Застава

Голос показался знаком. Те же нотки восторженного романтизма, только придавленные усталостью, глубокой, такой, в которой даже самое страшное известие принимается равнодушно. Усталостью, способной за одно утро сделать из ребёнка старика…

Вистарх обернулся. Юноша, стоящий перед ним, ничем не напоминал уже подростка, восторженно орущего кличи и с жадным восхищением смотрящего на вседержателей. Перед старшим стоял, утирая запылённое лицо окровавленными, просолёнными руками солдат, не менее других знающий цену времени и молчания… И можно было сорваться, наорать, пока осталось время, отправить в тыл… Можно. Но упёрся в него мрачный понимающий взгляд юноши, и Вистарх молча кивнул, что принял.

Гонец поклонился и побежал обратно к заставе, в бой. Необученный, неумелый, но упрямый и уверенный в своей правоте.

Кустарь-старший упал сам. Неожиданно уронил голову, расслабленно бросил меч и кулём свалился с коня. Ни от стрелы, ни от удара. Просто время вышло.

Закричал Кустарь-сын, вдруг перестав быть младшим и оставшись на линии единственным вседержателем. Заорал неистово, обрушивая меч на врагов, но возможности пробиться, оказаться рядом с отцом и принять последний его вздох не отыграл. А люди с новыми проклятиями, словно черпая силу из бездонного колодца страстей, отбросили на время моров…

Вистарх на секунду прикрыл воспаленные, уставшие от напряжения глаза.

Невольно вновь глянул на место падения Илия, давно оказавшееся за линией фронта, и вздрогнул. Там всё ещё носились ходуном волны, всё ещё что-то влекло моров к центру тёмного круга, что-то бурлило там, кипело. Но ни красного, ни золотого он не увидел.

Приосанившись, сидящий на поджаром гнедом Борка встрепенулся, словно ото сна, и поднял меч. Неторопливо тронулся, и за ним без криков и суеты пошла его сотня. Ветераны. Сухая старческая фигура под синим тяжёлым плащом плыла сквозь дым, как мачта с опавшим парусом в тумане. Спокойно, неторопливо, будто выбираясь в море на ощупь, опасаясь приустьевого бара.

Когда Борка пустил коня галопом — распахнулся парус цвета неба…

Мерно шагавшие ветераны, рассредоточиваясь, рванули на последних шагах и вонзились в бушующее скопление тел. Корабль вышел в море…

И закипело струями за кормой — не пеной, кровью…

Сражение длилось, сражение агонизировало, словно павший конь, оно давилось усталостью и ненавистью, обливаясь потом и кровью. Оно продвигалось к ясеневым брёвнам срубового здания. Оно готовилось выплеснуть в арку входа заставы тела и души и пролизать себе железным языком вход. Оно уже почти касалась стен! И Моры, чуя победу, ломили, визжа и хрипя. Добивали последних защитников… Но и сами уже шатались от усталости полуденного боя. На место упавших вставали другие, но и тем нелегко давались последние шаги до ворот.

Вистарх поднял с локтя шлем и, смахнув волосы с мокрого лба, накинул шишак на голову. До упора подтянул лямки щёчек и сдёрнул плащ — чтоб не мешался.

По знакомому движению за спиной заходили ряды. Глухо клацнули доспехи. Звякнули о стремена копья. Зашуршали подбираемые плащи…

Ставр поправил наруч и глянул косо с нескрываемым ожесточением.

Вистарх неторопливо повернулся к нему:

— Знаешь, Ставр… Тебе есть кого ненавидеть за то, что тебя не было рядом с Илием рядом… Так будь благодарен судьбе хоть за это малое. — Сплюнул и рванул меч из ножен. Поднялся в стременах, разрывая клинком скрывавшее отряды пространство, и обернулся: — Круши тварей!!!

— За Дом! — подхватили люди.

Блинок заплясал, роняя пену неистовства с губ, скакнул, лебедино выгнувшись, и рванулся в галоп.

И попёрла лавина.

Вистарх летел с бешеным криком. О чём тот крик — не чуял, не понимал. Лишь бы кричать, пьянеть от воздуха, до натуги переполняющего грудь и давящего на сердце, заставляя стучать. Летел, всем телом ощущая пустоту внутри, переполненность белой яростью — без запаха, без вкуса, без осознания себя, просто желанием рвать! Летел и ощущал сопротивление ветра, натяжение гудящих мышц и такое же дикое неистовство побратимов. Слева — дотянись! — раззявив рот и выпучив глаза, летел Ставр, и от него веяло смертью…

Блинок грудью ударил в спины замешкавшихся людей. Свалил, отбросил под копыта коней и вклинился меж сражающихся. Захрипел, стремительно вытягиваясь к противникам.

Слёту опуская меч на голову в кожаном шлеме, Вистарх почувствовал себя звездой. Светилом. Пылающим, дымящемся огнём во все стороны, парящим от обилия собственной силы и просто сумасшедшее желающим поделиться своим светом. Поделиться так, что сжечь… И он жёг. В стороны, в мир уходила волнами, языками раскалённого воздуха его сила. И он мчал, как любой иной вседержатель, зная только одну цель — врага, только одно право — дарить свет. Сжигать светом. Когда его слишком много, он сам становится смертью, он становится тьмой… Вздёрнул меч — из разреза кожаного шлема задымилась кровью розовая плоть…

Меч вибрировал от ударов. Трещали кости рук, обрушивающих на врага оружие. Тело пульсировало от бьющейся крови…

Ходил ходуном Блинок, не давая слабины, сам стремясь в гущу боя.

Одного их вида — оскаленного по-волчьи коня и нечеловечески ощерившегося воина хватало, чтоб моры пятились. А невидимый огонь вседержателя сжигал колдовство, подпитывающее бешенство дикарей, их неистовство и бессмертность. И там, где обрушивались на головы меч и топор Вистарха, моры падали. И никакое колдовство не могло поднять их. Там проходили люди и расклинивали тьму.

Краем взгляда в сутолоке сражения Вистарх подчас замечал Ставра. Тот шёл слева, не отставая. Такой же бешеный взгляд, охрипший ор и страшные удары меча и секиры. Серебрённые, они уже давно потеряли свой свет, став мутными, в красных полосах и брызгах. Да и сам Ставр стал таким — грязным, взъерошенным, окровавленным…

То, что впереди колдун, Вистарх почуял нутром. Мешало что-то вздохнуть глубже. Взрычав, направил Блинка на опасность. Среди сплошного поля кожаных шлемов, выпяченных белков и злых оскалов двумя спицами упёрлись воспаленные красные глаза с суженными зрачками. В голове полыхнуло, от жара тело стало вяло и болезненно, лихорадочно заломило суставы. Преодолев себя, Вистарх поднял меч. Его сил и воли хватило бы на один рывок! Но Блинок не выдержал — жалко всхрапнул и, трясясь всем телом, встал. Тёмная толпа с победным воем набросилась скопом. Вистрах завертелся ужом, защищаясь с двух рук — моры падали с посеченными головами, но выдержать натиск было невозможно. Мелькнул тёмный топор, подрубая лошадиное горло, — Блинок забулькал кровью и рухнул.

Вистарха выбило из седла…

Упал на моров, бегущих навстречу. Левая рука, подворачиваясь за спину, глухо щелкнула, опаляя болью. Тяжёлый удар выбил воздух из лёгких.

Потрясая оружием, накинулись моры…

Белки глаз на измождённых лицах.

Волчьи оскалы.

Скрюченные на топорищах пальцы.

Блеск щербатых лезвий…

Вистарх стиснул рукоять меча избранного вседержателя и ринулся на поднятые топоры.

Ударил. Принял. Откинул. Ударил. Ударил. Ушёл. Ударил.

Левую руку не чуял. Нога, задетая под колено, подгибалась. В боку влажной жарой набухало. Из-под шлема капало. Ладонь скользила по липкой жиже на рукояти меча. Мир перед глазами заволакивало белым, словно проступало молоко, пропитывая полотенце. И тишина была. Глухая, тугая, терпеливо ждущая его смерти тишина…

Когда оскаленный мор вынырнул из молочного тумана, он понял, что всё кончено. Сначала повело, развернуло от сильного удара, и лишь потом ошарашила боль. Навалилась, как обвал — скопом на каждую пять, на каждый вершок тела. А взгляд остановился, упёршись в землю — падающую на него, бьющую плашмя, обнимающую землю.

И вернулись звуки. Ор и рык, свист, звон и скрежет оружия, стоны и проклятия раненых, плюхание безвольных тел…

Чьи-то ноги загородили полмира. Чьи-то руки хватанули за плечи, заставляя сломанную ключицу хрустеть и вминаться в плоть… Но боли не было. Уже не было. Его повернули, но молоко тумана, наконец, пропитало полотнище, и он ничего не увидел. Только раскаленный добела гвоздь солнца где-то далеко, в другой вселенной. И ему подумалось, что это хорошо, что он ничего не чует, и хорошо, что не видит поднятых топоров. Это тоже была хорошая смерть.

Его вскинуло, словно щенка за холку подняло и понесло, поволокло, нещадно сминая сломанное плечо и выплёскивая кровь из порубленного нутра.

Обдало жаром конского пота, вдавило в мокрую, пахнущую кровью шерсть, и понесло, укачивая, будто в колыбели… Понесло, мимо грома битвы, мимо белого тумана, в котором отражалось солнце, мимо криков умирающих и ещё живых… Мимо лиц, втоптанных в кровяную грязь… Мимо обрубков с запылившимся срезом… Мимо выпирающих кишок и подёргивающихся пальцев… Понесло всё дальше в белое молоко.

— Вседержатель! Вистарх! — кто-то с пробивающимся звоном в голосе звал его, тормоша и теребя.

И хотелось подняться на голос, отозваться, хоть шевельнуться, но белое, дышащие горячим молоком, полотнище на глазах опускало в сон и безвольность.

— Старшой, срать-те-в руки! — крепкие ладони сжали плечи, вгоняя в боль.

Он застонал, вскидываясь.

Дико глянув окровавленными глазами, мрачный Ставр тут же одёрнулся и исчез из обзора.

Знакомый юноша — белое лицо в каплях веснушек и подсохшей крови, да сведенные к переносице брови над блестящими глазами — подсунул под руку меч Города. Когда пальцы с третей попытки обхватили черен, Вистарх смог приподняться на локте. Прищурился, всматриваясь.

Мальчишка сдал назад ровно настолько, чтобы вседержателю открыть обзор, но оставаться защитой от возможной стрелы или дурного глаза. И Вистарх увидел.

Их оставалось не более десятка — воинов-китежцев, сумевших укрыться в заставе. Обессиленных, окровавленных, сползшихся к головному зданию, под защиту последнего вседержателя. И стояли, сидели и лежали во дворе кто где: кто рядом со стенами, кто у ворот, кто — так же, как он, Ставр и юный гонец, — над ними, на нешироком балконе над аркой. Сюда Ставр приволок и его, спасая от неистовства моров. А те остановились… Широкий — коню не перескочить! — дол перед заставой, тянулся во всю ширь Ворот. По нему, камнями и песком лежала щедро рассыпанная соль.

Вистарх попытался подняться, но тут же вяло повалился обратно на камни. Сквозь заново проступающий молочный дым, мелькнуло перекошенное лицо подростка.

— Старший! — голос звенел от непрошенных, детских ещё слёз.

Едва сумев пошевелить тяжёлым, огромным языком, Вистарх облизал губы и прохрипел:

— Помоги подняться…

Юноша, вытерев об локоть сухие глаза, сунул ладони под спину вседержателя.

Мыча от боли, Вистарх сел, бессильно привалился к краю бойницы плечом. С трудом поднял голову, будто огромный вечевой колокол втянул под купол…

Моры, управляемые сознаниями магов, стаскивали с поля боя трупы — заваливать дол, создавать дорогу для войска. Сваливали, и тела, уже раздетые донага, безвольно мотаясь, раскидывали руки, бело-розовыми слизнями ложась на сверкающую солью ленту. Один за другим мёртвые люди, бывшие своими по крови, по убеждениям, по оружию, сваливались, мостя проход для смерти.

Звуки сражения затихли, только стоны, вопли и хрип доносились до заставы. И иногда — вскрики добиваемых…

Подошёл Ставр, сел спиной, привалившись к краю бойницы. Запрокинул голову, упершись затылком в камень, и закрыл глаза. Лицо, щедро облитое кровью из раны на голове, сделалось спокойным.

Солнце перевалило за зенит и уходило к западу…

— Что дальше? — тихо спросил подросток, осунувшись за день до тёмного лика древней иконы.

Ставр очнулся и вяло усмехнулся:

— Как двинутся — будем стрелять. Потом уйдём в последнее здание заставы и подожжем за собой ворота. Будем стрелять оттуда, кто проскочит…

Юноша, став ещё белее, кивнул. Поджечь ворота, значило, сжечь всё. И всех.

Внезапно очнувшись, Вистарх приподнял голову.

— Дальше? — медленно переспросил он.

Ставр потянулся ближе, чтоб расслышать.

— Тянуть время, — едва внятно сказал Вистарх. — Они завалят дол… Когда двинутся — откройте ворота. Там горючий камень. Пусть увидят и поймут… На арке пусть встанут самые слабые. С факелами в руках. А те, что посильнее, пусть уйдут во дворы и затаятся с луками…

— Почему не наоборот? — хмуро спросил Ставр. — Сильные смогут стоять дольше…

Вистарх поднял слезящиеся глаза на друга.

— Моры только тогда остановятся, когда будет смысл ждать. Сильных они убьют, пусть даже придётся пожертвовать несколькими часами ожидания. Слабых моры подождут, чтоб не рисковать… Слабые упадут сами — вот почему они будут ждать. Когда те, с факелами, рухнут, и моры войдут — пусть сильные стреляют огнём по камню…

Долгую минуту Ставр смотрел на обессилившего вседержателя, а потом тяжело кивнул:

— Сделаю, как велишь, старшой…

— Ставр, — позвал Вистарх и глянул исподлобья, не найдя на большее сил. — Я останусь на арке…

— Я — тоже, — просто ответил соратник и, кинув подростку кисет, тяжело подволакивая ноги, пошёл к лестнице, к людям. За ним частыми каплями по камням оставался кровавый след…

Парнишка вытащил нож и потянулся к плечам старшего вседержателя. Вистарх не перечил, и юноша снял с него кольчугу. Помог лечь. Вистарх глядел в белое небо, в белое молоко перед глазами и едва осознавал, чем и как его врачуют, запаивая рану. Боль от целительного порошка проходила сквозь заслоны бессилия лишь слабым отголоском. Рассудок уже понимал, что гаснет.

Белое солнце в белом небе.

Топот детских ножек по половицам. Влажная земля, по которой раскатываются спелые яблоки. Колосья, которые можно собирать в ладонь, как женские косы. Бабушкины сказки клочьями по углам. Руки родителей, равные шёпоту листьев. Губы любимой…

Снизу, от пола — скрип отворяемых ворот.

Вистарх вздрогнул и открыл глаза. Юноша помог подняться. Вновь тяжело привалившись к камню бойницы, вседержатель увидел моров. Бледно-розовые гати из мёртвых тел уже были сложены — кое-где едва шевелящееся, где-то стонущие… А торжествующие враги ждали только команды.

Ставр вырос рядом. Подал факел. Вистарх выпустил меч и принял палку в смоленой обмотке, горящую зеленоватым пламенем. Опёрся на руку юноши, поднялся и, навалившись грудью на камни стены, оттолкнул гонца:

— Уходи.

Тот мгновение помедлил, а потом ушёл. Молча. Спокойно. Зная цену этого приказа.

Клонилось к закату солнце. Окрашивался горизонт. От вечернего ветра срывало в лихорадку. Но умирающие люди стояли на арке, подняв факелы и равнодушно глядя на растекающееся у ног море моров. И на льды далеко за их спинами. И на туман, клубящийся от них…

Вистарх и Ставр стояли рядом, по центру, между другими людьми, по собственной воле выбравшим последнюю вахту на воротах. Ставр придерживал старшого, но и сам колебался на неверных ногах.

Горели факелы, запирая дорогу одним только страхом, что будут брошены и взорвут с таким трудом добытый проход в мир благоденствия. И то, что смогли отвоевать у людей, моры боялись потерять в борьбе с огнём…

Гвоздь солнца в небе начал гаснуть, отдавая тепло, стал краснеть, обрамляя стены заставы в розовое прозрачное прохладное сияние. И тогда Вистарх навалился грудью на камни и, выглядывая в бойницу, и зашептал, призывая Ставра:

— Ты видишь?! Видишь?! Я же говорил, что он придёт…

— Кто? Где?

Ставр подался вперёд, до рези вглядываясь в туманную даль.

— Он пришёл, видишь! — Вистарх обессилено начал заваливаться. Из глаз потекли непрошенные слёзы.

Горизонт заволакивало белёсым туманом, и не было в его пространстве ничего, кроме островерхих льдин и редких облаков.

— Евпат пришёл! — шептал Вистарх, от усилия дрожа всем телом. — Он не оставил! Он не мог оставить! Он мой друг, Ставр… Он не мог не прийти… Понимаешь?.. Он пришёл… Он всё-таки пришёл… Евпат… Видишь? Ну?.. Там флаги Мологи — голубое с чёрным… Видишь?

Вистарх задохнулся, теряя силы. Факел дрогнул в руке и начал заваливаться. Поймала рука соратника, придержала, не дав упасть. Ставр глянул на умирающего. Глаза его уже были закрыты, лицо серо и безжизненно, рот приоткрылся в бессилии. Но невероятная воля ещё держала.

— Видишь? — прошептал Вистарх, цепляясь скрюченными пальцами. Закрытые веки дёрнулись, словно взгляд обыскивал, ощупывал даль.

Ставр ещё раз оглядел горизонт. Белый туман. Кромки льдов. Чёрная толпа моров…

— Вижу, — прохрипел Ставр, — Флаги Мологи. Голубые. С чёрным. И Евпат.

— Он пришёл, — криво, одной стороной, улыбнулся Вистарх.

Лицо озарилось на мгновение и, вздрогнув, замерло.