялся благодарить меня и закончил превознесением моего фехтовального мастерства – хотя сам и видел из него лишь немногое – и заявлением, что такому умению следует быть благодарным.

– И всё же, месье, – воскликнул я, – пусть нынче ночью я вполне благодарен этому умению, поскольку оно предоставило мне возможность услужить вам, но в этот самый момент я испытываю серьёзные неприятности благодаря своему владению шпагой.

– Ага! – проронил он, проявив интерес. – И, если я не слишком бесцеремонен, что это за неприятности? Кто знает, может быть, я в состоянии вам посодействовать?

Мне не требовалось повторного приглашения, ибо юность всегда готова поверять свои тайны, и, пока мы шли, я начал своё повествование. Когда я заговорил о Кастельроке как о шпионе Ришелье, он резко остановился.

– Маркиз де Кастельрок не шпион кардинала, – холодно сказал он.

– Ох, простите, если обидел вас, месье! – воскликнул я. – Кастельрок вам друг.

– Боже упаси! – вскричал он.

– Но вы знаете его?

– Да, ибо величайший прохвост не изменился. Однако продолжайте свой рассказ. Вы меня заинтересовали.

V

Вкратце я изложил свою историю до того самого момента, когда спрыгнул с балкона ему на помощь.

– Подлец! – проронил он, затем быстро добавил: – Hélas (увы – франц.), мой бедный друг, ваше дело действительно серьёзное; но если бы вы добились аудиенции кардинала и объяснились с ним, – qui sait? (кто знает? – франц.) – то он мог бы простить. Дело старое и, вероятно, забыто. Более того, вы, похоже, были вынуждены вступить в эту дуэль с Босиром, и, ma foi (честью клянусь – франц.), я не вижу, как дворянин при таких обстоятельствах мог бы действовать иначе, чем драться.

– Вот именно, месье, – ответил я, покачав головой, – но кардинал не обеспокоится разбирательством. Его эдикты запрещают дуэли. Этого достаточно. А сверх того – Босир был его племянником.

– Вы неверно судите о кардинале.

– Вовсе нет, месье, я признаю его высокопреосвященство великим и справедливым человеком, слишком справедливым, чтобы ошибиться в пользу милосердия.

В этот момент мы повернули за угол и наткнулись на патруль, идущий в противоположном направлении.

Мой спутник удивил меня, приказав сержанту пойти позаботиться о раненом, которого мы оставили.

– Там была дуэль? – осведомился стражник.

– Возможно, – ответил шевалье с замечательным самообладанием.

Сержант секунду подозрительно глазел на нас, затем приказал вернуться с ним.

– У нас дела в другом месте, и эта история нас не касается, – ответил мой спутник.

– Вот уж не знаю... – начал тот, как вдруг...

– Тише, болван! – произнёс шевалье и, высунув наружу правую руку, которая, как он сказал, была ранена и до сих пор старательно укрывалась им под плащом, поднял её вверх.

Я не знал, что такого чудодейственного было в этих пальцах, но при их виде сержант отшатнулся с испуганным возгласом, затем, оправившись, низко склонился перед нами и дал пройти.

Минуту спустя и прежде чем я смог преодолеть своё удивление от того, чему был свидетелем, мы сели в экипаж, который стоял поблизости в ожидании.

– Дворец кардинала! – сказал мой спутник.

– Нет-нет! – воскликнул я, кинувшись к дверце; но экипаж был уже в движении.

Я обернулся, чтобы выразить своему спутнику протест. Он снял маску, и меня охватила дикая паника, ибо при свете уличного фонаря я узнал... кардинала!

– Ну, мой юный друг, – со смехом сказал он, – сегодня вам повезло, и, поскольку вы поймали Ришелье, нарушающего свои собственные эдикты, вы имеете право ожидать, что он не будет судить вас слишком сурово и что на сей раз этот “великий и справедливый человек” ошибётся в пользу милосердия.

– Ваше высокопреосвященство! –  вскричал я.

Он поднял руку, на которой я теперь разглядел священный аметист, который так усмирил сержанта.

– Ни слова больше, – сказал он. – Вы мне не обязаны ничем, тогда как я обязан вам жизнью. Что касается означенного Кастельрока, мне жаль задерживать вас вдали от мадемуазель де Ла-Одрай на несколько минут дольше, но буду признателен, если вы доставите мне удовольствие увидеть его лицо, когда мы войдём рука об руку, чтобы предоставить ему аудиенцию, которой он, без сомнения, всё ещё дожидается. Я давным-давно знаю этого господина; он был замешан в гасконском заговоре прошлой зимой и приложил руку к одной из изощрённых каверз Анны Австрийской несколько недель назад. Последнее время я подумывал подыскать ему другое жильё, и ваша история заставила меня решиться. Не думаю, что гостевание в Бастилии было бы неуместным, а вы другого мнения?

Я со смехом признался, что нет, и несколько минут спустя прихоть Ришелье по изучению мимики обеспечила нам предостаточно потехи от выражения на лице маркиза.

Когда часы били десять, – так быстро на самом деле всё это произошло, – Кастельрок и я покинули дворец кардинала в разных экипажах: он отправился с конным эскортом в Бастилию, а я – наконец – на Рю дю Бак.