Гибель красного атамана

Урядник сказал:

— Слушаюсь, — развернулся по уставу, руки по шву и сказал казакам: — Исполнять.

— Меня?.. — пьяно удивился матрос и стал расстёгивать кобуру маузера.

Но ему не дали это сделать, два казака взяли его под руки, вывели на улицу и кинули в сугроб.

— Меня, революционного матроса, мордой в снег, — возмущался, ворочаясь в сугробе матрос. — Вы, лампасники, меня, Балтика…

— Иди отсель, — сказал один из казаков, — а то шашкой достану.

Матрос пьяный-пьяный, а понял, что достанет, встал и, не отряхиваясь, пошатываясь, побрёл в темноту.

Долго потом казаки, смеясь, обсуждали этот случай, но после этого на гауптвахту не пускали ни революционных солдат, ни матросов.

Красногвардейцы привели на гауптвахту двух кадетов тринадцати лет, взятых за то, что их старшие братья были в партизанах, а сейчас ушли к Корнилову и за то, что мальчишки вели себя вызывающе дерзко.

Назаров вышел из своей каморки, оглядел мальчишек и обратился к казакам:

— Казаки, это позор. С детьми уже стали воевать! Скоро и шашки о баб испоганим.

Кадеты притихли, казаки опустили глаза, а урядник сказал:

— Идите домой, ребятки.

Мальчишки выпрямились, взяли под козырёк:

— Господин урядник, господа казаки … Благодарим вас. Честь имеем.

Щёлкнули каблуками, пожали руки уряднику и казакам и степенно удалились, чем вызвали умиление у охраны и арестантов.

От скуки и нервного напряжения на гауптвахте шли разговоры о настоящем, а больше всего о будущем. Охрана прислушивалась. Ещё недавно казаки говорили и, главное, верили, что большевики их не тронут и что хуже не будет, а что офицеров с шеи скинут, так то не плохо. Но в городе творилось что-то ужасное. Тут засомневаешься.

— Кончаться дворяне, за казаков примутся, — убеждённо сказал атаман Назаров.

— Это почему так, Анатолий Михайлович?

— Кучеряво живёте, казаки. Конечно, снарядить казака на службу тяжко: коня строевого купить и всё такое. Но у вас и льготы, казаки. А земля на Дону, какая? Видели в Пруссии, или под Витебском какая земля? Приедет на Дон беднота из-под Смоленска или Твери — обзавидуется. И будут свои порядки устанавливать. Ей казачьи порядки ни к чему. А иногородние им подпоют. Юртовые и войсковые земли казаков меж собой поделят.

— Как поделят?

— Просто. Их власть!

— И что же это будет, ваше превосходительство?

— Восстание будет, — уверенно сказал Назаров. — Казаки такое не потерпят. Ещё месяц, ну, два. Я-то не доживу. Меня расстреляют. А вам думать! И берегите офицеров своих, не давайте их уничтожать. Пригодятся — их воевать учили.

На третий день заключения Назарова его посетил атаман Голубов вместе с Медведевым — комендантом Новочеркасска.

Голубов был очень обижен. За все его заслуги — и пленение Чернецова и взятие Новочеркасска, арест Назарова ему, блестящему царскому офицеру, не дали ничего. Медведеву и то вон дали должность коменданта просто так! Фактически руководить Областью Войска Донского назначили какого-то Подтёлкова. И он пришёл к арестованному им атаману. Сначала они с Медведевым обошли гауптвахту, расспросили, кто за что сидит, отпустили одного старика, а затем Голубов оставив коменданта, зашёл к Назарову.

Назаров молча зажёг свечу и поставил на стол у себя в каморке.

— Что, Анатолий Михайлович, брезгуешь, руки не подаёшь, — топорща усы, сказал Голубов, — увидел меня и демонстративно ушёл.

— Да мы, вроде, по разные стороны баррикад, — ответил Назаров, — а как врага, я вас, Николай Матвеевич, не уважаю.

— Это от чего такая не милость. Воюю, дай Бог каждому!

— С кем воюешь? Со своими! А присягал императору!

— Так все присягали! Нет больше императора.

— Все?! Говорят, когда ты был представлен императору, то Николай Александрович окурок бросил, а ты его подобрал и на груди хранил. Было?

— Ну, было! И что теперь?

— Ничего! Присягал императору и предал его.

— Все присягали.

— Да, но не все окурки императорские на груди хранили. А это больше, чем просто присягать! Где тот окурок?

— Где? Выбросил.

— Выбросил! А хранил бы верность монархии вместе с окурком, то тебя бы уважали. У Корнилова всякие есть: и монархисты, и те, что за Учредительное собрание, и, так сказать, демократы. Избавимся от большевиков, соберём Учредительное собрание, оно и решит, какой быть России: абсолютной монархией, конституционной монархией или демократией с любой формой правления. А ты царя-батюшку предал. Агитировал здесь в Новочеркасске за революцию. Тебя за это на эту вот гауптвахту посадили. Весь декабрь просидел. Ты пообещал в политику не влезать, и опять предал! Я тебя отсюда вытащил, а ты к большевикам подался!

— Обманули меня, — хмуро сказал Голубов.

— Обманули! Ты что, дитё малое? И, главное, принял атаманство от царицынских рабочих! Это позор! Зачем? И меня, выборного атамана Тихого Дона сюда заточил! В знак благодарности, наверное.

— Я заточил, я и вытащу.

— Да?

— Да. Я надеюсь, что Войсковой Круг трудового казачества выберет атаманом именно меня. И я бы хотел видеть тебя, Анатолий Михайлович, председателем Круга.

— Что свой авторитет растерял, решил у меня подзанять? Большевики-то позволят Круг собирать?

— Большевиков я прогоню.

— Так сначала прогони, эти безобразия на улице прекрати. Сам-то не грабишь? А там, глядишь, тебя и выберут.

— Я грабителем никогда не был! — вскипел Голубов. — Я взял себе лишь коня вороного Каледина, как военный трофей. Имею право! Порядок наведу! Я вернусь за тобой, Анатолий Михайлович, — пообещал, уходя Голубов.

Но через два дня, 17 февраля пришёл приказ от председателя совета народных комиссаров Донского областного Военно-революционного комитета и комиссара по военным делам подхорунжего Лейб-гвардии 6-й Донской батареи Подтёлкова о переводе Назарова, Волошинова и ещё пять человек в Ростов, который стал центром управления Донской Области.

— Зачем? — не понял урядник.

— Боятся, — сказал Назаров, — Ростов город рабочий, там Подтёлкову спокойней, чем в казачьем Новочеркасске.

— Ничего вы с ними не сделаете? — задал наивный вопрос урядник командиру красногвардейцев, состоявшему в основном из шахтёров.

— Приказано доставить в Ростов, — равнодушно ответил командир красной гвардии.

— Что бы ему ни приказали, — спокойно сказал Назаров, — он тебе всё равно не скажет, господин урядник. Прощайте, господа, — поклонился он остающимся офицерам и направился к выходу.

Арестантов усадили на телеги. «Вроде и правда в Ростов» — подумал урядник и перекрестил с крыльца гауптвахты телеги с арестантами.

Телеги заскрипели к дороге на Ростов, сзади трое верховых красных казаков. Но далеко не уехали. Сразу за городом в Краснокутской рощи у оврага остановились. Арестантов высадили.

— Ну вот, — сказал генерал Груднев, — большевики в своём репертуаре. Сказали бы честно, что на расстрел везут.

— Боятся, — сказал Назаров. — Сказать боятся, нас боятся, своего народа тоже боятся: а вдруг обман раскроется.

Их, семь человек, построили лицом к дороге спиной к оврагу, раздели до исподнего. Красногвардейцы толпились напротив. В основном это были шахтёры из городка Александровск-Грушевский ещё толком не побывавшие в боях, не привыкшие к виду смерти и не привыкшие убивать. А тут сразу расстрел! Стрелять в безоружных людей им не хотелось. Вот они и толпились, переговаривались между собой, курили, тянули время.

— Это враги нашей родной Советской власти! — взывал к их совести командир.

С ним соглашались, но в шеренгу никак не могли построится.

— А дисциплина у вас, в красной гвардии, не очень, — насмешливо сказал атаман Назаров.

Красный командир зло посмотрел на него и ничего не сказал, отвернулся.

— Мы тут раньше замёрзнем, господа, чем нас расстреляют, — сказал Назаров, — я приму команду на себя этими горе-солдатами с вашего разрешения.

— Сделайте одолжение, господин атаман, — ответил генерал Исаев.

— Красногвардейцы, — обратился к шахтёрам атаман Назаров, — вам ещё много предстоит расстреливать. Привыкайте. Итак. Слушай мою команду! — голос его зазвенел, приобрёл силу, красногвардейцы напряглись.

— Стройсь! — раздалась команда Назарова и шахтёры выстроились в шеренгу.

— Готовсь!

Красные упёрли приклады винтовок в плечо.

— Цельсь! Стрелять как казаки! Вы на казачьей земле.

Он поднял вверх правую руку и сделал отмашку:

— Пли!

Раздался дружный залп и казаки упали в овраг. Красногвардейцы облегчённо вздохнули, многие перекрестились.

Телеги заскрипели по дороге к Ростову.

Войсковой старшина Волошинов оказался тяжелораненый. Он поднялся и направился в Новочеркасск. С трудом добрался до первого дома и попросил хозяйку сообщить его родным, обещал вознаграждение. Дальше крыльца она его не пустила, дала только воды напиться. Он так и провалялся босой и раздетый на морозе. Утром у дома стали собираться любопытные взглянуть на бородатого, огромного, раздетого мужчину на крыльце дома. Хозяйка решила сама сообщить большевикам, а не ждать когда на неё донесут.

Прискакали три казака. Один из них, не слезая с коня, вскинул винтовку и выстрелил в Волошинова, попал в грудь. Тело привязали за ноги верёвкой и поволокли к месту казни, там его бросили. Зеваки сопроводили казаков до оврага и потом с интересом рассматривали трупы расстрелянных. Волошинов вдруг приподнялся на руках и сел ничего не соображая. Кто-то побежал за патрулём. Вскоре подошли трое вооружённых рабочих. Патрульный достал наган и выстрелил Волошинову в лицо. Пуля раскроила череп, председатель войскового Круга умер.

Голубов, узнав о расстреле атамана, примчался в Ростов к Подтёлкову.

— Зачем, Фёдор Григорьевич? — кричал он. — Казаки того и гляди восстанут! Большевики залили кровью весь Новочеркасск!

— Плевать мне на казаков, — спокойно сказал бывший подхорунжий. — Утихомирим!

— Порядок должен быть, законность, а не анархия!

— Будет. Советской власти всего четыре месяца. Наведём порядок. Дай срок.

— Но расстреливать без суда и следствия …

— Тебе, что жалко офицеров? — удивился Подтёлков. — Ещё недавно гутарил, что всех офицеров надо уничтожить. Что передумал, Николай Матвеевич? Зря! Не нужны Советской власти офицеры и казаки ей без надобности. Не сегодня-завтра грядёт Мировая революция! Мир будет на всей земле! А войны не будет! Эта война последняя. Будем пахать, сеять, детишек растить. Ты понимаешь, Никола, какая счастливая жизнь наступит! Не нужны будут ни солдаты, ни казаки, ни офицеры. Нечего жалеть! От этих генералов одно беспокойство. Им при Мировой революции делать-то нечего будет, вот они и мутят!

Голубов окончательно понял, что с большевиками ему не по пути. Его всегда коробило от имени Фёдор, а Подтёлкова он искренне ненавидел. Голубов ускакал в Новочеркасск наводить свой казачий порядок, но открыто рвать с большевиками пока не стал.

Упрекал Голубов караул гауптвахты, что допустили расстрел атамана, на что те ответили:

— Если бы знали, что атамана нашего на расстрел уводят, не за что бы ни допустили.

— Теперь гутарят, что при попытке к бегству, — злился Голубов.

— Какое бегство? — удивился урядник. — Три генерала еле ноги передвигали. А три конных казака их сопровождали. Что, догнать не смогли?

— Надо же как-то оправдаться в беззаконии, — в голосе Голубова слышалась досада.

«А с другой стороны, — думал он, — может оно и к лучшему. А оставили бы Назарова атаманом? Что б я делал?»

На следующий день, 19 февраля по-старому, напротив гауптвахты появилась огромная толпа революционных солдат. Они всё прибывали и прибывали, заполняя собой Платовский проспект.

В это время — двенадцать часов дня — происходила смена караула: казаки 10 Донского полка меняли казаков 27 Донского полка. Одновременно на гауптвахте оказались казаки обоих караулов и два урядника.

Урядник 27 Донского полка, не успевший сдать караул, взял командование двумя караулами на себя. Трубач протрубил тревогу, казаки выстроились в цепь, урядник 10 Донского полка направил на толпу пулемёт. Казаки всё это проделывали спокойно, размеренно, как на учениях.

Красногвардейцы, бывшие фронтовики, прекрасно знали, что такое пулемёт, бьющий в упор. Толпа остановилась, наступила тишина. И в этой тишине отчётливо раздавались команды урядника:

— Зарядить винтовки! Пулемётчики вставить ленты. Патрон боевой.

Задние ряды, не понимая, что происходит, напирали, передние ряды колыхались.

— Винтовки на плечо! — отчётливо раздалась команда, и в толпу: — Шаг вперёд, открываю огонь.

Толпа глухо зароптала.

— Что надо? — спросил урядник.