Помоги проекту - поделись книгой:
Цент теперь не стоит и десятицентовика.
Дэн Дуган — государственный агент. Он трудится, оставаясь в тени, чтобы наши демократические институты работали лучше. Мало кто из американцев вообще знает о существовании такого вида деятельности. Данные, собираемые Дугом, засекречены; его источники анонимны. Журнал Boston Globe, проведя исследование призрачной сети Дугана, описал его так: «Госагент с массивным ноутбуком под мышкой, окруженный плотной завесой секретности»[50]. И все же именно благодаря деятельности Дэна и сотен его таких же анонимных коллег становятся возможными многие виды повседневной активности, которые мы в нашей рыночной экономике воспринимаем как должное. Однако в 2012 году завеса таинственности была практически сорвана. Детали этой истории до сих пор отрывочны, но, по данным расследования, проведенного Globe, частные охранники одного из розничных магазинов где-то в Бостоне заметили Дугана, который внимательно рассматривал женское белье (что составляло важную часть его работы). Охранников насторожило то, что Дуган «как-то уж слишком долго изучал сексуальные бюстгальтеры и трусики».
Подождите минуту.
Дэн Дуган работает ассистентом экономического подразделения Бюро статистики труда (BLS — Bureau of Labor Statistics), правительственного агентства, которое собирает данные и публикует индекс потребительских цен (ИПЦ), самый известный показатель инфляции в Америке[51]. Чтобы измерить инфляцию, BLS нужно знать, как меняются цены абсолютно на все, от услуг скорой ветеринарной помощи до пльзеньского пива. Для этого правительство и нанимает сотни сотрудников вроде Дугана. И ему действительно приходится внимательно рассматривать в магазинах женское белье. Как пояснил другой ассистент BLS, «ты должен выворачивать одежду наизнанку… Соткана ткань или связана? Если на одной неделе в составе указано 20 % хлопка, а на следующей — 30 %, эти данные должны соответствовать действительности». Экономические ассистенты ежемесячно фиксируют цены примерно на 80 тысяч наименований продуктов, собирая информацию о ценах на конкретные товары и сравнивая их с данными, полученными во время предыдущего посещения магазина[52]. Возьмем, казалось бы, такой незамысловатый продукт, как сахар. «Существует органический белый, органический гранулированный, порошкообразный, пекарский, крупнокристаллический, жидкий, органический жидкий». А если говорить о сравнении цен в относительно долгосрочной перспективе, то даже сравнение яблок с яблоками, как правило, не дает идентичного результата. Его может дать только сравнение органических яблок с Фуджи с органическими яблоками с Фуджи»[53]. Да и такая вроде бы простая концепция, как «цена», тоже может быть довольно сложной. Например, что, если тот же самый товар по средам продается по специальной акционной цене или его можно приобрести дешевле в любой день недели по карте постоянного покупателя? Один сотрудник BLS, занимающийся проверкой цен, рассказывал, как ему однажды пришлось бежать за грузовиком по улицам Вашингтона, чтобы выяснить, включает ли цена (шесть долларов) конкретного сэндвича стоимость овощей[54].
Наилучший способ количественной оценки инфляции (или дефляции) — отслеживание в течение некоторого периода изменения цены определенной корзины взаимосвязанных продуктов. Возьмем, например, индекс рождественских цен (Christmas Price Index) американской финансовой корпорации PNC, который измеряет годовое изменение цен на подарки, описанные в старинной песенке «Двенадцать дней Рождества» (куропатка на грушевом дереве, две горлицы, три французские курицы и так далее)[55]. Скажем, в декабре 2014 года цена на полный комплект из 364 подарков (каждый пункт умножается на количество единиц, указанное в рождественской песенке) выросла всего на 1 % по сравнению с декабрем 2013 года. Но не все товары и услуги в индексе рождественских цен подорожали на 1 %. Цена на шесть несущих яйца гусынь подскочила на целый 71 %. А вот цены на горлиц, дроздов и золотые кольца остались без изменений, так же как и на все услуги (служанок с молоком, скачущих господ и всех остальных). Дело в том, что если вы купили в 2014-м «любви своей верной» весь пакет подарков, это обошлось вам всего на 1 % дороже, чем в предыдущем году, что свидетельствует о весьма скромной инфляции.
Большинство из нас, конечно, не покупают под Рождество ни плавающих лебедей, ни скачущих господ. Индекс рождественских цен представляет собой шуточную вариацию ИПЦ, который делает то же самое с базовыми товарами и услугами, наиболее часто приобретаемыми американскими домохозяйствами. Каждый месяц Бюро статистики труда измеряет цены на 80 процентов товаров и услуг, и, насколько мне известно, скачущие господа в их число не входят. Но в связи с этим встает другой важный вопрос: если ИПЦ призван измерять и выражать одной цифрой влияние изменения цен на типичную американскую семью, то какие именно цены имеют значение? Так и тянет ответить, что все, но это может ввести нас в заблуждение. Повышение цены на молоко сказывается на большинстве американских потребителей сильнее, чем подорожание икры или камней для игры в керлинг. Кстати, я вообще не покупаю сигареты, кошачий корм и шары для боулинга, но при этом чаще, чем среднестатистический человек, покупаю мячи для гольфа, особенно когда не в форме и плохо играю. Как с этим быть?
Чтобы ИПЦ был актуальным и точным, необходимо определить корзину товаров, наиболее важных для большинства американских домохозяйств[56]. И вот тут Бюро статистики труда начинает довольно сильно смахивать на ЦРУ. Полевые агенты отправляют собранные ими по всей стране данные в штаб-квартиру, где их анализируют, выявляя значимые закономерности. В частности, статистики BLS используют сведения о расходах по репрезентативной выборке семей и определяют типичную продуктовую корзину типичного американского домохозяйства. В настоящее время она состоит более чем из двухсот категорий товаров и услуг, объединенных в восемь широких групп: продукты питания и безалкогольные напитки, жилье, одежда, отдых и прочее.
При расчете ИПЦ каждый элемент взвешивается исходя из его доли в продуктовой корзине. Так, если типичная семья тратит на курятину в три раза больше, чем на пармезан, то любое изменение цены на куриное мясо повлияет на индекс в три раза сильнее, чем изменение цены на дорогой сыр. (Кстати, в индексе рождественских цен вес годового изменения цены на скачущих господ тоже в десять раз больше, чем изменение цены на куропатку на грушевом дереве, ибо, согласно песенке, ваша верная любовь посылает вам целых десять таких господ и только одну куропатку.) В США самая важная мера инфляции — индекс потребительских цен для всех типов городских потребителей (ИПЦ-Г), отображающий структуру затрат почти 88 % американского населения[57]. Похожий индекс, ИПЦ-Р, оценивает потребительские цены для городских наемных работников и конторских служащих, которые составляют 32 % населения. Как предполагают оба названия, эти индексы не учитывают сельских домохозяйств, чьи продуктовые корзины и модели совершения покупок заметно отличаются от корзин и моделей городских домохозяйств. Не учитывают эти индексы и региональных вариаций в структуре потребления и ценах. Бюро статистики труда предупреждает, что «индекс потребительских цен часто называют индексом прожиточного минимума, однако он существенно отличается от полной меры стоимости жизни».
И это очень важный момент. Одна из причин как можно точнее оценивать инфляцию — возможность должным образом корректировать социальные контракты и другие виды социальных программ, тем самым компенсируя колебания цен. Например, если цель американской программы социального обеспечения — предоставление льгот пенсионерам, постоянная покупательная способность которых не меняется в течение долгого времени, то при любом изменении цен в гипермаркете Shuffleboard Superstore цифры, полученные в ходе ежемесячных проверок, необходимо соответственно корректировать. Ссылка на Shuffleboard тут отнюдь не случайна. Если мы хотим измерить изменение цен с использованием репрезентативной продуктовой корзины, нам следует признать, что разные типы потребителей покупают разные наборы продуктов. «Закон о пожилых американцах» 1987 года (он действительно так называется) мотивировал Бюро статистики труда разработать экспериментальный индекс потребительских цен для пенсионеров, ИПЦ-П, который бы лучше отображал структуру потребления американцев старше 62 лет[58]. Известно, что пожилые люди часто получают скидки на разные продукты, от билетов в кинотеатры до авиабилетов. Но при этом они, как правило, больше тратят на медицинское обслуживание. (Экономист BLS не смог сказать наверняка, включено ли в ИПЦ или ИПЦ-П оборудование для игры в шаффлборд, которую так любят американские пенсионеры[59].) Так, с 1982 по 2011 год цены на товары, входящие в ИПЦ-П, росли в среднем на 3,1 процента в год, то есть больше, чем товары из ИПЦ-Г (там рост составлял 2,9 процента), в значительной степени потому, что в этот период цены на здравоохранение увеличивались примерно вдвое быстрее, чем на другие товары и услуги[60].
Несмотря на все эти недостатки, ИПЦ-Г (далее мы будем называть его просто ИПЦ) представляет собой довольно точную оценку изменения цен на наиболее часто покупаемые нами продукты. В ходе развития наших моделей потребления меняются и продуктовые корзины, используемые для расчета ИПЦ. Устаревшие пункты выбрасываются, а новые добавляются. В 1935 году в корзину были включены автомобили, в 1964-м — кондиционеры, в 1998-м — мобильные телефоны[61]. А вот пишущие машинки из продуктовой корзины типичного потребителя постепенно исчезли. Кстати, упоминание о мобильных телефонах (как и о телевизорах, компьютерах и автомобилях) подводит нас к еще одной методологической сложности: да, цены меняются, но и продукты со временем усовершенствуются и становятся лучше, быстрее, компактнее и безопаснее. Мой нынешний iPhone позволяет смотреть Netflix через Wi-Fi, тогда как мой телефон десятилетней давности был в пять раз больше и был предназначен только для входящих и исходящих звонков (причем на прием работал довольно скверно). Между тем телефон, которым я пользовался в начале своей жизни, отличался практически идеальным качеством звука. Я прожил первые 25 лет, ни разу не произнеся фразу «А сейчас меня слышно?». К сожалению, он был надежно прикреплен к стене, и отойти от него можно было только на длину шнура. Как пишет Economist, «ваши хлопчатобумажные рубашки не мнутся. Ваша сушилка для одежды достаточно умна, чтобы автоматически отключиться, почувствовав, что носки уже высохли; а ваш телевизор позволяет одновременно смотреть два разных канала. Все эти новшества, конечно, улучшают нашу жизнь, но вот насколько именно?»[62].
Здесь мы приблизились к той части, где оценка изменений цен становится не только наукой, но и искусством. Мы знаем, что телевизор, выпущенный в 2015-м, отличается от телевизора 2005 года; то же самое касается и автомобиля Toyota Camry. Так что в связи с любым индексом цен будет уместен вопрос: какое конкретно повышение цен на тот или иной товар компенсирует повышение его качества? Теоретически, если автомобиль на 7 % дороже и при этом на 7 % лучше (более безопасен, надежен, удобен), то фактически цена на него не повысилась. Как количественно определить, насколько именно улучшился автомобиль, будучи оснащенным АБС и аудиоконтролем на рулевом колесе? Именно на эти вопросы отвечают около сорока специалистов, сидящих, согласно описанию Wall Street Journal, «в лабиринте рабочих кабинок с бежевыми стенами Бюро статистики труда».
Чтобы разбить цену изучаемого товара на составные части — память, скорость, функциональность, долговечность и другие, — аналитики используют так называемую гедоническую[63] модель оценки[64]. Если ее применение показывает, что новая модель тостера на 20 % лучше и стоит на 20 % дороже, чем предыдущая, такое повышение цены при измерении инфляции не учитывается. Усовершенствованный тостер, по сути, рассматривается как новый продукт с новой ценой, а не как старый продукт по более высокой цене. Например, аналитики BLS определили, что величина изменений уровня качества выборки новых автомобилей отечественного производства в 2015 году составила 45,78 доллара — не 43 и не 51, а именно 45,78. Значит, американские автомобили, выпущенные в 2015 году, на 45,78 доллара лучше, чем соответствующие модели 2014-го. Автодилерам позволяется делать небольшую наценку на это улучшение качества, следовательно, при расчете инфляции нужно просто вычесть 48,39 доллара из суммы, на которую выросла за год цена интересующей вас модели[65].
В гедонической модели оценки, как и в любом другом статистическом процессе, всегда существует вероятность перепутать тщательность с точностью. Статистики делают все возможное для учета изменения качества при измерении цены, но в конечном счете вдумчивое оценочное суждение важно не меньше, чем правильность математических подсчетов. Чиновникам нужно измерить не только то, стоили ли скачущие господа в этом году больше, чем в прошлом, но и то, стали ли они лучше танцевать. И все же даже базовая методология оценки инфляции имеет смысл. Современная экономика зависит от надежности денег, а та, в свою очередь, от максимально точного измерения изменения цен.
Звучит вроде бы просто, верно? Тогда рассмотрим внешне мудреный вопрос, который на поверку имеет огромные политические и финансовые последствия: как потребители ревизуют свою продуктовую корзину в ответ на изменение цен? Сделать это нам поможет пример. Предположим, из-за заморозков в южной Флориде резко подскочила цена на цитрусовые. Цена апельсинового сока и сопутствующих товаров, очевидно, также поднимется. Но при этом случится нечто еще не менее значимое: из-за подорожания большинство людей станут потреблять меньше апельсинового сока (и других цитрусовых). Как это отразится на оценке инфляции?
Если наша цель — отследить изменения стоимости жизни (прожиточного минимума), то мы, очевидно, должны измерять изменения не только в ценах, но и в структурах потребления в результате их повышения или понижения. Если вещи, которые я обычно покупаю, дорожают, сумма в моем чеке социального обеспечения должна увеличиться, но этот рост отчасти будет компенсирован тем, что я начну покупать меньше подорожавших продуктов — скажем, перейду с апельсинов на бананы. Не учтя такого изменения моего покупательского поведения, специалисты завысят истинное повышение стоимости жизни. Возможно, вам доводилось слышать, как люди на вечеринке или спортивном мероприятии жалуются на явление под названием «погрешность на замещение потребления». Ну ладно, может, и не доводилось. (Тогда попробуйте исследовать другие социальные среды.)
Ботанам[66] из Бюро статистики труда приходится учитывать и эту погрешность. В 2002 году Бюро предложило так называемый цепной индекс потребительских цен для всех городских потребителей (ЦИПЦ-Г), описав его ни много ни мало как «новый дополнительный показатель инфляции». Подобно тому как по выборке потребительского поведения можно определить конкретную продуктовую корзину, можно также исследовать, как потребители заменяют те или иные продукты при изменении на них цен. Если потребители реагируют на повышение цен отказом от какого-то продукта (или снижением его потребления), его доля в корзине товаров, соответственно, уменьшается (а доля продукта, которым они заменяют выбывший, напротив, увеличивается). При детальном рассмотрении эта задача не проще решаемых в ракетостроении, но интуитивно все вполне понятно: когда цена на яблоки растет, люди покупают меньше яблок, что минимизирует инфляционный эффект их подорожания. Как и следовало ожидать, учитывая данную методологию, ЦИПЦ-Г обычно дает более низкий показатель инфляции, чем традиционный ИПЦ. Так, с 1999 по 2014 год среднегодовое повышение цен по традиционному ИПЦ составляло 2,33 %, а по цепному — всего 2,08 %[67]. Но, что, безусловно, важнее, цепной ИПЦ более точно отражает изменения стоимости жизни, нежели традиционный[68].
Примерно такие темы обсуждают аналитики в кабинетах без окон Министерства труда США. Формально все так и есть. Но эти, казалось бы, научные методологические вопросы порождают яростные дебаты в Конгрессе. Почему? Да потому, что на кону стоят сотни миллиардов долларов. Некоторые крупнейшие позиции федерального бюджета — это социальные программы, предполагающие выплату пособий с автоматической корректировкой показателя прожиточного минимума (или стоимости жизни). Если правительство обещает выплачивать получателям социального страхования или ветеранам 1750 долларов в месяц, цель данной программы — удержать покупательную способность этого пособия на одном и том же уровне в течение долгого времени. Если мы занижаем истинный уровень инфляции, то бенефициары государственных программ будут обмануты. Если завышаем, то налогоплательщикам приходится оплачивать все более щедрые социальные программы, вместо того чтобы просто компенсировать их получателям рост цен на основные продукты.
Нечто подобное происходит и в налоговой сфере. В США используется прогрессивный подоходный налог, а это означает, что люди с более высокими доходами платят более высокую ставку налога, чем те, кто зарабатывает меньше (например, 33 % против 28). Достоинства этой системы мы обсудим как-нибудь в другой раз, а сейчас нам следует согласиться с тем, что семья, доход которой вырос со 100 000 до 110 000 долларов только из-за инфляции, не должна платить более высокую ставку налога. С точки зрения покупательной способности эти люди не стали богаче, и налоговая система должна это понимать. В результате ступени подоходного налога индексируются с учетом инфляции, чтобы предотвратить переход домохозяйств в группу доходов, подлежащих обложению по более высоким ставкам, потому что цифры в их зарплатных ведомостях увеличились, а реальная стоимость зарплат не выросла. Каждый год ступени подоходного налога корректируются таким образом, чтобы, когда мы перелагаем налоговое бремя на богатых, в эту категорию не попадали люди, которые только кажутся таковыми из-за изменения цен. В 2013 году физические лица выплатили Внутренней налоговой службе США 39,6 % с любого дохода свыше 400 тысяч долларов, а в 2014-м налоговые сетки были откорректированы с поправкой на инфляцию, в результате чего по повышенной ставке начали облагать тех, кто заработал более 406 750 долларов[69].
Для кого это важно? Ну, если бы мы индексировали ступени подоходного налога способом, завышающим инфляцию, то Ким Кардашян платила бы подоходный налог меньше, чем положено по закону. (Уморив вас до зевоты описанием деятельности BLS, а затем перейдя к Внутренней налоговой службе, я просто обязан был упомянуть кого-нибудь вроде Ким Кардашян.) Одно дело — корректировать налоги и бюджетные зарплаты с поправкой на инфляцию, и совсем другое — делать это неправильно, то есть способом, обходящимся правительству в шокирующие суммы. В далеком 1995-м, через год после рождения Джастина Бибера, Сенат США собрал группу выдающихся экономистов, чтобы те оценили точность, с которой BLS измеряет уровень инфляции. Так вот, эта так называемая Комиссия Боскина[70] пришла к выводу, что ИПЦ систематически завышал изменения стоимости жизни на 1,1 процентного пункта в год. Вы можете посчитать это ничтожной погрешностью, но это не так. Комиссия указала, что данная тенденция к завышению в ИПЦ больше ответственна за увеличение государственных расходов, чем любая федеральная программа, не связанная с социальным обеспечением, здравоохранением и обороной, и что без принятия должных мер этот, на первый взгляд, жалкий методологический просчет в период с 1996 по 2008 год увеличит национальный долг США на триллион долларов.
Комиссия Боскина выявила ряд неточностей в результате статических допущений относительно того, где и как потребители совершают покупки. В отчете Комиссии отмечалось: «Сила ИПЦ заключается в базовой простоте следующей концепции: установление цены на фиксированную (но репрезентативную) рыночную корзину товаров и услуг в течение продолжительного периода. Слабость проистекает из той же концепции: с течением времени, по мере того как потребители реагируют на изменения цен и новые варианты выбора, эта “фиксированная корзина” становится все менее и менее репрезентативной»[71]. Потребители, как правило, реагируют на рост цен тремя способами, причем каждый из них не учитывался в ИПЦ в полной мере. Во-первых, они ищут места, где можно купить нужный продукт по более низкой цене. (Это было особенно важно, потому что доклад Комиссии Боскина совпал с массовым распространением магазинов-складов и супермаркетов.) Во-вторых, заменяют одни продукты другими (скажем, покупают бананы вместо яблок). В-третьих, заменяют продукты в рамках одной продуктовой категории (яблоки Gala на яблоки Red Delicious). В то же время ИПЦ подвергся резкой критике за недооценку такого фактора, как повышение качества продуктов (например, большинство предметов домашнего обихода стали более долговечными и надежными), и существенное запаздывание с пополнением индекса новыми продуктами. Я уже говорил, что мобильные телефоны были добавлены в ИПЦ в 1998 году, но не упомянул о том, что к тому времени в стране уже насчитывалось 55 миллионов абонентов мобильной связи, а стоимость самого мобильного телефона и его обслуживания снизилась по сравнению с предыдущим десятилетием на 51 %[72]. Чем больше времени уходит на включение нового продукта в статистическую потребительскую корзину, тем меньше снижение его цены будет отражено в расширенном ИПЦ.
Бюро статистики труда учло замечания Комиссии Боскина и внесло многочисленные методологические изменения. (Одним из них было более широкое применение гедонической модели оценки для измерения изменения качества продуктов.) Кроме того, BLS стало публиковать ЦИПЦ-Г, который более полно учитывает эффект замещения, как отмечалось ранее. Однако цепной ИПЦ так и не начали использовать для индексации федеральных налогов и льгот — проблема, неожиданно всплывшая во время недавних переговоров по бюджету. В 2010 году Комиссия по сокращению дефицита бюджета Симпсона — Боулза, как и целевая рабочая группа по сокращению задолженности США, возглавляемая бывшим сенатором Питом Доменичем и экспертом по вопросам бюджета Эллис Ривлин, рекомендовала федеральному правительству перейти на цепной ИПЦ. С момента введения ЦИПЦ-Г вырос в среднем на 0,3 % меньше, чем традиционный ИПЦ. Перефразируя слова Эверетта Дирксена[73], 0,3 % сюда, 0,3 % туда — так скоро и о больших деньгах речь пойдет. Мне лично кажется, что 220 миллиардов долларов — большие деньги. А именно в такую сумму Бюджетное управление Конгресса США оценило экономию за десять лет при условии перехода федерального правительства на ЦИПЦ-Г при расчете увеличения стоимости жизни[74], [75].
Конечно, 220 миллиардов долларов в виде пособий, которые люди никогда не получат, — факт, породивший бурные дебаты по поводу того, следует ли это вообще считать сокращением льгот в рамках программы социального обеспечения. Обе стороны спора выдвигают вполне логичные аргументы. Да, если государственные пособия индексировать с использованием цепного ИПЦ, они будут расти медленнее. Это, безусловно, сокращение. Но оно вполне согласуется с исходной целью данной программы — скорректировать суммы государственных пособий с учетом реального увеличения стоимости жизни. С точки зрения фискальных ястребов[76], это сродни опечатке, допущенной в формуле для расчета государственных выплат несколько десятилетий назад, в результате чего каждый бенефициар с тех пор получал больше, чем должен. Изменение корректировки стоимости жизни — это не сокращение выплат, а коррекция. Если выплачиваемых вследствие таких корректировок пособий и льгот недостаточно, программы необходимо реформировать напрямую, а не раздувая пособия посредством приблизительных поправок на рост прожиточного минимума. Многие группы, выступающие за принятие ЦИПЦ-Г, призывают также пересмотреть программы государственных пособий, чтобы компенсировать любые необоснованные трудности.
Достаточно сказать, что в дебатах пенсионеров на американских кортах для игры в шаффлборд нюанс стоимости жизни часто упускается. Чек на меньшую сумму — это чек на меньшую сумму. Как пишет член Комиссии Боскина экономист Роберт Гордон, «предположение, что эта систематическая ошибка привела к чрезмерному росту пособий по программе социального обеспечения и других льгот, спровоцировало резкую и изобличающую политическую реакцию. Американская ассоциация пенсионеров разослала своих лоббистов, и те начали сновать по коридорам Конгресса, окатывая холодной водой сенаторов и членов палаты представителей, которые первоначально поддерживали идею сокращения дефицита бюджета путем корректировки формулы индексации на определенную долю оценки этой ошибки, предложенную Комиссией[77]».
Я описал ИПЦ как своего рода спидометр для измерения покупательной способности доллара. И теперь мы знаем, что идеального мерила изменения цен не существует, поэтому правильнее будет сказать, что есть нечто вроде приборной панели инструментов, которую можно использовать для измерения инфляции или дефляции, включая разные вариации ИПЦ. С одной стороны, эти индексы, судя по всему, весьма точно коррелируют. Даже шутливый индекс рождественских цен на протяжении целого ряда десятилетий довольно точно соответствовал ИПЦ. Начиная с 1984 года, когда экономист PNC придумал этот ловкий маркетинговый прием, индекс рождественских цен вырос на 118 %, а ИПЦ — на 127 %. Среднегодовой прирост цен за эти годы по обоим индексам составляет 2,8 %. С другой стороны, даже доля процентного пункта в долгосрочном периоде может иметь огромный эффект, так что мы вряд ли когда-нибудь будем корректировать льготы ветеранов с использованием индекса рождественских цен.
Так какой показатель инфляции лучший? Обычно это зависит от того, кто спрашивает и почему его это интересует. Например, ФРС уделяет особое внимание «базовой инфляции» (раньше ее называли инфляционным ядром) — показателю изменения цен, который не включает волатильные категории товаров, например продукты питания и энергоносители. И то верно: кому нужны бензин и еда? (Как было элегантно сказано в заголовке одной статьи New York Times, «Если вы не едите и не водите машину, инфляция для вас не проблема».) Впрочем, учитывая миссию ФРС — обеспечивать ценовую стабильность, — базовая инфляция действительно представляет собой один из важнейших приборов на вышеупомянутой приборной панели. Пищевая и энергетическая отрасли подвержены таким шокам, как плохой урожай на Среднем Западе или неожиданно перекрытый газопровод, но ни то ни другое не репрезентативно для изменения цен в экономике в целом. Если цель — выявлять системные изменения цен в масштабах всей экономики, в частности взаимосвязь между процентными ставками и ценами, скачок цены на нефть, вызванный уязвленным самолюбием президента, скорее всего, затуманит, а не прояснит общую картину. По мнению чиновников из Федерального резервного банка Сан-Франциско, хотя цены на [продукты питания и энергоносители] часто растут или снижаются быстрыми темпами, эти ценовые колебания не всегда связаны с изменением тренда общего ценового уровня в экономике. Напротив, изменение цен на продукты питания и энергоносители нередко обусловлено временн
Economist разработал индекс McFlation, в котором используются колебания в цене Big Mac в разных странах, — простой, не требующий сложных расчетов способ учета изменений на более широком ценовом уровне. Big Mac одинаков во всех странах, каждый бутерброд включает в себя одну и ту же продуктовую корзину: говядина (кроме Индии), пшеничный хлеб, аренда помещения, заработная плата персонала, соленья, специальный соус и прочее. Как же меняется цена на Big Mac с течением времени относительно официальной статистики по инфляции? Именно последняя оговорка — «относительно официальной статистики по инфляции» — делает индекс McFlation чем-то б
Еще один полезный индикатор на ценовой приборной панели — будущая инфляция. В конце концов, инвесторов, компании и профсоюзы больше заботят изменения цен в следующем году, нежели в прошлом. Сложность измерения будущего изменения цен заключается в том, что оно… еще не произошло. И пока Бюро статистики труда не нашло способа отправить ассистента экономического подразделения в будущее изучать женское белье, нам, чтобы выяснить, какие цены будут в 2020 году, явно не обойтись без хрустального магического шара. И в определенном смысле он у нас уже есть. Лучший прогноз цен на следующий год — анализ мнения людей на этот счет, то есть так называемая ожидаемая инфляция[82]. Любой человек, заключающий соглашение, предусматривающее отсроченные платежи, отталкивается от определенных ожиданий относительно будущей инфляции. Когда Казначейство США продает облигации, по ним выплачивается конкретная годовая процентная ставка, скажем 3,2 %, которая состоит из двух частей: реальной процентной ставки (дохода, получаемого держателем облигаций за предоставление денег правительству США) и дополнительной суммы, призванной компенсировать рост цен на протяжении срока займа (инфляционной премии). Но никто, глядя на номинальный процентный доход по десятилетней казначейской облигации, не сможет отделить эти две части друг от друга. Какая доля от этих 3,2 % приходится на реальную процентную ставку, а какая — на ожидаемую инфляцию? Возможно, реальная процентная ставка составляет 3,2 процента, и инвесторы ожидают абсолютной ценовой стабильности. А может, реальная процентная ставка равна 2 %, и инвесторы ожидают ежегодного роста цен на 1,2 % в течение следующего десятилетия. Кто знает?
Мы. Благодаря казначейским облигациям, защищенным от инфляции (Treasury Inflation-Protected — TIPS), — простым, но мощным ценным бумагам, введенным правительством США в далеком 1996 году. По ним каждые полгода начисляется определенная фиксированная процентная ставка плюс поправка на инфляцию, измеряемая с помощью ИПЦ-Г. На момент написания этих строк текущая годовая доходность по TIPS с десятилетним сроком погашения составляла 0,34 % без учета номинальной поправки на инфляцию. В этом-то и прелесть: мы можем определить, как рынок оценивает будущую инфляцию, сравнив доходность по TIPS с доходностью обычных долгосрочных казначейских облигаций, которые с учетом инфляции не индексируются. Текущая доходность по обычным десятилетним казначейским облигациям составляет 1,93 %[83]. Это говорит о том, что, по ожиданиям рынка, годовой уровень инфляции в течение следующих десяти лет будет 1,59 % (1,93 минус 0,34 %), потому что инвесторам все равно, будут ли они ежегодно иметь реальную доходность 0,34 % плюс изменение ИПЦ-Г или номинальную ставку 1,93 %. Как, вероятно, объяснил американской кантри-поп-исполнительнице Тейлор Свифт ее бизнес-менеджер, единственный случай, когда эти облигации можно считать совершенно одинаковыми, — если, согласно нашему предположению, ежегодный рост ИПЦ-Г составляет 1,59 %. Инфляция (или дефляция) в следующем десятилетии практически наверняка будет отличаться от прогнозируемой сегодня рынками, тем не менее разница между ценами на обычные казначейские облигации и TIPS все равно дает наиболее точную картину текущих ожиданий.
На приборной панели инструментов, используемой статистиками и финансистами, несколько ценовых индексов, но я не буду описывать их все. Если вы осведомлены об основных методологических сложностях, неизменно сопровождающих оценку изменений цен — сбор нужных данных по искомому товару и их правильную корректировку с учетом качества продуктов и потребительского поведения, — то сможете определить сильные и слабые стороны разных индексов. Во всяком случае, никто не станет спорить с тем, что измерение изменения цен значительно сложнее, чем кажется поначалу. Следовательно, предположительно мы должны были бы согласиться с утверждением, что от совершенно стабильных цен, которые ни растут, ни падаю, выиграют абсолютно все.
Правильно?
Нет, мой наивный читатель, неправильно. Нет, нет и нет. Так же, как эпидемия туберкулеза выгодна (как ни кощунственно это звучит) тем, кто торгует антибиотиками, инфляция хороша для одних, а дефляция — для других. Начнем с дефляции как наиболее шокирующей формы изменения цен. После описанного мной в предыдущей главе экономического ужастика в стиле Стивена Кинга, вызываемого падением цен, вряд ли кто-то решит, что она может быть кому-то полезной. Увы, может. Для людей, живущих на фиксированный номинальный доход (как, например, японские пенсионеры), дефляция делает более платежеспособной каждую иену. Если цены падают на 10 % в год, реальная стоимость пенсионного пособия растет на 10 % в год. Выгодна дефляция и кредиторам — если, конечно, она неожиданная и заемщики способны погасить кредиты. Каждый возвращаемый доллар или иена в этом случае стоят больше, чем те, что были взяты в кредит. Экономисты в основном единодушны во мнении, что падение цен в целом вредно для экономики. Солидарны они и в том, что по логике дефляции вообще не должно быть, поскольку любая современная экономика располагает фидуциарными деньгами, которые при необходимости можно напечатать в любом количестве. Бен Бернанке однажды заметил, что проблему падения цен в Японии можно было бы без труда решить, сбрасывая деньги с вертолетов. (Это, конечно, метафора, а не план реальных действий.) Дефляция похожа на болезнь, которую можно вылечить, поедая пиццу и мороженое, устроившись перед телевизором на диване. Никто обычно не ожидает, что она будет мучить страну долгое время. Тем не менее вам еще предстоит прочитать целую главу о двадцатилетней борьбе Японии с дефляцией. Это кажущееся противоречие объясняется не только экономикой, но и политикой, потому что некоторым влиятельным политическим группам падение цен очень даже на руку.
Другие же люди, напротив, кровно заинтересованы в инфляции. Должникам нравятся растущие цены, потому что это снижает реальную стоимость их долгов. (Опять же, инфляция должна быть неожиданной, иначе ожидаемый рост цен был бы включен в номинальную стоимость кредита.) Как вы узнаете из главы 8, некоторые самые ожесточенные политические битвы в истории США велись именно в связи с ростом и падением цен. Возможно, вы смутно припоминаете из школьного курса истории кандидата в президенты США Уильяма Дженнингса Брайана, пропагандировавшего популистские идеи. В своей речи, произнесенной в 1896 году на Национальном съезде Демократической партии в Чикаго, он лихо заявил состоятельным людям Америки: «Вам не распять человечество на золотом кресте»[84]. Брайан ратовал за свободную чеканку серебряных монет в дополнение к золотому стандарту. Если отбросить металлургический аспект его идеи, Брайан выступал за увеличение денежной массы ради создания всплеска инфляции. Кому это было на руку? Фермерам с Запада, которых душили огромные долги. Кому такая идея пришлась не по душе? Банкирам с Востока, которые хотели, чтобы выданные кредиты возвращались в долларах, обеспеченных золотом, а не в обесценившихся деньгах, обеспеченных серебром. Во все времена существования кредиторов и должников — то есть очень издавна — первые старались защитить стоимость денег, а вторые — обесценить их.
Правительства, как правило, крупные заемщики. По этой причине инфляция им обычно выгодна, конечно, при условии, что их долги не индексируются с учетом роста цен. США заимствуют у остальных стран мира сотни миллиардов долларов. Один из основных иностранных кредиторов Америки — Китай: мы задолжали китайцам триллион долларов плюс-минус пара миллиардов. Весьма деликатный момент — это те же доллары, которые ФРС может генерировать с помощью пары щелчков компьютерной мыши. Как мы обсудим в главе 12, опасность для наших китайских кредиторов заключается не в том, что США объявят дефолт по столь огромному долгу. Так мы никогда не поступим. Вместо этого Конгресс США, чтобы погасить долги, может приказать ФРС печатать новые доллары, тем самым обесценивая уже существующие, создавая значительную инфляцию и выполняя все обязательства перед китайскими кредиторами — хотя на самом деле выплачивая им гораздо меньше, чем занимали. Чем не дефолт, хоть это так и не называется?
Тот факт, что международные кредиторы готовы покупать государственные облигации США под крайне низкий процент (это косвенно предполагает, что вероятность обесценивания Штатами своих долгов посредством инфляции ничтожно мала), безусловно, говорит в пользу нашей страны. Таким государствам, как, например, Аргентина, подобная роскошь не светит. Одна из причин, по которым долг Аргентины индексируется с учетом инфляции (что, кстати, и привело к фиктивным статистическим данным об инфляции, о которых мы говорили ранее), заключается в том, что ее правительство печально прославилось своей безответственной кредитно-денежной политикой, вплоть до гиперинфляции. Это подводит нас к ответу на вопрос, которым вы могли задаться, читая две первые главы: почему Зимбабве и многие другие страны — в том числе Веймарская республика, Бразилия, Аргентина — сами себе навязывают гиперинфляцию?
Ответ прост: правительства, печатая и тратя новые деньги, существенно выигрывают — в краткосрочном периоде, — особенно если население ограничено в других формах дохода или вообще не имеет дохода. Эмиссия бумажных денег — это скрытый способ налогообложения граждан, так называемый инфляционный налог[85]. Выпуск новых денег обесценивает деньги, уже находящиеся в обращении, что фактически представляет собой налог на них. Экономисты называют данное явление сеньоражем. Оно отображает разницу между затратами (по сути, нулевыми в современную эпоху) на печатание новых денег и стоимостью самих денег. Сеньораж чем-то напоминает хозяина дома, где играют в покер, который исподтишка вытаскивает для себя пластиковые фишки, не подкладывая за них денег в коробку-кассу. Поступая таким образом, он становится богаче за счет остальных игроков — держателей фишек.
Неслучайно страны, находящиеся в состоянии войны или управляемые вопиюще безответственными правительствами, наиболее подвержены серьезной инфляции. Чтобы содержать армию, достаточно бумаги, краски да пары-другой гибких чиновников на монетном дворе: печатание новых денег не требует ни наличия функциональной налоговой системы, ни международных кредиторов, готовых выдать заем. Тут на ум сразу приходит Зимбабве 1990-х и Аргентина 1980-х, однако Джордж Вашингтон и его революционно настроенные соотечественники в 1770-х годах тоже весьма бойко печатали континентальные деньги для финансирования Войны за независимость. Это позволило Континентальному конгрессу оплачивать военные расходы в первые годы войны, существенно не истощая золотого запаса страны и не увеличивая налогового бремени на национальную экономику. И конечно, неизбежным результатом всех этих действий стала сильнейшая инфляция. Эти и многие другие исторические примеры доказывают, что, перефразируя Милтона Фридмана, инфляция всегда и везде чисто
Но подождите, оказывается, деньги еще и психологическое явление — и вопрос не только в том, что мы все как один хотим иметь их как можно больше. Когда дело доходит до разграничения инфляции и реальных изменений стоимости денег, многие из нас ведут себя словно малые дети. Подобно трехлетнему малышу, который может предпочесть пять однодолларовых банкнот одной пятидолларовой, многих взрослых, судя по всему, цифры на купюрах интересуют больше, чем их реальная стоимость. Проведем блицопрос. Вот что бы вы предпочли: а) не получать прибавку к зарплате при стабильных ценах или б) получить 5-процентную годовую прибавку при росте цен на 5 % в год? Вам не нужно производить сложные вычисления, поскольку правильный ответ, по крайней мере с точки зрения экономиста, состоит в том, что между этими двумя сценариями нет никакой разницы. В первом случае все цифры из года в год не меняются, а во втором зарплата растет, но при этом растут и цифры на ценниках товаров, которые мы обычно покупаем.
В действительности люди склонны выбирать повышение зарплаты, даже если инфляция сводит на нет кажущуюся выгоду. А вот уменьшение зарплаты нам обычно очень не нравится, даже если снижение цен частично, а то и полностью его компенсирует. Экономисты дали тенденции мыслить в номинальном, а не реальном выражении (то есть с поправкой на инфляцию) название «денежная иллюзия».
Команда ученых, включающая как экономистов, так и психологов-бихевиористов, описала данное явление, задав ряд гипотетических вопросов большой группе людей, в том числе студентам Принстонского университета и случайным респондентам в международном аэропорту Ньюарка и торговых центрах Нью-Джерси. (Следует отметить, что ответы этих групп особо не отличаются.) Например, интервьюер просил респондента сравнить следующие сценарии: один человек получает 2-процентное повышение зарплаты при отсутствии инфляции, а второй — 5-процентную прибавку при 4-процентной инфляции.
Большинство респондентов правильно решили, что первый человек окажется в более выгодном финансовом положении, но при этом заявили, что второй будет гораздо счастливее! А еще людям предложили сравнить гипотетического человека Карла, который купил дом за 200 тысяч долларов и продал его через год за 246 тысяч долларов при 25-процентной инфляции, с Адамом, тоже купившим дом за 200 тысяч и продавшим его через год всего за 154 тысячи долларов, поскольку цены на рынке недвижимости упали на 25 %. В этом вопросе много чисел, так что давайте немножко посчитаем.
Итак, теоретически Карл имел 23 % прибыли, но цены за упомянутый выше период выросли на 25 %, так что в реальном выражении он понес убытки в размере 2 %.
Адам же теоретически потерял 23 %, но цены упали на 25 %, так что с учетом дефляции его прибыль составила 2 %.
Тем не менее интервьюеры чаще всего слышали в ответ, что Карл заключил более выгодную сделку. Очевидно, наш мозг не всегда синхронизирован с нашим кошельком.
Авторы описанного выше исследования заключили, что денежная иллюзия — весьма широко распространенный сегодня феномен в США (и не только)[86]. Они указывают сразу на несколько социальных явлений, подтверждающих тенденцию мыслить в номинальном, а не в реальном выражении. Первое явление — инертные цены. Это тенденция цен в номинальном выражении к большей негибкости, чем обусловлено реальными экономическими условиями. Например, наемные работники с явным неприятием относятся к снижению номинальной зарплаты, даже если ситуация на рынке труда существенно ухудшается. Когда компания переживает трудные времена, уменьшение заработной платы, даже временное, способно сохранить рабочие места, но эта схема используется в бизнесе не часто.
Во-вторых, компании редко заключают контракты, которые индексируются с поправкой на изменение цен, даже если прошлый опыт указывает, что стоимость доллара или евро за время действия контракта может весьма существенно измениться. Как почти сто лет назад недоумевал один профессор, член Stable Money Association, «мы стандартизировали все аспекты торговли, кроме самого важного и универсального — аспекта покупательной способности. Какой бизнесмен согласился бы хоть на минуту заключить контракт в ярдах ткани или тоннах угля, предоставив размер ярда или тонны на волю случая?»[87].
В-третьих, в значительной части нашего общественного дискурса, в частности в теленовостях, номинальную стоимость путают с реальной. В предыдущей главе я приводил пример с кассовыми сборами Голливуда, но то же самое относится, например, к оплате труда директоров, благотворительным подаркам, государственным расходам и зарплатам спортсменов. Бейсболист, который становится самым высокооплачиваемым игроком между второй и третьей базой, на самом деле может получать с учетом инфляции лишь пятнадцатую часть денег, прописанных в контракте.
Общеизвестно, что человеческая психология чрезвычайно сложна. Люди не то чтобы не обращают внимания на изменения цен — им зачастую просто легче их игнорировать. Последствия такой поведенческой особенности поистине огромны. Например, как говорилось выше, наемные работники могут изо всех сил сопротивляться 3-процентному снижению зарплаты, когда цены стабильны, но с готовностью согласятся на 1-процентную прибавку при 4-процентной инфляции. (А между тем оба трудовых контракта приведут к 3-процентному снижению зарплаты в реальном выражении.) И это не просто любопытная психологическая иллюзия. Данный феномен предполагает, что рынки труда будут более гибкими при слабой инфляции, чем при стабильных или падающих ценах. Аналогично, потребители склонны при принятии важных решений о покупке руководствоваться номинальными ценами. Домовладелец нередко отказывается продать дом дешевле, чем заплатил за него сам, независимо от стоимости сделки в реальном выражении. И наоборот, рост цен может побудить его продать дом якобы с прибылью, несмотря на то что инфляция сделает эту сделку совершенно невыгодной. Эльдар Шафир, Питер Даймонд и Амос Тверски, ученые, которые благодаря данным, полученным от респондентов из Нью-Джерси, задокументировали эту любопытную особенность нашего мозга вести учет, пишут: «Эффект денежной иллюзии, возможно, важнейший фактор, который следует учитывать при сравнении нулевых показателей инфляции с другими низкими показателями»[88].
Это подводит нас к одной странности. Существуют целых три веских аргумента в пользу того, что небольшая инфляция лучше, чем ее полное отсутствие. Во-первых, она обеспечивает своего рода экономическую смазку: из-за денежной иллюзии рынки функционируют более гладко, потому что работники и потребители соглашаются на потери в реальном выражении, замаскированные под номинальный прирост. (Парень, получивший прибавку к зарплате в 1 процент при инфляции 3 процента, наверняка похвастается перед друзьями за бокалом пива, что ему повысили зарплату.) Во-вторых, низкий, но положительный уровень инфляции защищает экономику от сползания в дефляцию, особенно в непростые времена. И в-третьих, незначительная инфляция обеспечивает центральному банку б
Да, недостаточно быстрыми темпами. Итак, резюмируем первые три главы: инфляция — это плохо, дефляция еще хуже, а гиперинфляция — и подавно. Тем не менее некоторым политическим силам выгодно каждое из этих явлений. Между тем главная цель денег — стимулировать торговлю, и лучше всего она, предположительно, достигается, когда цены вообще не меняются, если не считать того факта, что торговля идет более гладко, когда цены со временем постепенно растут. Поди во всем этом разберись.
Так что и правда установить цены на правильном уровне — крайне непростая задача.
И это я еще не упомянул о банкирах — ну, вы знаете, это те люди, которые в 2008 году навлекли на нас финансовый кризис (при щедрой поддержке своих друзей). Одно из самых важных применений денег — возможность одалживать их другим. Кредит считается основой современной экономики. Когда мы занимаем деньги на обучение в колледже, покупку автомобиля, открытие собственного бизнеса или спекуляции на рынке недвижимости Лас-Вегаса, наша жизнь стабильно улучшается.
Но лишь до тех пор, пока мы в состоянии вернуть кредит. Как мы убедились в 2008 году, спекуляции на рынке недвижимости — с использованием заемных средств — могут обернуться очень большими проблемами. Деньги вообще штука сложная, даже без заимствований и кредитования. А когда в игру вступают еще и банки (и другие организации, выполняющие их функции), ситуация может усложниться во сто крат.
Глава 4. Кредитование и кризисы
Да, мы с этим уже покончили, к несчастью, далеко не в первый раз[90].
В ближайшие пять лет вы можете начать корить себя за то, что не читали и не перечитывали книгу Киндлбергера «Мании, паники и крахи»[91].
О финансовом кризисе 2008 года написано много хороших книг. Можете начать, например, с труда Бена Бернанке, посвященного Великой депрессии, или с его новых мемуаров. Бернанке досконально изучил Великую депрессию, и его знания и взгляды на это время обусловили его реакцию на посту главы ФРС, когда на его глазах разворачивался другой серьезнейший финансовый кризис. Стоит прочесть и воспоминания других участников важных событий в экономической жизни страны, таких как Хэнк Полсон и Тим Гейтнер (секретари Казначейства США при Джордже Буше и Бараке Обаме соответственно). Вы также можете обратиться к старой доброй классике, скажем к книге Ирвинга Фишера «Бумы и депрессии», которая была впервые опубликована в 1932 году, но содержит вневременное понимание причин и последствий финансовых кризисов[93]. А если хотите ознакомиться с кратким изложением множества разных точек зрения, советую прочитать статью Эндрю Ло «О финансовом кризисе: обзор двадцати одной книги» в Journal of Economic Literature[94]. Эндрю проанализировал все эти книги, так что вам это делать не придется.
Настоятельно рекомендую также прочитать заключительный отчет Комиссии по расследованию финансового кризиса — группы из десяти человек, назначенной Конгрессом США в 2009 году (когда кризис еще продолжался) для «изучения как внутренних, так и глобальных причин текущего финансово-экономического кризиса в США»[95]. Плохая новость: отчет занимает 632 страницы, включая мнения несогласных и сноски. Хорошая новость: он бесплатно доступен в интернете. Можете также ознакомиться с «Докладом с озера Сквам: исправление финансовой системы», подготовленным пятнадцатью известнейшими экономистами мира, которые осенью 2008 года уединились на озере Сквам в Нью-Гемпшире, чтобы выработать рекомендации по повышению долгосрочной стабильности финансовой системы[96].
А если у вас нет желания все это читать, просто посмотрите фильм «Эта замечательная жизнь» с Джимми Стюартом и Донной Рид в главных ролях. Это не только потрясающая нестареющая классика кинематографа, но и самый доступный способ разобраться в причинах уязвимости современной финансовой системы. Если вы понимаете суть киноэпизода с массовым изъятием средств из банков, когда люди выстроились в очередь перед дверями Bailey Bros. Building & Loan, требуя назад свои деньги, а герой фильма Джордж Бейли спасает ситуацию, отдав ради успокоения переполошившихся вкладчиков собственные сбережения на медовый месяц, значит, вам ясна природа финансового кризиса 2008 года, Великой депрессии, банковских паник, периодически возникавших в США в XIX и XX веках, равно как и будущих финансовых кризисов, которые непременно ждут нас впереди. Все остальное — просто детали.
Банки — и другие организации, выполняющие аналогичные функции независимо от надписи на табличке на дверях, — сердце современной финансовой системы. Они сводят вкладчиков с заемщиками, помогая перемещать капиталы в руки предпринимателей, покупателей жилой недвижимости и других людей, способных более продуктивно использовать чужие деньги. Вкладчики вроде меня, которые копят средства на высшее образование детей, получают на эти отложенные деньги прибыль. (Кстати, в экономических формулах процентная ставка — interest rate — обозначается буквой r, а не i, потому что это, по сути, арендная ставка на вложенный капитал — rental rate on capital.) А отдельные персоны вроде моих недавних студентов, которым нужны деньги для открытия бизнеса или поступления в аспирантуру, могут «арендовать» мои сбережения, чтобы сделать то, что предположительно улучшит их экономическое положение даже после выплаты процентов по кредиту. Я не даю в долг своим студентам напрямую. Банк берет на себя функции посредника и зарабатывает определенную прибыль, выплачивая мне проценты за мои сбережения и ссужая эти средства заемщикам под несколько более высокие проценты. Если процесс идет гладко, общество выигрывает, а финансисты получают очень неплохую прибыль. Современная экономика не может функционировать без активного прибыльного банковского сектора.
Но если дела идут плохо… Вернемся к Джорджу Бейли из вымышленного городка Бедфорд-Фоллз. Для тех, кто никогда не видел фильм «Эта замечательная жизнь» или просто не думал о нем как о величайшем учебном пособии по финансовой панике, скажу, что Джордж Бейли (в исполнении молодого и очень симпатичного Джимми Стюарта) управляет Bailey Bros. Building & Loan Association, городским банком (в широком смысле слова), выдающим ипотечные кредиты в небольшом городке Бедфорд-Фоллз[97]. Ряд событий в фильме приводит к тому, что вкладчики массово решают забрать из Building & Loan свои деньги. Клиенты, сомневаясь в платежеспособности банка, выстраиваются в очереди перед его дверями, пытаясь, пока не поздно, получить свои вклады. Вот описание этого эпизода в сценарии киноленты:
Вкладчики твердо намерены забрать свои деньги, и это не беспочвенное решение. На первый взгляд, дела в Bailey Building & Loan идут неплохо — активы банка превышают пассивы, — но это не значит, что в хранилищах достаточно наличных, чтобы удовлетворить требования всех, кто намерен
Джордж Бейли умоляет клиентов, толпящихся у окошка кассы, услышать и понять его. Когда первый вкладчик требует вернуть ему все деньги со счета, Джордж объясняет: «Но у вас совершенно неправильное представление о банке. Вы считаете, что я храню ваши деньги в сейфе. Но они не здесь. На них куплен дом Джо… ну, вашего соседа. И дом Кеннеди, и дом миссис Маклинд, и сотня других домов. Вы выдаете им деньги в кредит на строительство, а они обязуются вернуть их вам со временем в лучшем виде. И что вы теперь намерены делать? Лишите их права собственности за просроченный долг?»[99].
Однако пылкой и вдохновляющей речи недостаточно, чтобы успокоить охваченную паникой толпу. В конце концов Джордж Бейли останавливает начавшееся массовое бегство вкладчиков из банка собственными деньгами, раздав наличные всем, кто требовал немедленного возврата вклада. Понятно, что психология данного явления в банковском деле работает и в обратном направлении. Если вкладчики уверены, что непременно получат свои деньги назад, они менее склонны требовать досрочных выплат. Говоря на финансовом жаргоне, Джордж Бейли использовал свои сбережения на медовый месяц для осуществления полномочий «кредитора последней инстанции». Аварийный капитал спасает финансовый институт, который в противном случае вполне может рухнуть и потащить за собой другие компании. Это, кстати, еще одна особенность финансовых организаций. Они, как правило, не умирают спокойно в одиночку. Каждая из них подобна альпинисту, идущему в связке со многими людьми: если один поскальзывается и летит вниз, то тянет за собой и остальных.
Фильм «Эта замечательная жизнь» показывает, что бы произошло, если бы Building & Loan потерпел крах — при отсутствии вмешательства, как говорят социологи. По фантазийному замыслу фильма ангел помогает Джорджу Бейли увидеть, каким стал бы мир, если бы Джорджа в нем не было (и следовательно, он бы не выручил Building & Loan в трудную минуту). При таком раскладе, согласно сценарию, симпатичный Бедфорд-Фоллз превратился бы в прибежище отчаявшихся людей, «грязного» бизнеса и всевозможных экономических бедствий:
Характер местности полностью изменился. Если прежде это был тихий, уютный небольшой городок, теперь он больше походит на приграничный поселок. Мы видим ряд кадров с ночными клубами, кафе, барами, винно-водочными магазинами, бильярдными и прочими злачными заведениями; из дверей большинства грохочет джаз. Кинотеатр превратился в низкопробный бар со стриптизом, аптека Гауэра — в лавку ростовщика и так далее.
Впрочем, чтобы понять главную идею фильма, совсем не нужно верить в ангелов или в то, что крах одного банка действительно уничтожит Бедфорд-Фоллз, или даже в то, что ломбарды, магазины спиртных напитков и бильярдные исключительно вредны. Тут гораздо важнее более простая и бесспорная идея: финансовые паники случаются, и ущерб от них распространяется далеко за пределы непосредственно затрагиваемых сторон. Подумайте о кризисе 2008 года — чтобы ощутить его негативное влияние, вовсе не обязательно было иметь прямое отношение к «пузырю» недвижимости. Когда дела идут плохо, все остальные в итоге оказываются, образно говоря, в окружении ломбардов, стриптиз-баров и бильярдных, а правительству приходится наводить порядок во всем этом хаосе. Как писал журнал Economist, «старая пословица о банкирах, верящих в капитализм, когда речь идет о прикарманивании прибыли, и в социализм, когда дело касается оплаты убытков, слишком точна и верна, чтобы мы могли успокоиться»[100]. В связи с этим напрашивается вопрос политического характера: должно ли государство вмешиваться в дела экономики, чтобы снизить вероятность финансовых кризисов и уменьшить ущерб от тех, которые все же произошли, и если да, то как именно? А уж финансовые кризисы, поверьте, всегда были, есть и будут.
В следующей главе мы обсудим роль центральных банков (в том числе Федерального резервного банка США), которые выполняют важную функцию на стыке государства и финансов. Но прежде чем перейти к этой теме, давайте сначала рассмотрим невероятную силу кредита — финансового эквивалента тротила. Подобое сравнение не случайно, как вам могло показаться. Система ограниченной банковской деятельности — когда банки зарабатывают на кредитовании средств, принадлежащих другим клиентам, — помогает нам вершить великие дела, но также может приводить к финансовым паникам, наносящим огромный ущерб заемщикам, кредиторам и множеству других ни в чем не повинных сторон. Чтобы понять, какие уникальные выгоды и подводные камни несет в себе кредитование, покинем вымышленный Бедфорд-Фоллз и переместимся в место, еще менее привязанное к реальности, — в гипотетическую сельскую общину, выживающую главным образом за счет выращивания риса. Это простой и счастливый мирок без нечистых на руку ипотечных брокеров и коварных инвестиционных банкиров. Здесь никто никогда и слыхом не слыхал о дефолтном свопе. Тут нет центрального банка и фидуциарных денег. Только рис. Если бы Фрэнк Капра, сценарист и режиссер фильма «Эта замечательная жизнь», решил снять кино об идиллической деревушке, он, скорее всего, изобразил бы нечто вроде такой общины. А между тем это сообщество ничуть не меньше подвержено финансовым подъемам и спадам, нежели США в 2008 году, а может, и больше.
Начнем с самого риса, то есть с товара, вполне подходящего на роль денег, поскольку он долговечен, дефицитен, легко измеряем и делится на части. Однако в этом качестве он не идеален. Таскание повсюду мешков с рисом вызовет, пожалуй, не только головную боль. По этой причине предприимчивые и ответственные люди наверняка воспользуются логической бизнес-возможностью — рисовыми амбарами. Владелец такого хранилища начнет выписывать квитанции за рис, который вы принесете ему на хранение. Эти квитанции, скорее всего, заменят рис в большинстве повседневных торговых операций. Вуаля — вот мы и получили основанные на товаре бумажные деньги, или, возможно, даже несколько их вариантов, по числу рисовых хранилищ в вашем городке или деревне.
Доверие к такой валюте будет зависеть от доверия к рисовому амбару, выдавшему квитанцию. Пока люди уверены, что сертификат по первому требованию будет погашен по номиналу, они будут принимать его в качестве оплаты и использовать как таковой. Большинство жителей селения, за исключением тех, кому действительно нужен рис — для еды или как посадочный материал, предпочтут владеть сертификатом, а не 50-килограммовыми мешками с крупой. Так что хозяин амбара может ожидать незначительного и относительно предсказуемого количества погашений, которое будет возрастать, скажем, во время посева или в свадебный сезон.
Таким образом, «предложение денег» в данной местности зависит от количества риса, сданного на хранение в амбары, так как именно им определяется число сертификатов в обращении. И эта «денежная масса» будет подвержена естественным колебаниям. В урожайные годы рисовые вклады будут увеличиваться, в неурожайные — уменьшаться. Такие колебания, скорее всего, будут довольно существенными, ведь если рис уродил, он, по всей вероятности, уродил у всех, и наоборот. Это приводит к первой интересной идее относительно нашего гипотетического селения: оно не избежит серьезных изменений предложения денег и, следовательно, цен, даже несмотря на то что в нем ходят деньги, основанные на товаре. (Это похоже на ценовые колебания, вызванные обнаружением месторождений золота и серебра в Новом Свете, упомянутых в главе 2.) Когда риса много, много в обращении и рисовых сертификатов. Если количество других пользующихся спросом товаров (алкоголь, мебель, дрова) не меняется, их цена, выраженная в мешках с рисом, растет. Это ключевая концепция спроса и предложения. Если у всех жителей общины много риса, его предлагают в обмен на другие товары в больших количествах. Это базовое соотношение между денежной массой и ценами, не важно, говорим мы о золоте, бумажных долларах или рисовых сертификатах.
В то же время даже при отсутствии правительства или центрального банка рисовый амбар может стимулировать создание банковских текущих счетов или хотя бы чего-то очень на них похожего. Если у вас и у меня есть рис, который хранится в амбаре, то при проведении торговой сделки нам необязательно обмениваться рисовыми сертификатами. Покупая у вас коробку рисового вина (должна же наша деревенька иногда повеселиться!), я могу просто написать записку владельцу амбара с просьбой перенести часть риса с моего счета на ваш. Теперь у нас есть текущие, или чековые, банковские счета (в финансовой литературе их обычно называют счетами до востребования), даром что в нашей деревушке нет ни электричества, ни водопровода. Владелец амбара спишет с моего счета семь мешков риса и занесет их на ваш счет.
Даже если наши счета открыты в разных хранилищах риса, мой рисовый «чек» все равно будет работать так же. По всей вероятности, другие жители деревни тоже выписывают «чеки», и по некоторым из них рис из вашего хранилища переправляется в мое. Однако владельцам амбаров не нужно таскать мешки риса туда и обратно всякий раз, когда они получают подобные распоряжения. Они могут ввести общую единицу счета и производить вычисления в конце дня или недели. Аналогичным образом обрабатываются чеки и другие электронные транзакции в современной финансовой системе. Одна из важных ролей (хоть и не слишком популярная) ФРС заключается в содействии «спайке» финансовой системы. Здесь ФРС выступает в качестве своего рода информационно-координационного центра для банков — членов системы, которые обязаны хранить активы на ее счетах. В странах с развитой экономикой средства на текущих банковских счетах (вклады до востребования) рассматриваются как часть денежной массы наряду с деньгами — как это и должно быть, поскольку средства на вашем текущем счете могут быть использованы для транзакций почти так же легко, как наличные в вашем бумажнике.
Пока все идет нормально. Банковская система, основанная на рисе, судя по всему, отлично обслуживает нашу идиллическую деревеньку. Но почему же тогда мы в итоге оказываемся среди грохочущих баров, грязных бильярдных и ломбардов? Обсудим элемент рисовой банковской системы, который со временем наверняка приведет к хаосу на пыльных улицах или как минимум к существенному увеличению потребления рисового вина жителями общины. Владельцы рисовых амбаров, несомненно, рано или поздно заметят, что большинство людей, имеющих счета, не приходят к ним требовать назад свой рис. Вместо этого они сдают его на хранение и забирают по абсолютно предсказуемому шаблону с относительно неизменным графиком приливов и отливов. Какое расточительство! Немалые запасы потенциально полезного продукта, запертые в амбаре, привлекают к себе прожорливых крыс. Вполне логично, что в один прекрасный момент какой-то особо предприимчивый владелец хранилища осозн
Теоретически наш предприниматель ссужает желающим то, что ему не принадлежит, но почему бы и нет? Именно этим, кстати, занимался Джимми Стюарт в фильме «Эта замечательная жизнь», и все его любили, особенно во время праздников. В конце концов, такие кредиты потенциально выгодны всем задействованным сторонам. Фермеры могут начать новый бизнес, заняв рис для посева с расчетом на то, что вернут заем с процентом после сбора урожая. При этом заемщики вносят залог, например права собственности на свою землю, и в случае невыполнения ими обязательств амбары получат компенсацию. Между тем семьи с излишками риса могут немного заработать на его хранении в амбаре, в то время как раньше им приходилось, напротив, платить за хранение. Рисовый банкир зарабатывает прибыль, действуя в качестве посредника между рисовыми кредиторами и рисовыми заемщиками. В сущности, именно благодаря деятельности банков появляются Норманы Роквеллы[101] — художники, вдохновленные процветающими американскими идиллическими деревеньками и небольшими городками. И подобное происходит по всему миру на протяжении всей истории человечества. Как писал Economist, «подъем банковской системы часто сопровождается расцветом цивилизации»[102].
Вот почему мы любим банкиров — пока у нас не появляется острое желание ткнуть их в бок вилами. Итак, когда мы в последний раз упомянули о нашей буколической экономике, основанной на рисе, предприимчивые владельцы амбаров решили, что могут без проблем раздать взаймы часть хранящихся в них запасов. Предположим, типичный владелец амбара чувствует себя вполне комфортно, если половина риса остается в хранилище, а вторая половина роздана (то есть норма резерва составляет 0,5, если подойти к вопросу профессионально). И когда рисовые банкиры начинают ссужать не принадлежащий им капитал, происходит нечто действительно потрясающее:
Каждый человек, хранящий на складе рис, владеет сертификатом на свой вклад. Эти сертификаты обращаются, позволяя проводить торговые операции (или выписывать чеки на вклады). Когда банк (амбар) ссужает половину риса, в обращении появляется 5 тысяч дополнительных мешков (или сертификатов). Мы подсчитали дважды, но результат один и тот же. Деньги, которые я положил на счет в банке, считаются моими, а когда их выдают кому-то в качестве ссуды, они также считаются и его деньгами[103].
Именно по этой причине банковская система играет роль связующего звена между ФРС и денежной массой, о чем мы подробно поговорим в следующей главе. Кстати замечу, что любой другой финансовый институт, выдающий кредиты, тоже может создавать деньги. В 2009 году, когда у Калифорнии оказалось недостаточно средств для оплаты своих счетов, штат выписывал векселя и использовал их для расчетов с кредиторами, в том числе с налогоплательщиками, которым он задолжал. Эти векселя подлежали погашению за доллары примерно через три месяца после выписки (или раньше, если штат решит проблемы с бюджетом), и по ним начислялся процент в размере 3,75[104]. То же самое практиковалось и во времена Великой депрессии, в частности когда местные банки терпели банкротство или были вынуждены закрываться по требованию правительства. Организации, пользовавшиеся достаточным доверием, выдали тогда самодельные векселя примерно на миллиард долларов. Эти заменители денег изготавливались из металла, кожи животных и рыб, бумаги и даже старых покрышек[105]. Вексель, или долговая расписка, — это ссуда, предоставляется стороной, получающей вексель, стороне, его выписавшей. Любой заем представляет собой расширение кредитования, а любое расширение кредитования увеличивает денежную массу. Как отмечал Чарльз Киндлбергер, существует, по сути, бесконечное число способов, позволяющих расширить кредитование на фиксированной денежной основе[106].
На данный момент мы с вами медленно, но верно подходим к беспорядкам и хаосу в нашей гипотетической буколической деревеньке. Финансовая система усиливает экономические подъемы и спады, в первую очередь из-за проциклического характера кредитования (то есть оно имеет обыкновение усиливать циклические колебания). Банки кредитуют наиболее агрессивно в хорошие времена и гораздо осторожнее — в плохие, что делает хорошие времена еще лучше, а плохие еще ухудшает. Когда вечеринка начинается и набирает ход, кредит играет роль заводилы, который включает погромче музыку да подливает в пунш спирт. А когда веселье угасает — по какой-либо реальной либо воображаемой причине, — кредитование становится более ограниченным, что аналогично закончившемуся пуншу и включению яркого света. И эта метафора тоже выбрана мной неспроста. Цитата, наилучшим образом описывающая экономический бум, приведший к финансовому кризису 2008 года, принадлежит исполнительному директору Citigroup Чаку Принсу, который летом 2007 года в интервью Financial Times сказал: «Пока музыка играет, просто нельзя не встать и не пуститься в пляс. Так вот, мы еще танцуем»[107]. Однако бывший заместитель главы ФРС Алан Блиндер неслучайно назвал свою книгу о разразившемся вскоре кризисе After the Music Stopped («Когда стихла музыка»). Вскоре после высказывания Принса один из крупнейших международных финансовых конгломератов Citigroup перестал танцевать, его акционеры потеряли баснословные суммы, а Чак Принс ушел с поста главного исполнительного директора.
Но мы в нашей гипотетической деревушке все еще танцуем. Только представьте себе эту замечательную атмосферу! Урожаи отличные. Риса у семей предостаточно. Вклады в рисовые амбары растут, благодаря чему выдается все больше кредитов. Цены на землю тоже повышаются, так как кредиты становятся доступнее, а жители деревни почему-то убеждены, что и в дальнейшем урожаи будут столь же щедрыми. Одна из характерных особенностей экономических бумов — излишний оптимизм, порой граничащий с наваждением. Сэр Исаак Ньютон, знаменитый ученый, в свое время потерявший крупную сумму денег из-за спекулятивного «пузыря» на рынке недвижимости, в итоге заключил: «Я могу вычислить траекторию движения небесных тел, но не человеческое безумие»[108]. Некоторые выдающиеся экономисты с этим не согласились бы — среди них есть небольшая группа, члены которой твердо убеждены, что таких понятий, как «пузырь» или «мания», не существует. Согласно их оторванному от жизни взгляду на мир, всегда можно найти рациональное объяснение серьезным колебаниям цен на активы, не связанное исключительно с массовой истерией. Лично я считаю, что этим ребятам нужно читать больше исторических книг или проводить больше времени на свежем воздухе, а лучше делать и то и другое[109]. Мне бы очень хотелось жить в описываемом ими мире, где люди всегда и везде поступают исключительно рационально, но я просто не верю в его существование.
Как бы там ни было, комбинация бурно развивающейся экономики и агрессивных рынков кредитования, без сомнения, может порождать безрассудное поведение, которое со временем приводит к кризису. Напомню: предложение денег в нашей деревне выросло благодаря щедрому урожаю. Затем оно еще увеличилось, поскольку банки начали активнее выдавать кредиты. Цены на землю росли — как из-за более высоких ожиданий жителей деревни в отношении урожая, так и потому, что купить землю в кредит стало намного проще. (Растущая стоимость земли стимулирует заимствования, и наоборот.) Кроме того, любой банк может снизить долю рисовых резервов, скажем с 0,5 до 0,25, высвободив еще больше риса для выдачи в кредит. И это не совсем иррациональный шаг, поскольку фермеры уже собрали хороший урожай и рассчитывают на щедрый урожай в будущем, так что в банк за своими вкладами, скорее всего, поспешат не многие. Известный американский экономист Роберт Солоу писал: «Большие объемы ликвидного капитала, бесцельно болтающиеся по миру, повышают вероятность того, что когда-нибудь этот резервуар переполнится»[110]. Звучит почти как предзнаменование. Если бы эти слова произносились в фильме, зритель должен был бы услышать первые, пока едва различимые звуки зловещей музыки.
Некоторые инвесторы в нашей общине — мало или вовсе не заинтересованные в выращивании риса, — начинают на полученные кредиты покупать землю, рассчитывая выгодно продать ее позже, когда цены подскочат еще выше. (Если бы мы не были такими добрыми, то назвали бы их спекулянтами.) Постепенно земля на окраине деревни, ранее считавшаяся малопродуктивной, растет в цене. (Здесь и далее мы будем называть ее субстандартной, или высокорисковой.) Между тем политические лидеры деревни единодушны во мнении, что у бедных односельчан должен быть более широкий доступ к кредитам для покупки субстандартной земли. Консервативные фермеры, выращивающие рис и живущие в «красной» части деревни, считают это важным элементом своего видения «общества собственников». Фермеры из «синей» части тоже полагают, что беднякам необходимо дать шанс приобрести земельные участки. Слишком уж долго жадные банкиры закрывали это окно возможностей перед теми, кто волею судеб оказался на обочине жизни! Эти «красные» и «синие» политики могут расходиться во взглядах на право фермеров-геев вступать в брак, но абсолютно солидарны в том, что людям с низким доходом нужно выдавать больше кредитов, чтобы и они наконец стали собственниками риса-сырца.
Итак, цены (и долги) неуклонно растут. Фермеры чувствуют себя богаче. Зажиточность становится характерной для деревушки, способствуя развитию разных видов бизнеса, не имеющего никакого отношения к выращиванию риса. Выражаясь образно, народ пустился в пляс — все танцуют, но не какой-то там вальс, а разудалый джиттербаг. Как писал Киндлбергер в книге «Мании, паники и крахи», «во времена маний рост цен на недвижимость, акции или один либо несколько базовых товаров способствует увеличению потребления и инвестиционных расходов, что, в свою очередь, ведет к дальнейшему повышению темпов экономического роста»[111]. Именно это переживали США в 2005 году. И Восточная Азия в начале 1990-х. И Япония в 1980-х. И США в так называемые ревущие 1920-е, когда в стране началось в буквальном смысле повальное увлечение новомодным танцем чарльстоном.
Тут самое время включить страшную музыку, которая заставляет людей перестать плясать и бежать в банк за своими денежками. И тогда все, что я только что описал, начинает крутиться в обратном направлении. Танцы могут прекратиться из-за плохого урожая, неблагоприятного прогноза погоды или даже слухов о нем. В любом случае они, как правило, останавливаются резко. Что-то вдруг пугает фермеров и банкиров. Алчность превращается в страх, безрассудство — в паранойю. Цены на землю, особенно субстандартную, начинают резко падать. Банки сокращают кредитование, что еще сильнее ударяет по ценам на землю. Некоторые фермеры не могут выплатить кредиты — либо из-за недостаточно большого урожая, либо из-за планов погашать задолженность за счет повышения стоимости земли (а цена, напротив, падает). Непогашенные в срок кредиты создают проблемы для рисовых банков, что побуждает жителей деревни спешить забрать из них как можно больше вкладов. Симпатичный владелец амбара умоляет вкладчиков не забирать весь рис сразу: «Вы совершенно неправильно думаете о нашем банке. Как будто ваш рис хранится у меня в сейфе. Но он не здесь. Он в рисе-сырце Джо… вашего соседа. И в рисе Кеннеди, и в рисе миссис Маклин, и в рисе сотен других людей. Вы одолжили им рис для посадки, а они собираются вернуть вам долг после сбора урожая. И что вы теперь намерены делать? Лишать их права собственности за просроченные долги?»
В итоге рисовые банки так и поступают, продавая землю, выставленную клиентами-должниками в качестве залога, что приводит к дальнейшему падению цен. Банки со слишком большим количеством непогашенных кредитов терпят банкротство. Когда обеспокоенные вкладчики разом спешат забрать обратно весь свой рис, с проблемой неплатежеспособности могут столкнуться даже некоторые вполне жизнеспособные банки. Фермеры, прекрасно понимающие, что это самое подходящее время для скупки земли, страдают от того, что впавшие в паранойю банкиры перекрывают им доступ к кредитованию. В результате
Как писал Киндлбергер: «Снижение цен на некоторые активы вызывает беспокойство из-за того, что цены на активы продолжат падение и финансовая система окажется в состоянии “психологического стресса”. Желание клиентов продать эти активы, пока цены не рухнули окончательно, становится самосбывающимся пророчеством, причем настолько стремительно сбывающимся, что оно порождает панику. Цены на товары — дома, здания, землю, акции, облигации — падают до уровней, составляющих 30–40 % от их цены на пике. Банкротства набирают обороты, экономическая активность замедляется, безработица растет»[112]. Это описание удивительно напоминает произошедшее в 2008 году — только вот Киндлбергер скончался в 2003-м. По сути, он описывал паники в Америке 1816, 1826, 1837, 1847, 1857, 1866, 1873, 1907, 1921 и 1929 годов. И это не просто невезение. Как заявил Комиссии по расследованию финансового кризиса экономист Йельского университета Гэри Гортон, «это фундаментальная структурная особенность банковской системы, которая при отсутствии должных мер предосторожности ведет к подобным кризисам».
Полагаю, сейчас вполне подходящее время для более детального обсуждения разницы между ликвидностью и платежеспособностью (или, что, возможно, еще важнее, между неликвидностью и неплатежеспособностью). В условиях кризиса разница между этими понятиями имеет поистине решающее значение. Как уже говорилось, ликвидность — это показатель легкости и предсказуемости, с которой актив может быть конвертирован в наличные. Наиболее ликвидными активами считаются наличные, поскольку они изначально — наличные. (Если прочесть это предложение несколько раз, оно приобретает глубокий смысл…) Помимо бумажных долларов, которые как инструмент хранения крупных сумм не слишком практичны, самым ликвидным активом в мире считаются ценные бумаги Казначейства США.
Платежеспособность представляет собой двоичную концепцию. Экономическая единица считается платежеспособной, если ее активы превышают ее обязательства, и неплатежеспособной (банкротом), если обязательства превышают активы. Даже если бы все активы удалось быстро и легко ликвидировать, переведя в наличные, полученного дохода было бы недостаточно, чтобы расплатиться со всеми кредиторами. Но вот какая штука: активы, ликвидные в обычные времена, зачастую неликвидны в условиях кризиса, потому что масса людей пытается одновременно продать одно и то же. Даже если дела с вашим балансом обстоят неплохо, надежда на то, что вы сможете продать активы, чтобы пережить финансовую панику, сродни ситуации, когда человек бежит в продуктовый магазин за питьевой водой, когда ураган уже начался. Если все остальные в панике торопятся сделать то же самое, это не сработает.
Между тем в условиях кризиса неликвидность может легко перерасти в неплатежеспособность. Именно с такой проблемой столкнулся банк Bailey Bros. Building & Loan в фильме «Эта замечательная жизнь». У нас есть все основания верить, что это учреждение располагало достаточными ресурсами, чтобы расплатиться с вкладчиками —
Иными словами:
1. Одалживай столько денег, сколько нужно любому платежеспособному учреждению для решения проблем с ликвидностью, признавая, что сам по себе доступ к такому заимствованию существенно понижает вероятность проблем ликвидности.
2. Требуй достаточного обеспечения для покрытия кредита на случай, если он не будет возвращен, признавая тот факт, что данный залог может быть ценным, но неликвидным (например, здание банка).
3. Взимай процентную ставку, достаточно высокую, чтобы препятствовать необязательным заимствованиям (и напоминать заемщику, что было бы лучше изначально не допускать этой проблемы), но не настолько высокую, чтобы препятствовать заимствованиям, которые позволят предотвратить панику.
Поделиться книгой: