Главный университет. Повесть о Михаиле Васильеве-Южине

Борис Костюковский Семен Табачников

Главный университет

Повесть о Михаиле Васильеве-Южине

Под южным солнцем

Этот город, куда учитель Васильев стремился вот уже два года, произвел на него необычное впечатление. Баку был похож на международный порт с его разноязыкой речью, пестрыми костюмами и суетливым движением шумной толпы.

Ошеломляла удушливая жара. Васильев родился на Ставропольщине, еще недавно жил в Ялте и Мелитополе, и потому тепло для него привычно, но здесь воздух не просто жаркий — раскаленный.

Мария Андреевна, или, как он называл жену, Маруськ, предложила прежде всего пойти искупаться.

— Да, да. И немедленно! — обрадовался он. Хозяйка квартиры, где они остановились, уже немолодая полная армянка, всплеснула руками…

— Как это купаться? Вы с ума сошли, господин учитель. Это же не июль, не август… Кто же в Баку купается в сентябре? Одни мальчишки: им ведь все равно, когда купаться.

На берегу было пустынно. Море спокойно. Волны, как большие округлые ладони, тихо приглаживали сероватый береговой песок, перемешанный с галькой и ракушками, и так же тихо уползали назад. Белые чайки ныряли и взлетали, довольные и сытые. Они то приближались к берегу, то тут же с криком возвращались в море.

— Ишь какое им раздолье здесь.

Вдруг Васильев сорвался с места, с разбегу бросился в море — чайки заволновались.

— Не утони! — закричала Мария. — Ты же плохо плаваешь.

— Да тут воробью по коле-е-но!

После городского зноя окунуться в такие ласковые волны было блаженством.

Купались они долго; все никак не хотелось расставаться с морем, а когда наконец вышли из воды, увидели несколько зевак, уставившихся на купальщиков.

— Вот бесстыдники, — шипела пожилая женщина, щурясь от палящего солнца. — От безделья это, от безделья…

— Видать, грехи смывают, — вторил ей средних лет мужчина, по виду — мастеровой.

— Аллах, смотри до чего дошли дети твои! Уже для них зима не зима, осень не осень.

Толпа увеличивалась. Молодой человек в гимназической куртке вдруг крикнул:

— А мне нравится… — и начал раздеваться. Люди на берегу перекинулись на него:

— А еще гимназист!

— Армянин соленый! — со злобой произнес загорелый мужчина в черной татарской шапочке. — Вот он выйдет из воды — я покажу ему.

В это время раздался свисток, к толпе шел высокий, широкоплечий, с живописно пышными усами человек.

— Пристав Исламбек идет! Расходись!

Толпа начала быстро таять. Видимо, личность эта была людям знакома.

Исламбек степенно подошел к Васильеву, очевидно заметив, что тот был виновником происшествия.

— Что натворил? — басовито спросил он.

— Собственно, ничего. Просто устали с дороги и, решили искупаться.

— Сейчас? В сентябре?

— Вода теплая. При чем тут календарь?

Исламбек пристально посмотрел на Васильева.

— Кто такой?

— Учитель.

— А она?

— Моя жена.

— Документы есть? — спросил пристав и оглянулся: наиболее любопытные оставались на месте. — Р-р-разой-дись! — грозно скомандовал он.

Только загорелый татарин не двинулся с места, как будто слова пристава к нему не относились, и искоса поглядывал на вышедшего из воды гимназиста.

Исламбек внимательно изучил документы и важно сказал:

— Можете купаться.

— Спасибо, я уже искупался.

— Тогда идите домой, господин учитель, — сказал пристав.

— Вот мальчик оденется, мы вместе и пойдем.

Этот ответ скорее предназначался старому мусульманину, который не спускал злобного взгляда с юноши.

— Вы знаете этого армянина? — спросил Исламбек.

— Я учитель и интересуюсь всеми, кто носит гимназическую форму.

— Ученый, — злобно фыркнул мусульманин. — Ниши-во, мы еще встретимся.

Он повернулся и пошел в сторону города.

— Этот господин слишком воинственно настроен. Вы бы у него документы проверили, — с вызовом сказал Васильев.

— Когда надо будет, проверим. А ты, — обратился ой к гимназисту, — беги домой уроки учить. Пока дел.

— Он пойдет с нами, — твердо сказала Мария. Юноша подошел к Васильеву и встал рядом. Михаил снял пенсне, протер стекла носовым платком, надел и сказал полицейскому:

— Будьте здоровы, господин пристав. Если мы вас интересуем, вы можете увидеть нас здесь по утрам: до наступления холодов мы будем купаться в море каждый день.

И он, взяв жену под руку и обняв юношу, пошел в город.

Гимназист молчал, хотя лицо его выражало удовлетворение.

— Моя фамилия Каринян, Ашот Каринян. Учусь в гимназии. Жаль, что вы преподаете не у нас, — искренне сказал он.

— Это несущественно. Вы приходите к нам домой. — И Васильев назвал свой адрес, а затем спросил: — Вас проводить?

— Что вы, Каринян не из трусливых…

Не было в этой фразе мальчишеского хвастовства, и Васильев едва заметно улыбнулся.

Директор Бакинского реального училища, человек солидный и осторожный, внимательно читал формулярный список о службе преподавателя математики, физики и естественной истории Мелитопольской женской гимназии Михаила Васильева. Этот новый преподаватель с небольшой бородой и легким пенсне на прямом носу понравился директору с первого взгляда. Человек он, безусловно, знающий, и не только свой предмет: хорошо говорит по-французски, владеет немецким и английским. Кроме того, как показалось директору, силен в филологии и изящной словесности. Такой преподаватель в реальном училище просто клад.

Итак, директор читал формулярный список и по привычке сопровождал чтение комментариями. Уже первые слова заставили его произнести длинную тираду: «Не имеющий чина Михаил Иванович Васильев»… Ах, не имеющий чина… А по виду — если не тайный, то действительный статский советник. И бородка аристократическая, и пенсне самое модное. И манеры-с, я вам доложу. И мундир отглажен, и каждая пуговка блестит, не то что у наших бакинских преподавателей. Читаем дальше-с. «…Родившийся 29 октября 1876 года, вероисповедания православного, знаков отличия не имеет»… Молод, право же молод — двадцати семи лет. А уж и в Ялте учительствовал, и в Мелитополе… «Окончил с дипломом первой степени курс естественного отделения физико-математического факультета императорского Московского университета в 1900 г…» Недавно-с, очень-таки недавно-с. Значит, из теперешних студентиков. Поимеем в виду-с. «Предложением господина попечителя Одесского учебного округа 11 августа 1901 года за № 14812 назначен исправляющим должность наставника математики и естествознания в Байрамскую учительскую семинарию с 11 августа 1901 года». Что ж, для молодого педагога это недурственно. Стало быть, способный. «Предложением господина попечителя Одесского учебного округа от 2 сентября 1903 года за № 177752 сообщено о перемещении его в бакинское училище с 1 сентября 1903 года. Председатель педагогического совета Н. Вавилов». С первого сентября… А поименованный Михаил Иванович изволил прибыть с опозданием-с. Из жалованья вычтем. Это уж пусть не взыщет-с…

Так-с, что же еще любопытного? Женат. Жена Мария Андреевна… родившаяся в 1878 году. Так-с. Ну, с богом, господин Васильев. А мы посидим на вашем уроке. Любопытно, действительно ли вы столь искусны в преподавании. Любопытно…»

В свободное от уроков время Васильев вместе с женой отправлялся туда, где добывалась нефть. То, что он видел там, поражало его. У самого моря, на берегу древнего Апшерона, поднимались деревянные вышки, похожие друг на друга, как сосны в густом бору. Каждый метр земли на промысле используется, каждый человек загружен до предела, и каждое его движение рассчитано и целесообразно.

Эта целесообразность во многом продиктована хищническими методами добычи бакинской нефти, известными всему миру. Ротшильд, Бенкендорф, Манташев, братья Нобель, извлекая из Апшерона нефть, добывали золото.

Биби-Эйбат, Балаханы, Сабунчи — эти названия произносились часто, потому что именно там больше всего вышек. Промышленную часть Баку называли Черным городом: нефтяное производство черным коптящим полукольцом окружало город и создавало своеобразный мрачный колорит. Люди здесь казались нереальными, будто вышедшими из подземелья: темные хмурые лица, черные от въевшегося мазута руки.

Жилища рабочих выглядели угнетающе: низкие, глинобитные, с маленькими оконцами, они лепились друг к другу в беспорядке, часто между нефтяных вышек. Скрежет тартальных и паровых машин, гул и треск лебедок сопровождали здесь жизнь людей от зари до поздней ночи.

Обращала на себя внимание разноплеменность промыслового рабочего люда. Были здесь и русские, и татары, и армяне, и грузины, и евреи — все, кого согнала сюда тяжкая нужда.

Но не только на нефтяные промыслы стекались люди. Развитие нефтяного дела вызывало к жизни и многие другие отрасли промышленности в Балаганах, в Сабунчах, в Раманах; механические предприятия Хатисова, табачная фабрика Мирзабекянц, рисоочистительная мельница с неожиданным названием «Слон» — везде и всюду здесь требовались рабочие руки.

Из России, Армении, Грузии ехали сюда те, кто искал работу и пристанище. Нередко целые семьи приплывали из Персии, из-за Каспия, из Средней Азии. Люди обживались, образуя национальные поселения, строили свои мечети, церкви, синагоги, создавали общины в надежде защитить друг друга.

В этих поездках по нефтяным районам Васильевых всегда охотно сопровождали два друга — Ашот и Сеид. Ашот после того сентябрьского купания частенько стал заходить к ним. При ближайшем знакомстве он оказался большим любителем театра. Это делало его еще более привлекательным в глазах Васильева. Однажды он привел с собой чернявого тоненького паренька — сына какого-то мелкого лавочника.

— Его зовут Сеид. Он честный, — сказав Ашот, считая, что этим исчерпано все.

Вечер начался чаепитием, а кончился чтением известного монолога Сатина о человеке. Ашот Каринян отлично знал пьесу «На дне», и горьковские слова звучали у него очень искренне.

Михаил Иванович внимательно слушал Ашота. Его армянский акцент, горячие черные глаза, привычка после каждой фразы задавать вопрос «да?» полюбились молодому учителю.

Прочитав монолог, Ашот, еще волнуясь, с гордостью заметил:

— Я не только это знаю. Я еще и другое читал Горького.

Васильев чувствовал, что парню о чем-то хочется рассказать, чем-то похвалиться или в чем-то признаться, но он не решается.

Выручила Мария Андреевна.

— Вероятно, Ашот имеет в виду «Песню о Буревестнике» и «Песню о Соколе».

Она произнесла это, подавая чай, и никто не обратил внимания на ее слова. Мария подумала, что тайна уже не была тайной. Запрещенные произведения Горького, оказывается, знакомы и этим юным бакинцам.

И вдруг Ашот не выдержал. Он вскочил со стула и, давая волю своему бурному темпераменту, прочитал:

— «Буря! Скоро грянет буря! Это смелый Буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем; то кричит пророк победы: «Пусть сильнее грянет буря!»»

Сеид посматривал на взрослых, улавливая каждое их движение. Как-то они будут реагировать? Испугаются? Ведь стихотворение-то запрещенное. Но Михаил Иванович был спокоен.

Когда парни собрались уходить, он заметил:

— Хорошо вас учат литературе. Видно, учитель у вас славный.

— Мы его уважаем, — с достоинством ответил Ашот. — Николай Терентьевич Улезко — человек красивый.

Сеид рассмеялся.

— Какой же Улезко красивый? Он горбатый… Возникло неловкое молчание.

— При чем здесь горбатый? — наконец выговорил Ашот. — Он душой красивый. Понимаешь? Да? Душой…

Сеид этого не понимал.

Васильев уже не первый день присматривался к парнишкам. Ашот понравился ему уже тогда, на морском берегу. Другое дело Сеид. Он учился в техническом училище без особых успехов. Чаще всего отец заставлял его сидеть в лавке. Именно там он узнавал все новости: лавочники были самыми осведомленными людьми в Баку.

Ашот дружил с Сеидом, хотя Мария Андреевна заметила как-то:

— А ведь есть что-то такое, чего Ашот не доверит даже Сеиду.

Однажды вечером Сеид пришел к Васильевым без Ашота.

— А я решил уходить из училища, — вдруг сказал он.

— Почему? — удивился Васильев.

— Надоело… Папа говорит, что из меня Ротшильд все равно не получится, а в такое время нужно быть при деле. Лавка наша бедная, товара нет.

— И куда же ты пойдешь работать?

— Папа уже договорился на табачной фабрике братьев Мирзабекянц. Сначала буду рассыльным, а потом на саму фабрику пойду.

— Почему именно на табачную?

— Мой отец табаком торгует, — пояснил мальчик.

Михаил Иванович готовился к урокам старательно, и не потому, что был новичком и не верил в свои силы. Просто до сих пор не приходилось ему встречаться с такой разношерстной аудиторией, а хотелось ее прочно завоевать.

Училище, в котором преподавал Васильев, жило обычной, размеренной жизнью. По утрам преподаватели приходили на службу, интересовались, «как изволили почивать» или «что новенького га белом свете-с». Регулярно, по определенным дням, заседал педагогический совет, и почтенные педагоги поочередно хвалили друг друга, называя «милостивыми государями», и не скупились на такие слова, как «усердно», «похвально», «искусно» и даже «великолепно». Касалось это всего на свете — и преподавания, и успеваемости, и даже состояния здоровья.