Последний звонок. Том 1 (авторская редактура)

На мою правую ладонь опустилась ладошка Жанны. Мы опять встретились взглядами, как будто последние годы куда-то подевались. В глубине души растаяла ледяная глыба.

Я думал, Борис задаст еще штук сто вопросов, но он молчал. Смотрел на наши руки и улыбался всю дорогу.

— Устал, — сказал он. — Скорее бы домой…

— Эй, а ну-ка соберись! — Я повернул к парковке перед ЗАГСом, где уже стоял маленький зеленый «Пежо» Элеоноры. — Катя ждет, для нее это волнующее событие. Постарайся не сказать ей, что ты устал и хочешь домой.

Борис как будто забрал у Жанны ее безразличие и отрешенность. Кивнул, глядя в никуда.

— Ангел, — прошептал он. — Да, конечно, я помню.

Глава 3

Меньше всего на свете я хотел здесь находиться. Одно радовало: у мероприятия есть какой-то сценарий, а значит, — начало, середина и конец. Рано или поздно все закончится, можно будет вздохнуть с облегчением.

Когда-то в детстве я считал себя ущербным. Верил, что мне нужно через что-то перешагнуть, чтобы душой и телом оказаться в мире школьных дискотек, шумных сборищ, торжественных мероприятий. Я рвался на этот Осенний бал — не ради Жанны, нет, — ради себя. И сколько же лет потребовалось, чтобы понять: если тебя от чего-то воротит, не лезь туда. А если залез… Ну, сделай минимум необходимого.

«Соберись, — думал я, открывая дверь сначала Жанне, потом — Боре. — Все, что тебе нужно, это просто быть. Для него это важно. Для них обоих».

Для нас с Жанной ничего не было важно, кроме друг друга. Планирование своей свадьбы мы начали за три дня, когда внезапно оказалось, что на ней собираются присутствовать родители и друзья. «Кошмар! — говорила Жанна, просматривая в интернете подержанные свадебные платья. — Ты можешь уехать из Назарово, но Назарово придет за тобой в самый неожиданный момент, вцепится своими щупальцами, высосет всю… Эй, хватит ржать, я серьезно!»

«Назарово» не простило бы нам бракосочетания в чем попало, и пришлось спешно устраивать свадьбу «как полагается». А семь лет спустя щупальца затащили нас обратно. Хотя на самом деле это сделал я. В здравом уме и трезвой памяти.

Боря потерял равновесие, выходя из машины, но когда я протянул руку, пытаясь его поддержать, он ее оттолкнул.

— Не надо. Я сейчас с этим справлюсь.

Надо было сразу обратить внимание на его слова. Еще когда он говорил про Ангела. Или даже раньше. Больше всего мне бы хотелось узнать, кто говорил устами Бориса Брика, когда он заставил нас с Жанной взяться за руки и улыбнуться друг другу.

Иногда мне хочется думать, что это был Боря. А иногда… Иногда я всем сердцем жажду поверить в обратное.

Он шел первым, мы с Жанной — чуть позади. С каждым шагом плечи Брика распрямлялись. Обычно он сутулился, сжимался, будто ожидая нападения. Но к дверям ЗАГСа подошел человек с поистине царственной осанкой. Казалось, сейчас двери сами раскроются перед ним… И они раскрылись.

Из дверей, стискивая пачку сигарет, вылетела Элеонора.

— Ну наконец-то! — махнула рукой, увидев меня. — Привет, поздравляю! — хлопо́к по плечу Брика. — Я там сейчас сдохну уже! — Это снова мне.

Она прикурила, загородив нам дорогу. Брик замер на крыльце, медленно повернулся. Окинул взглядом Элеонору:

— Здравствуй, Эля. Приятно видеть тебя в добром здравии.

— Я — единственный человек во вселенной, которого приятно видеть всегда, — заявила Элеонора. — Но увы, не тебе я, такая красивая, досталась. Иди, спасай свою принцессу.

Тревожный звоночек я услышал только в этот момент, а в моменты последующие он превратился в набат. Колокол, звонящий по мне, да и по всем нам.

Брик усмехнулся. Надменно, скептически, так не похоже на себя.

— Это мы еще посмотрим, — сказал он. — А что с моей принцессой?

Тревожный звоночек услышала и Элеонора. Повернулась к Брику:

— Уважаемый! Вмазался — веди себя прилично. А то я, разгневавшись, могу и по роже обеспечить. Чисто для профилактики. А Катюху твою, между прочим, пара злобных драконов на части раздирает. Скоро прольются слезы, так что — пшел вон.

Элеонора для пущей выразительности топнула ногой. А Брик улыбнулся. Повернувшись к дверям, он качнулся и упал на них. Я дернулся, но Брик, не глядя, выставил мне навстречу левую руку:

— Нормально. Сейчас все пройдет.

Мы втроем наблюдали, как он выпрямляется, держась за ручку двери, как тянет ее на себя и исчезает внутри ЗАГСа.

— Жуткий парень, — заметила Элеонора. — Как за такого можно выйти — не понимаю. Хотя, при таких родителях, можно и за крокодила выйти, ничего уже не страшно. Нет, вот ты мне скажи, нафига в таком возрасте нужны родители? — Элеонора обращалась то ко мне, то к Жанне. — Мое мнение: они после шестнадцати лет должны отмирать, как рудименты, если ничего, кроме детей, делать не умеют.

— Добрая ты, — вздохнула Жанна.

— Ой, если б ты знала, какая я добрая, уже бы икону с меня писала, Барби ты наша коллекционная.

Элеонора увернулась от подзатыльника, мерзко хихикая. Год назад, впервые увидев Жанну в доме моих родителей, она впала в глубокую задумчивость, а за ужином хлопнула в ладоши и воскликнула: «Во! Вспомнила, кого ты мне напоминаешь. Барби!»

Первое время я сам не знал, как относиться к этому. Особенно когда услышал, что Даша, дочь Элеоноры, шепотом спрашивает у мамы: «А когда мы еще приедем в тетю Барби играть?»

Увидев, что я тоже достал сигареты, Жанна поморщилась:

— Ладно, я внутрь пойду.

Когда за ней закрылась дверь, я сказал:

— И вовсе она не похожа на Барби.

— Тебе видней. Я в куклы не играла, с пистолетом бегала, — тут же стала серьезной Элеонора. — Деньги привез?

Мне сделалось не по себе от ее требовательного взгляда. Сразу навалилось все: и утренний разговор с врачом, и серая хмарь на небе, и этот последний год, за который я с места не двинулся, как ни старался.

Достал из внутреннего кармана пиджака конверт, отдал Элеоноре. Хоть бы вид сделала виноватый, что ли. Куда там! Схватила, открыла, смотрит.

— Может, уберешь?

— Не мешай, я считаю.

— Эля, там одна бумажка в тысячу рублей.

— Ну, ты же не обломался для нее конверт купить, дай и мне повыпендриваться. Конверт, кстати, в следующий раз с маркой бери, я ей тогда еще по письму в месяц буду писать. Заметь, за те же деньги!

Дождавшись, пока Элеонора наиграется и бросит конверт на переднее сиденье «Пежо», я спросил:

— Ну и как она?

— Нормально. Бухает.

— И все?

— Все.

— Ты с ней хотя бы говорила об этом?

Элеонора посмотрела на меня с жалостью:

— Говорила, Дима. Так и сказала: «Маша, зачем ты бухаешь? Не бухай». А она мне: «А я, Элечка, не бухаю. Это тебе кажется».

Мне хотелось ее ударить. За эту наигранную жалость, за эти деньги в конверте. Времени все меньше, скоро начнется церемония. Надо идти внутрь, но я стою здесь и смотрю в глаза той, которую считаю лучшим другом.

— Все очень плохо? — тихо спросил я.

— Дим, ты меня вообще хорошо знаешь? — отозвалась Эля. — «Очень плохо» — это когда ты стоишь на дне могилы, которую только что вырыл, а вокруг — пятнадцать человек с автоматами и экскаватор. А в любой другой ситуации запросто можно встать, отряхнуться и уйти.

— Не все так могут. — Я сделал последнюю затяжку.

Окурок полетел на асфальт. Я наступил на него и не затушил даже, а размазал.

— Всю жизнь говорю, — вздохнула Элеонора, — пережевывание соплей вредно для пищеварения. К тебе это, кстати, в первую очередь относится.

Мы пошли к дверям ЗАГСа.

— Юля школу заканчивает, — сказал я, отвечая скорее собственным мыслям. — Потом, наверное, уедет куда-нибудь поступать — девчонка умная, чего ей тут киснуть. И Маша останется одна. Что с ней тогда будет?

Элеонора молчала, а я, повторив мысленно свои слова, поморщился:

— «Наверное»… Я даже не знаю, что она собирается делать после школы. До сих пор…

— А знаешь, почему? — Элеонора забежала вперед и остановилась, положив ладонь на ручку двери. — Потому что она — не твоя дочь. И что бы она со своей жизнью ни делала, тебя это не касается.

Глядя на нее, я вспоминал ту боевую рыжую девчонку, с которой случайно познакомился давным-давно. Просто сказал «Привет» и прошел мимо. А она меня догнала.

— А я-то тебе кто был?

Элеонора всё и всегда понимает, хотя иногда виртуозно прикидывается табуреткой.

— Ты? — Она пожала плечами. — Ты был милым. Как плюшевый зайка, которого под дождем бросили. Пытался слезть со скамейки, а нифига не получалось. Аж слезки наворачивались. А Юля твоя — вот ни разу не плюшевая.

В голове крутилось множество возражений, доводов, но все они бесполезны. Элеонора никогда не сможет понять, что для меня Юля. Мне бы самому в этом разобраться. Каждый раз, как встречаю ее презрительный взгляд, мне хочется уничтожить мир. Или создать новый. Сделать что-то, чтобы избавиться от этого взгляда. Он заставляет меня думать, что я сделал недостаточно, что я плохо старался, что выстроил свое счастье, забрав счастье у нее.

Не дождавшись ответа, Элеонора открыла передо мной дверь:

— Прошу, сударь. Вас ожидают другие сирые и убогие. А потом, если вам будет угодно, подберем у церкви бомжа, отмоем, откормим и выучим на брокера.

Глава 4

Крохотное помещение с желтыми потеками на стенах встретило нас монотонным бубнежом. Элеонора поморщилась — видно, от того и сбежала.

— Сколько раз, сколько раз говорила — поступи ты, получи образование, будет у тебя профессия, будешь ты независимой. Нет, ничего не надо. Петь она будет, плясать она будет… Доплясалась. Приплыли, как говорится.

Катя стояла возле закрытой двери в зал, поникшая, несчастная. Белое свадебное платье казалось серым из-за тусклого света и гнетущей атмосферы. Рядом с Катей прислонился к стене Боря. Глаза закрыты, на лбу испарина. Первый день после инъекции — всегда тяжело. Обычно он сразу ложился дома на диван, но сегодня — не обычный день. Представляю, как он будет выглядеть во время церемонии, если уже сейчас готов рухнуть на пол. А может, соберется, справится?

Жанна, сложив руки на груди, стояла у окна. Увидев меня, незаметно закатила глаза.

— А я ведь говорила, — продолжала бубнить пожилая женщина в сиреневом платье в горошек, — говорила, что вот будет тебе за тридцать, и не будет у тебя ни друзей твоих драгоценных, ни группы твоей дурацкой. С чем останешься? Вот и осталась…

Женщина сидела на одном из двух стульев. Второй занял мужчина ее возраста, в белой рубашке и отглаженных брюках.

— Добрый день, — сказал я, привлекая внимание.

Катя, вскинув голову, посмотрела на меня и улыбнулась. Боря не отреагировал. Отец Кати молча кивнул, а мать отмахнулась:

— Был бы добрый.

Я пожал плечами:

— Представляться, наверное, смысла нет. Ладно.

Подошел к Жанне, встал рядом. Элеонора от меня не отставала. На нее женщина поглядывала с особой ненавистью. Видимо, Эля уже успела рассказать о своих взглядах на проблему отцов и детей.

— По-хорошему, жениху бы гостей представлять, — низким голосом произнес отец Кати. — А он, видать, спит уже. Что, после укола сразу? Ох, Катька! Ну что за…

Катя перевела на него взгляд. Кажется, она уже на грани. Что сейчас будет? Разревется и убежит? Или велит убираться родителям? Хоть бы второе… Охотно поддержу. За год преподавания покрикивать на болтающих учеников я научился. Тут, в принципе, ситуация та же. В школе надо учиться, в ЗАГСе — радоваться. Хочешь заниматься чем-то другим — вали куда-нибудь в другое место.

— Так! — Брик рывком отлепился от стены, вскинул руки в патетическом жесте, будто дирижер оркестра. — Так, эту дрянь необходимо убрать.

Женщина перестала бубнить, мужчина оборвал фразу на полуслове. На Брика посмотрели все. Он стоял, не двигаясь, с закрытыми глазами. Но вот задрожали ресницы, поднялись веки, и цепкий, пристальный взгляд, напоминающий взгляд Юли, нашел меня:

— Дима. Мне нужен туалет.

Похоже, в этот момент мама Кати отбросила все ступени, и ракета ее ненависти устремилась в открытый космос:

— А давай прям тут, чего уж! — повысила она голос. — Хуже-то не будет.

Брик повернул голову к ней, несколько секунд молча вглядывался, и эти несколько секунд женщина молчала — о, чудо!

— Я бы, с вашего позволения, предпочел туалет. Помимо прочего, там наверняка можно вымыть руки и умыться. Дима! Пожалуйста, покажи пальцем, я сейчас с трудом ориентируюсь, а верить могу только тебе.

Я вспоминал эту манеру речи, эти жесты, этот взгляд… Но ведь все это иногда проскальзывало и у Бори. И под препаратом он нередко вел себя странно.

— Туда, — указал я в коридорчик. — Прямо и налево.

В ответ Брик показал два больших пальца, улыбнулся и вышел. Вслед ему с удивлением посмотрела Катя. Я взглянул на Жанну, но та осталась спокойной. Конечно, в школе-то она почти не общалась с Бриком. Или, вернее, с Маленьким Принцем.

«Бред! — сказал я себе. — Этого не может быть. Принц вернулся туда, к своим. Этим — не то богам, не то призракам. Он — существо высшего порядка, которому нет дела до людей. К его услугам вся Вселенная. Зачем ему возвращаться на Землю? В то же самое тело? Бессмыслица».

Что-то сказала Катя. Я заставил себя прислушаться:

— … все обсудили тысячу раз! Ему и так плохо, зачем ты делаешь хуже? Чего ты добиваешься?