Еще одна темная половина [СИ]

Мир начинает заторможенно вращаться вокруг меня. Я припадаю к зеркалу, вглядываясь в черноту в своих глазах:

— Это ты?

Мне показалось. Я случайно поцарапалась. Где-то. Чем-то. Какая разница, чем, если не…

Чья-то рука нажимает на мой затылок и бьет меня лбом о зеркало.

Я отшатываюсь и оборачиваюсь — но залитый пронзительно-белым светом туалет пуст. Сама не удержала равновесие, так ведь?

Жесткие пальцы зарываются в мои волосы на затылке и оттягивают голову назад. Из глаз брызжут слезы, а в ушах шипит голос:

— Бухая идиотка! Ждешь, чтобы тебя выебали? Давай выебут. Сколько там в баре мужиков, десятка два есть? Я позову!

— Эй… — я прикусила губу и теперь у меня во рту привкус моей крови — только моей, я помню вампирскую. — Что ты дела…

Все поле зрения заслоняет чернота. В ней клубится еще более черное облако. Я не могу понять, что это, я не могу отклониться — ведь мои волосы все еще кто-то держит.

Я бы заорала, но если это Люций… Боги, если это Люций, ему ни-че-го не стоит действительно зачаровать всех этих мужиков только чтобы наказать меня…

Но если мы одно существо, как он может поступить так — с собой же?

Холодный смешок сквозняком щекочет мне ухо:

— Умная стала? Это в тебе от меня.

Мне чудится, или пальцы в волосах отпускают, разжимаются, холод сползает по затылку, переходит на заднюю часть шеи, потом ниже, пробираясь под футболку, скользит по позвоночнику, становясь все острее?

Мне чудится, или я чувствую горячий воздух у своей ключицы и едва заметное касание чего-то острого?

Этого не может быть — потому что Люция больше не существует.

Этого не может быть — потому что моя кожа под алкогольной анестезией, я только что держала руку в ледяной воде и почти не ощущала холода, а такие тонкие оттенки не ощутила бы тем более.

Но мне чудится.

Это все, что у меня осталось.

Я закрываю глаза, потому что черно-белый мир вращается вокруг меня. Я упираюсь ладонями в холодный камень столешницы — в раковине все еще льется вода. Шум не слышен, я слушаю то, что происходит внутри. Мне интересно только оно.

— Хочешь? — Шелестит еле слышный голос. — Хочешь?

Холод призрачных пальцев скользит по лицу.

— Я тоже кое-чего хочу… — льется внутрь меня ядовитый свист. — Дашь мне это?

— Что? — Спрашиваю я, но пугаюсь. — Да!!! — Быстрее, пока не передумал. Чего бы он ни хотел — я дам.

— Была бы ты такая послушная сразу, может быть, все пошло бы иначе… — издевается шепот. — Когда-нибудь я тебе расскажу…

На секунду мне становится страшно — это как заглянуть в бездну неслучившегося, понять, что потеряла что-то важное сразу после того, как это потеряла, но я не успеваю осмыслить это ощущение своим заторможенным мозгом. Потому что ощущения на моей коже перебивают все.

Они настоящие. Я не открываю глаза, но они настоящие — эти ледяные пальцы, что ложатся на мою шею сзади с двух сторон. Скользят вниз, касаются разреза на ключице, становятся влажными от крови.

— Сними.

Я в одно мгновение сбрасываю футболку вместе с бюстгальтером. На секунду я открываю глаза — и вижу в зеркале, как над раковинами наклоняется женщина с обнаженной грудью и страшными тенями на лице, словно ангел смерти уже пометил ее. Меня. Кожа серая, скрюченные пальцы скребут белоснежный фаянс, а в глазах пылает черное пламя.

Зажмуриваюсь — я не хочу знать, как это выглядит. Потому что пальцы проводят по груди и один очень острый коготь оставляет на ней росчерк боли.

Я шиплю сквозь зубы.

— Я король боли, любовь моя, — отзывается голос в голове. — Я могу сделать так, что твоя кожа останется нетронутой, но ты будешь корчиться здесь на полу от невыносимой муки. Но я хочу попробовать кровь… Я соскучился по твоей крови, моя вторая половина…

— Хорошо… — я тяжело дышу, мне не хватает слишком свежего холодного воздуха. Он тяжелый и темный, не хочет заливаться в горло. В этом нет ни капли вожделения, в этом есть только мучительная потребность — в нем.

Пальцы спускаются все ниже и ниже, по груди, задев соски острыми когтями — я вскрикиваю — по животу, заставляя меня вздрагивать всем телом. Ненавижу холод. Люто ненавижу холод, но внутри холода — Люций, и я принимаю его.

— Расстегни.

Я тянусь онемевшими пальцами и невыносимо долго вожусь с пуговицей на джинсах. Но она поддается, и молния скользит вниз, а вслед за ней скользит холод.

Когда ледяные пальцы касаются влаги у меня между ног, я моментально покрываюсь мурашками и вздрагиваю.

— Мммм… — тянет голос. — Ты только что думала, что ни капли не возбуждена, любовь моя. Тогда что это такое?

И пальцы ныряют дальше, касаясь, проскальзывая, проникая и замораживая все своим холодом. И в тот момент, когда приходит время боли — я сжимаюсь — моего позвоночника касается острый огненный язык.

— Аааааааа! — Это не стон, это больше чем стон, это было бы криком, если бы я могла вдохнуть этот тяжелый воздух вокруг.

— Еще? — Шипит. — Еще! — Соглашается сам с собой.

И внутрь меня проникает холод. А сзади обжигает огонь.

Что-то тяжелое наваливается, прижимая меня животом к столешнице, джинсы сползают вниз, и огонь стекает как горячий воск — ниже, ниже, ниже, пока не встречается со льдом.

Я выгибаюсь в немом крике, упираюсь лбом в зеркало, открытым ртом касаюсь своего рта в отражении, словно желая поцеловать саму себя — или его.

Холод.

Огонь.

Боль.

Кровь. Алые ручейки крови стекают по стенкам раковины, смешиваясь со все еще текущей водой. Кожа на груди и животе саднит от царапин, оставленных его когтями, но внутри меня — все еще страшнее.

Когда он успел стать таким страшным? Я думала, дальше некуда.

— Я — часть тебя, любовь моя… — падает алой капелью на белое. — Это все было в тебе, а теперь и во мне.

Огненное и острое, ледяное и твердое, страшное и вожделенное — это он.

— Повернись!

Я выполняю приказ раньше, чем успеваю задуматься, что теперь я увижу, что позади меня никого нет и это будет страшнее всего, что произошло сегодня. Но…

Когда я успела сойти с ума?

Он здесь.

4. Кто сказал, что он изменился?

Мне кажется, что все, что только что было мутным — стало резким. Шум разделился на четкие звуки. Я могу различить каждый голос в баре за дверью туалета. Я слышу разницу в урчании двигателей машин, проезжающих мимо.

Глаза режет яркий свет. Если я сосредоточусь, то смогу пересчитать лапки паука в углу на потолке. Я вижу каждый волосок на своей руке. И они слишком резкие как перешарпленная картинка.

Все мои ощущения вернулись ко мне. Холод на коже — я стою тут совершенно голая. Жар между ног — не выдуманный. Влага на бедрах.

Страх.

Страх.

Страх.

Потому что я ощущаю себя так, будто палочкой чертила по песку звездочки и случайно вызвала дьявола.

Почему-то вспомнила, что американские сообщества за целомудрие зовут клитор devil's doorbell, дверной звонок дьявола.

Я позвонила, и он открыл.

Привет.

— Привет… — шепчут тонкие губы, алмазным блеском сверкают клыки.

Я судорожно вдыхаю.

Люций ухмыляется, проводит руками по моему телу, будто очерчивая границы нового поля для игры, стискивает пальцы на бедрах и резким движением сажает меня на столешницу с раковинами.

Разводит мои бедра в стороны и тут же вклинивается туда, прижимаясь грудью к моей груди.

— Скучала? — пальцы зарываются в мои волосы, фиксируя голову, губы касаются уголка моих губ. — Ждала?

Я касаюсь ладонями его плеч в тонкой белой рубашке. Кажется, она похожа на ту, в которой он ходил убивать Маэстро. Или он вообще был без рубашки? Я не помню. Я не могу проверить, галлюцинация он или реальный.

Его ладонь сжимает мою грудь, сильно, до боли, до сладкой боли принадлежности кому-то сильному, пока пальцы другой руки гладят меня по лицу так нежно и щемяще, что я почти плачу.

Я все еще задыхаюсь, никак не могу восстановить дыхание, и Люций не дает мне это сделать. Пока я смотрю ему в глаза, его пальцы касаются острыми когтями моих сосков, обводя их по кругу, дразня ожиданием боли, но скользя нежно и слишком легко, так что тело начинает просить больше, сильнее, интенсивнее!.. Но он не дает, он проводит уже мягкими подушечками пальцев по нежной коже живота обманчиво медленно и замирает на грани, за несколько мгновений и миллиметров до изнывающего междуножия.

Как только я отвожу взгляд, рука, ласкающая мое лицо, становится жестоким палачом: она зарывается в волосы и дергает их, заставляя очнуться, снова смотреть в неизбежную черноту.

И тогда замершие на внутренней стороне бедер пальцы снова продолжают свой бег — они дразнят и дразнят и дразнят, ни разу не прикасаясь к тем местам, где я их жду уже с нетерпением.

— И что, за это время ты ни разу ни с кем не потрахалась? — мурлычет Люций.

— Нет… — я шепчу.

— И теперь у тебя такой жестокий недоеб, что ты раздвигаешь ноги в общественном сортире? — издевается эта тварь.

При этих словах внутри меня все сжимается так, что становится больно.

— Перед тобой… — выталкиваю я из губ хриплые тихие слова.

Он наклоняет мою голову вбок, прикусывает острыми клыками мочку уха и шепчет так, что по всему телу проходит дрожь:

— Я выебу тебя так, что ты неделю не сможешь говорить и ходить.

Вместо ответа я раздвигаю бедра так широко, как только могу, и даже издевательская ухмылка Люция меня не может смутить.

Он накрывает мой рот своим и врывается горячим языком внутрь как захватчик. И почти сразу я чувствую как его член тоже входит в меня, внезапно заполняя так плотно и сильно, что я почти кричу от ощущения долгожданной цельности. Я обнимаю его за шею, его руки стискивают мои бедра, и дальше все на свете теряется в огненно-влажной карусели.

Его пальцы то раздвигают мои губы, чтобы горячий язык мог изнасиловать мой рот яростно и жестко, то ныряют между нашими телами, касаясь походя ноющих сосков и царапая кожу на животе, чтобы сжать клитор, еще немного позвонить в дьявольский звонок, как будто нам нужен еще хоть кто-нибудь.

Люций движется резко, быстро, так как мне бы никогда не понравилось, будь это кто-то другой, но я забыла, что когда-то были другие. Я действительно даже не думала все это время, что могла бы… Нет, как бы я могла, он же был частью меня!

— Могла бы подумать и о моих потребностях, любовь моя! — вслед за шепотом в ухо ныряет язык, обводя его изгибы и снова сменяясь шепотом: — У мужчин, знаешь ли, есть потребности.

Что это значит?..

Я не успеваю додумать — он выходит из меня, закидывает мои ноги себе на плечи, и вместо его члена во мне снует его язык. Я бы сказала, что он совсем не замена… если бы могла сказать хоть слово. Меня бьет горячая дрожь, я чувствую себя натянутой стрелой, которая через мгновение… вот еще через мгновение… еще… еще… еще… Вот теперь! Теперь уходит в солнце, раскалываясь на тысячу пылающих частиц.

Никто не дает мне собраться — или сдвинуть ноги. Пальцы ныряют в горячую мокрую глубину, язык скользит снаружи и я не выдерживаю и пары секунд, снова выгибаясь, упираюсь головой в зеркало за своей спиной.

— Еще! — я не уверена, что знаю, кто из нас это стонет, потому что я чувствую как все мое тело умоляет — Еще! Но у меня нет дыхания, все еще нет, чтобы сказать это самой.

И еще. И еще.

И когда я понимаю, что наслаждение переходит в боль и хочу его остановить, я не могу — и тогда я кричу.

Но это не помогает.

Потому что если Люций хочет превратить мою жизнь в ад — он может превратить ее в ад даже с помощью оргазмов.

Я становлюсь то льдом, то огнем. Я плавлюсь и разлетаюсь острыми осколками, я сдвигаю ноги и стучусь затылком о зеркало, я царапаю ногтями его плечи и белоснежный холод раковины.

И когда я ударяюсь о зеркало особенно сильно, оно разлетается на куски, засыпая меня тысячью острейших кинжалов, в каждом из которых отражается искаженное наслаждением-болью лицо вампира.

В темноте слышно мое хриплое дыхание, шум воды и гул бара за дверью.

Я пытаюсь пошевелиться, и с меня падают осколки зеркала.