Мой сероглазый [СИ]

Ашира Хаан

МОЙ СЕРОГЛАЗЫЙ

— У него будут серые глаза, у твоего эльфа! Светлые! Светлые! Такие светлые, что кажется, будто в лед вмерзло серебро! Не пропусти Самайн! Наблюдай!

Костистые смуглые пальцы с траурной кромкой ногтей скребли и скребли по рукаву моей блестящей куртки, отчаянно пытаясь зацепиться. Я не могла отвести глаз от безумия, корежившего черты лица маленькой темной женщины в мужском пальто не по размеру. Из-под него радужным ворохом рвались юбки — много юбок, целый карнавал юбок. Пышных, шелковых, цветастых, рваных, вышитых, ворованных.

Другие цыганки давно ушли вперед, но эта все не могла от меня оторваться, все заглядывала в глаза, пыталась донести что-то.

Какого эльфа? Что за Самайн? Лед? Серебро?

Мне было семь.

Мама отошла ненадолго в магазин, а я попросилась посмотреть на музыкальный фонтан, пообещав, что не сойду с места, буду ее ждать. И вот когда струи доиграли, музыка стихла и разноцветные фонарики загорелись ровным желтым светом, на толпу собравшуюся у бортиков налетели цыганки. Десятка два шумных золотозубых женщин с детьми, привязанными к телу широкими платками или цепляющихся за юбки.

— Дай погадаю молодая!

— Всю правду скажу!

— Порча на тебе, дорогой!

— Соперницу вижу с темными волосами!

— Не ходи за ней, опасайся змеи, что жалит молча!

Под шумок опустошались карманы, меняли владельцев кошельки, спрятанные недостаточно глубоко, нечувствительно соскальзывали часы, браслеты и цепочки.

Кто-то отдавал деньги сам, получая взамен связанные нитками веточки, кто-то кричал: «Грабят!», прижимая к себе сумку, но волна шума катилась дальше, а вслед за ней шли стражи порядка. Они сочувственно кивали, обещали завести дело, сердились вместе с ограбленными но явно были в доле, показывая окружающим, что сюда лучше не соваться с попыткой восстановить справедливость. Здесь и так есть профессионалы в этой области.

А эта цыганка отстала от стада. Нашла меня. Зачем? Что возьмешь с ребенка?

У меня не было денег, а из драгоценностей на меня было только пластиковое колечко на пальце. Но она и не хотела от меня ничего. Она остановилась в метре от меня, уже пройдя вперед. Резко, словно ей выстрелили в спину. Обернулась — и черные ее глаза стали безумными.

— Твой сероглазый! Будет твой!

Я не знала, что делать, мама никогда не говорила мне о таком. Я просто смотрела на нее и не понимала, что происходит. Видела как женщины снимают кольца, благодаря за гадание и тоже сняла свое колечко с леденцового цвета пластиковым камушком. Вложила ей в ладонь — и бегом оттуда!

Бежала далеко, мимо людей, магазинов и киосков, мимо узкоколейки, свалки и тяжело пахнущего креозотом входа в подземелье. Почему-то ужасно его испугалась, бросилась прочь, зажмурив глаза, очутилась между огромными контейнерами, заблудилась там — и вдруг вышла на поляну цветов. Наверное, это был склад торговцев розами, но я запомнила только огромное поле с яркими желтыми, красными, оранжевыми, фиолетовыми, синими, белыми цветами. Густой их запах кружил голову и сводил с ума. Я почему-то вспомнила, как Элли чуть не заснула навсегда на маковом поле и подумала на грани потери сознания, что тоже останусь тут навеки. Но на поляне вдруг появился огромный и черный как медведь мужчина с четками в руке.

Посмотрел на меня мутным взглядом и спросил:

— Как тебя зовут?

— Таня… — зачем-то соврала я.

— Пойдем, тебе тут не место, — сказал он, взял меня за руку и вывел на площадь, где мама уже орала и плакала, пока ее утешали три человека в форме и служебная собака. Мама бросилась мне на шею, обняла, наорала, снова обняла, оглянулась, но не было уже никого — ни собаки, ни мужика, ни цыганки. Все растворились в городском шуме, а я забыла про тот случай.

До поры.

* * *

Это был невероятно солнечный майский день из тех, что долгие годы помнятся потом как счастливые, хотя ничего особенного вроде бы не происходит. Запотевший бокал с ледяным пивом, нахальные воробьи, клюющие картошку фри, запах сирени, ивы, полощущие длинные плети ветвей в прозрачной воде пруда. Блики солнца от воды, чистое голубое небо и попсовая песенка с другой стороны бульвара, в которой внезапно, именно сейчас, слышишь самый главный смысл.

Ничего особенного, но из таких дней складывается жизнь, такие дни становятся символами счастья, и все в них кажется потом, спустя годы, значительным и важным. Во всем видятся добрые знаки.

Не помню, что мы отмечали. Чей-то день рожденья? Чей-то экзамен? Диплом, свадьбу, рождение ребенка? Просто соскучились друг по другу за долгую зиму и решили собраться на летней веранде у воды, чтобы поболтать и выпить?

Все может быть. Иногда нам не нужно было повода, мы просто любили болтаться вот так, все вместе, одной большой компанией случайно прибившихся друг к другу людей. Однажды кто-то привел своего одноклассника, другой захватил сестру, третья познакомила бойфренда, и он влился как родной — так и набралось десятка полтора человек. Кто-то приходил на встречи чаще, кто-то реже, от кого-то не знали, как избавиться, по кому-то скучали.

Я чувствовала себя в тот день невозможно красивой. Белое шифоновое платье с яркими цветами, серьги-колокольчики в ушах, накрашенные ресницы, босоножки на тонком каблуке — такой красивой и свободной можно быть только в девятнадцать, когда весь мир на ладони, вся жизнь впереди и ничего-ничего не может омрачить самый лучший день.

Улыбнись любому мужчине — и он пойдет за тобой на край света.

Я знала, кому я сегодня улыбнусь. Чьи поцелуи будут пахнуть майской ночью, чей шепот будет сливаться с шелестом сирени, под которой мы остановимся, чтобы целоваться еще и еще, не отпускать друг друга и верить в долгую жизнь вместе — до рассвета.

Такие вещи всегда происходят случайно. Живешь-живешь, дружишь, болтаешь часами по телефону, влипаешь в забавные истории, пьешь в одних компаниях, возвращаешься ночью пешком по безмолвному городу — и пока все в порядке. А однажды просыпаешься утром и понимаешь — я его люблю. Вот его. Точно-точно.

Мы с Ником уже не раз целовались и однажды почти переспали, но потом решили, что негоже портить такую отличную дружбу. Много раз он намекал, что не против продолжить общаться в другом качестве, но я только смеялась. Он писал мне длинные письма и дарил многозначительные подарки. Пел песни, глядя мне в глаза, и что-то внутри сладко дрожало от понимания, что только от меня зависит, чем закончится вечер.

Все сегодня ждали Ника. Кому-то он обещал книгу, кому-то — набор дайсов погонять, кому-то был должен пиво, а кто-то хотел рассказать свежую сплетню.

Но я ждала его сильнее всех.

Потому что в моем сердце из тлеющей искры наконец-то вспыхнул огонь. И погасить его было уже невозможно.

Я помню последний счастливый момент этого вечера — когда сощурилась на блестящую гладь воды, отхлебнула горько-холодного пива и услышала:

— О, Ник! Наконец-то!

В груди екнуло ярко и счастливо, захватило дух, как на качелях, и я повернулась к аллее, ведущей к нашему кафе…

А там… А по ней…

Ник был как всегда прекрасен со своими длинными русыми прядями, в беспорядке падающими на плечи, в темно-синем пиджаке с россыпью значков на лацканах, в джинсах-клеш, немного старомодных, но очень ему идущих.

Он шел и улыбался нам, и щурился на солнце…

…и держал за руку девушку. Она едва доставала ему до плеча, была смуглой и черноглазой, одетой в джинсовый комбинезон и смешные полосатые носки.

И смотрела на Ника… как я. Не скрываясь, с гордостью и любовью. Ей было даже не очень интересно, куда он ее ведет — в лице читалось только обожание, восторг и счастье, что она вот тут, с ним.

А потом он наклонился и что-то шепнул ей на ухо и поцеловал. Легко и привычно, словно делал это уже тысячу раз. Наверное, уже и делал.

Мне показалось, что мир заволокло тьмой.

Я даже оглянулась на небо — неужели будет гроза?

Но оно оставалось безоблачным и солнечным, как и секунду назад.

Только блики на воде теперь слепили, холодный бокал морозил пальцы, а горечь в пиве стала невыносимой, словно оно мгновенно испортилось.

— Привет, — сказал Ник. — Это Айла. Ходила с нами в пещеры.

Этого обычно хватало для знакомства.

Только мне сейчас было мало. Я хотела знать — когда? Когда это случилось? Почему он не рассказал? Почему я не почувствовала?

Как вышло, что я выбирала с утра платье, мурлыкала песенку, надевая босоножки, красила ресницы под радио, чувствуя, как меня распирает радостью, а он в это время касался своими длинными пальцами ее тела, раскрывал ее губы, вжимался своим горячим телом, забирая себе эту девушку, а я не чувствовала? Не предчувствовала, не ощутила этого?

Не поняла.

Ведь спустя пару недель они узнали, что именно в тот день, в день нашей встречи, она забеременела. И, конечно, Ник женился. Как он мог поступить иначе, мой Ник? Дочка родилась слабенькой, требовала внимания, Айла не могла найти даже надомную работу, и он набирал все больше и больше халтур, чтобы прокормить молодую жену и дочь, снять квартиру и съехать от родителей, купить одной новые игрушки, другой красивые платья, чтобы у них было мясо, были фрукты и врачи, была машина, на которой ездить, когда нужно срочно в больницу.

Нет, я не чувствовала, не знала, не предугадала. И того, что случится позже — тоже.

Я просто сказала:

— Привет, Ник, — а потом улыбнулась и сказала: — Привет, Айла.

И отпила еще один невыносимо горький глоток из бокала.

Надо было куда-нибудь отойти. Выдохнуть, пережить, выкричать в безмолвном крике.

Я извинилась и выбралась из-за стола. Ник проводил меня взглядом, но это уже было неважно. Дурацкое платье цеплялось подолом за все подряд, каблуки трещали, попадая в щели между досками веранды. Увязали в мягкой земле, из которой пробивалась робкие травинки будущего газона, но я все равно шла и шла, пока не уперлась в чугунную ограду сквера. Вцепилась в нее пальцами и несколько минут просто жадно дышала липким горячим воздухом с запахом тополиных почек. Потом достала сигареты и выкурила одну за другой сразу три, тупо глядя себе под ноги. Дым никак не насыщал, только проходил через все тело темной шершавой волной.

Невидящим взглядом я шарила по темной земле, пока он не уцепился за странный блеск под корнями дуба, наполовину вросшего в ограду. Я сделала шаг, нагнулась — и подобрала старинного вида кольцо. Золото давно потускнело, но солнечный луч отразился в крошечном камушке, спрятанном в переплетении листьев и цветов, украшающих неширокий ободок.

Я выбросила недокуренную сигарету и дошла до воды, плескавшейся о деревянный причал. Присела на корточки, безжалостно пачкая светлый подол платья и прополоскала кольцо в пруду. Протерла пучком травы и надела на безымянный палец на левой руке, единственный, на который оно налезло и с которого не сваливалось.

И вернулась к своим.

Кольцо туго обнимало палец, напоминая о себе, пока я смотрела, как Ник целует свою Айлу и думала — а зато… Зато… Зато у меня тоже есть жених. Видишь, Ник? Видишь кольцо? Это мне жених подарил!

Я заказала коктейль с виски, но пить его не хотелось. Так и стоял высокий бокал, и льдинки в нем неумолимо таяли. Ник все шептал что-то на ушко той, кто была не мной, шептал, и по лицу ее расползалась счастливая и чуть смущенная улыбка.

Иногда так хочется умереть. Деться куда-то из этой реальности, в которой все плохо, плохо, плохо, невыносимо! Не сколько перестать существовать, сколько перестать испытывать боль. Пусть оно прекратит болеть! А если нельзя, то пусть прекращусь я.

Но «теперь не умирают от любви» и вместо вечной пустоты мир мог предложить мне только тяжелое забвение алкоголя да половину пузырька успокоительных капель, найденных в глубине холодильника. Они никак не спасали от черной тоски, но погружали в сон после долгого дня, который должен был быть самым счастливым, а стал…

…тянулась как горячий гудрон. Темнота обволакивала, прятала цвета, прятала формы, играла тенями, до неузнаваемости меняя силуэты реальности. Какой реальности? Я не понимала, где я. Пахло ночью и свежей землей, по коже скользил теплый ветерок. Небо над головой колыхалось словно живое, и в прорехи туч то и дело проливались лунные блики. Они высвечивали то глянцевую темно-зеленую поверхность резных листьев, то яркие, будто пластмассовые ягоды, то покрытую мхом поверхность серого камня с выбитыми на нем именами и цифрами.

Кладбищенские дорожки убегали из-под ног, сталкивая меня на траву у могил, на неровную, проваленную землю, в которой я увязала босыми ногами, а остролист резал пальцы, если я пыталась ухватиться хоть за что-нибудь.

Он соткался из теней, сам как набор изломанных форм без четких границ. Стоило сосредоточиться и осознать, что острый угол — его локоть, как вдруг оказывалось, что это край скособоченной плиты, и лунный плеск высвечивал годы жизни — сто лет назад, сто пятьдесят лет назад, совсем юное кладбище, не познавшее чумы.

Я стояла на холодной гладкой плитке, не осмеливаясь шагнуть ни в одну из сторон — везде меня подстерегали опасности. Но он протянул руку, длинные пальцы обвились вокруг моего запястья, и я вдруг оказалась на холме рядом с высоким мрачным зданием склепа. В тусклом, спрятанном под вуалью облаков лунном свете, видно было расстилающееся под нами кладбище с перекошенными кельтскими крестами и зарослями остролиста меж могил.

— Ну, здравствуй, жена моя…

Его дыхание пахло медом и розмарином.

Он стоял слишком близко, но черты лица было не разобрать — тени метались и меняли мир вокруг до неузнаваемости.

— Поцелуешь?

— Кто ты?

Стоило мне спросить — и оказалось, что мою кисть обвивает побег дикого винограда, а не рука. Я брезгливо стряхнула его на землю — гибкая плеть зашипела и уползла вниз с холма.

Луна на секунду выглянула целиком, мгновенно залив молочным светом окружающий мир. Крутнувшись вокруг себя, я попыталась найти того, кто говорил со мной, но повсюду была только серебристая трава, кусты, могилы и оплетающие их тропинки.

Снова набежали тучи, а чей-то голос, насмешливый и злой, прошептал мне прямо на ухо:

— Твой муж. Ты ведь надела кольцо, поклялась водой и травой, признала меня своим женихом. Всего один поцелуй — и мы вместе навсегда.

Я дотронулась до кольца на безымянном пальце. Ощутила кожей неровности цветов из золота, остроту маленького камня среди листвы.

Мой воображаемый жених пришел ко мне во сне. Забавно. Всего один поцелуй?

— Зачем это мне?

— Зачем?.. — он, казалось, удивился.

— Зачем?.. — прошептал ветер в высокой траве.

Зачем?

Тени соткались вокруг моего запястья в длинные пальцы, погладили, провели по руке до локтя — за движением следовали разбегающиеся мурашки, словно от холодного ветра, но само касание было теплым.

Я вздрогнула, почувствовав невесомый поцелуй в шею — сзади, где еще мгновение назад никого не было. А сейчас острые и влажные касания следовали невидимому узору вдоль позвоночника.

Язык сменили сухие губы, поймавшие пульс в ямочке у ключицы, коснулись подбородка, скулы, лба. Когда они оказались слишком близко от моих губ, я почти почувствовала вкус меда на них и отшатнулась, уклонилась от поцелуя.

Смешок.

— Разве ты никогда не мечтала о любви?

— Все мечтали.

— О том, что рядом будет кто-то, кто всегда поймет тебя.

— Да.

— Примет после любой ошибки.

— Невозможно.

— Никогда не оставит.

— Так не бывает.