Анархо

— Ну, теперь будут! Налюбуешься ещё… Меряй давай! — сварливо торопил Лидс.

— Ты что, спешишь?

— Блядь, Вова, — с почти детской непосредственностью заглянул Лидс в спокойные и благостные глаза товарища, — в мире есть гораздо более увлекательные занятия, чем смотреть, как ты майкам глазки строишь! Я тебе больше скажу — любое занятие кажется увлекательнее!

Лидс и впрямь вовсе не спешил. Однако, его искренне раздражала блаженная неторопливость товарища и желание делать сакральные лишь для него одного моменты невыносимо тягучими. В эти мгновения совершенно явственно чувствовалась разность самого чувства жизни. Лицом к лицу вставали стремительность и размеренная неторопливость.

Это даже в драке чувствовалось. Лидс всегда был резок. Мог, то замедлять ритм, то вновь взвинчивать, ломать темп и интенсивность. Шарик же являл собой саму последовательность. Набор оборотов, разгон и удержание напора, до тех пор, пока силы позволяют биться с тем же, одновременно пылким и холодным чувством знания дела. Такая манера давала противникам Шарика преимущество, ведь оппонент казался предсказуем. Но воспользоваться получалось не у многих. Точнее, Лидс не помнил никого, кто бы сумел. Ибо природа наградила Шарика столь щедро, что изъяны тактики казались мелкими помарками на гениальном холсте честного боя.

— Ладно… — сдался под напором нетерпеливого негодования Шарик, стянул уже несколько износившуюся футболку и резво напялил красное поло.

Мелкий рельеф ткани вздымался и оседал вместе с широкой бугристой грудью, а оторочки рукавчиков влюблённо обвивали мясистость округлости бицепсов.

— Ну, как? — с младенческой требовательностью вопросил Шарик, крутанувшись на месте.

— Как бог войны! — небеспафосно заявил Лидс, оттопыривая большой палец. — Ну, и ещё на Первомай — в самый раз, — сразу снизил он градус эпичности.

— А эта? — немедля поинтересовался Шарик, как только бережно выскользнул из красного и нырнул в белое.

— Круто, — искренней бесхитростностью тявкнул Лидс. — Тебе белое идёт.

— Белому человеку белое всегда к лицу… — ухмыльнулся Шарик, тем самым безбашенным детиной, из совсем недавнего радикально правого прошлого. — Ну, беру, конечно… — бесхитростно вложил в ладонь Лидса свёрнутые трубочкой чуть помятые купюры. Тот небрежно распрямил «свиток» из двух бумажек. Одну сунул в карман, другую протянул обратно.

— Тебе за «рубль», — коротко пояснил он.

— Да, ладно тебе… — попытался отстранится Шарик, но Лидс лишь скривился.

— Вова, не трахай мозги! Сказал: «За рубль». Значит, за рубль!

— Ну, спасибо, брат, — накрыл Шарик своими лапищами плечи товарища.

— Кушай, не обляпайся!

— Ну, ладно, — ещё раз приобнял Шарик Лидса. — Я поеду, наверное… — словно отпрашиваясь, даже с какой-то виноватостью в голосе, кивнул здоровяк на микроавтобус.

— На все четыре стороны, — бросил Лидс с деланной безучастностью и, лишь отойдя несколько шагов прочь, словно между прочим, вопросил через плечо. — Горючку назавтра взял?

— Всё хорошо, — уверил Шарик, поглаживая уютно выделяющегося на общем текстильном ландшафте вышитого крокодильчика. — Всё тип-топ…

Зелёный зверёк так и остался на груди. Изношенность старой майки затерялась где-то задних сидениях, постыдной недостойностью серых, смеющихся женской хитрецой, глаз. Они распахнулись, впуская сильное, пахнущее молодостью… Нежные пальцы скользнули под белое, прошлись почти пошлой алостью ноготков по волнующей коже. Губы сладостно приоткрылись.

Он уже успел в них почти влюбится… Хватило всего двух раз, чтобы понять — весь мир может расплыться малозначительной невнятицей, стоит вкусить их мягкость, почувствовать желанную сладость, отдаться безропотному упоению моментам единения.

Ей не нужен был дорогой, хорошо обставленный гостиничный номер. Она не нуждалась в погибающей жизни цветов и мёртвой красоте драгоценных побрякушек. Ей нужен был лишь он — Володя Перевалов. Тот, кто уже давно привык к крепко прицепившемуся прозвищу Шарик. Но для неё он был Володя. А когда страсть накатывала волнами, в такт прибою вырывалось краткое Вова. А когда гребень самой большой волны уже готов был накрыть сладкими судорогами — Вовочка, нетерпеливым и громким шёпотом.

Вот и сейчас, когда округлые белые бёдра ритмично вдавливали Шарика в кожзам сидения, а алость коготков сладко вгрызалась в шею, из губ, что он так любил, снова лилось чуть посвистывающее: «Вовочка…»

Белизна «La Coste» скомкалась и валялась на сидении ненужной дрянью. Даже крокодильчик казался обиженным — обычно резво задранный хвост как-то разосанился…

— Мне пора… — с чуть печальной обыденностью проговорили, столь недавно жарко дышащие, губы. — Подвези в центр, а там я сама.

— Конечно, — мягкой улыбчивостью согласился Шарик. — Подай рубашку, — пронеслось вдогонку ровно такое же, нежно-улыбчивое.

Страстные кусачие коготки легко и изящно подцепили трикотаж. Непринуждённо, воздушно, почти волшебно. Шарику на секунду почудилось, что даже крокодильчик беззубо по-стариковски заулыбался. И не было ему никакого дела до золота обручального кольца, что так вульгарно поблёскивало на почти аристократической белизне женской цепкой ручки.

Глава 6. Это всё?

Провонявшиеся дымом пальцы снова сжимали обёрнутый в бумагу сор, что сейчас по инерции именуется табаком. Губы сухо обхватывали фильтр, коротко затягивались, под осудительные взгляды мамашек, вполглаза поглядывающих за своими спиногрызами, что пищали в квадрате детской площадки. Лидс давно заметил лицемерное просветление тех, кто ещё недавно видел во всех возможных пороках невинное развлечение и, по воле случая, давших этому миру новую жизнь. Казалось, ещё вчера эти же квохчущие девицы возвращались домой под утро, едва стоя на разъезжающихся ногах и своим гоготом будоражили спящий соседский гнев. Теперь они же глядят с осуждением, как куцый дым сигареты якобы летит в сторону их сосунков и, конечно же, приведёт ко всем возможным хворям, о которых без устали предупреждает минздрав.

Лидс поёжился. Несмотря на ласково растекающиеся по земле лучи вовсе не старого осеннего солнца, по коже то и дело пробегал слегка липкий холодок. Словно отгоняя свежие скорбные мысли, возвратные движения незримого веера приняли северный ветер из загоризонтного далёка.

Оля опоздала. Обещала спуститься минут через десять, но показалась из подъезда, забавно переваливаясь с ноги на ногу, только спустя полчаса. Руки оттягивали две спортивные сумки с упругими от натуги лямками. Сестра что-то нашёптывала под свой, обсыпанный уже почти выцветшими конопушками, носик. Её тоненькая миниатюрная фигурка смотрелась со столь габаритной ношей весьма причудливо. Словно это не хрупкое создание тащит громоздкие тюки, а они, чудесным образом паря в воздухе, служат ей костылями, помогая переставлять плохо гнущиеся ноги.

— Это ад какой-то! — грузно свалила она сумки под ноги брату. — Такое ощущение, что там не тряпки, а кирпичи! А ты чего сидел, смотрел?! — толкнула она Лидса. — Не мог на встречу выйти, помочь?! Твой, между прочим, хлам!

— Это твоя расплата за жилплощадь! — отшутился брат, поднял скарб на лавочку. — Как мать?

— Нормально. Вчера нализалась, как скотина…

— Бывает…

— Да пошла она! — фыркнула Оля, опускаясь на скамейку, рядом с братом. — Что за шмот? — кивнула сумки. — На продажу?

— На продажу.

— А откуда?

— Мариуполь.

— Фабрика какая? Дай глянуть… — потянулась сестра к замку, но брат хлёстко стукнул по ладошке.

— Фабрика… «Сэконд».

— «Сэконд»? На фига это через границу тянуть? У нас этого дерьма на каждом шагу!

— Вот-вот… — согласился Лидс. — Именно дерьма. А там есть точки, где нормальный буржуйский шмот.

— Нормальный, это какой?

— Ну, «Fred Perry», «Ben Sherman», «Henry Lloyd», «StoneIsland»…

— Ясно… Ваше, фанатское… У нас пацаны многие по этой теме прутся. Хотят на вас — идиотов, похожими быть…

— Ну, если хотят, пусть покупают. У меня недорого… Не то, что в магазинах. Мало того что, по семь кусков за поло просят, так ещё и фейком барыжат.

— Сестре бы хоть какую тряпочку подарил, хоть когда, — хмыкнула Оля, деловито прищурившись.

— Ладно… — бесцветно пожал Лидс плечами, не спеша расстегнул одну из сумок, чуть порылся и извлёк клетчатую бейсболку. — На, держи… — криво нацепил он на девичью голову подарок. — «Burberry»! Между прочим, не те подделки с рынка, что малолетки на бошки напяливают. Теперь можешь шарф на шею нацепить и на стадион, к остальному пижонью.

— Слушай, — сняла она кепку и принялась осматривать ровненькие швы, водить пальцами по мелкой ребристости фирменной ткани, — а зачем вы это делаете?

— Что делаем? — искренне не понял вопроса Лидс.

— Ну, выслеживаете друг друга после матчей, по лесам стенка на стенку дерётесь… На бокс бы, что ли записались, да выступали. И то толку было бы больше.

— А от бокса есть толк?

— Да, ты понял, о чём я. Просто, мне это непонятно. Или это у вас просто, как клуб садистов?

— Знаешь, — внезапно, даже для самого себя, очень серьёзно глянул на сестру Лидс, — ты ведь ни во что не веришь… Ни в Бога, ни в государство… Даже в светлое будущее не веришь. Я это знаю, ты ведь девочка умная. Светлое будущее оно для других, для тех, кто родился в другое время или в другом месте. Для нас написано вот что, — махнул он в сторону морщащих носы мамашек. — Плодить рабочую силу и пытаться найти в этом особый смысл.

— А ты нашёл какой-то другой?

— Я его придумал. Я и такие же, как я. Нас много. В каждом городе, где есть мало-мальски приличная футбольная команда, живут те, кто придумал себе этот смысл. Я не верю в то, что где-то там на небесах сидит мужик и наблюдает за всеми нами. Смотрит, кто грешен, кто свят. Но любит всех, каким бы подонком кто ни был. И при этом, не наставит тебя на путь истинный, а уже постфактум обречёт на вечные мучения. Справедливо? Я так не думаю. А, значит, мне не по пути с таким Богом. Да и остальных, сколько их там по миру, мне искать как-то не с руки.

Лидс достал сигарету, прикурил, нарочно выпустил дымок в сторону детской площадки. Улыбнулся возмущенно заклокотавшим мамашам.

— Есть ещё один Бог, которого я знаю, — продолжил Лидс. — Нас приучают молиться ему каждый день и час. С девяти утра, до шести вечера. Каждый будний день, в обязательном порядке. Но и потом он не выходит у нас из головы. Мы посвящаем ему жизнь, для того, чтобы обрести мнимую свободу, но всё плотнее обматываем запястья его сраными цепями. Каждый вынужден молиться на деньги, так или иначе… Но в них не обязательно верить. Можно выбрать свою веру, и она будет ни чем не хуже всего того, что нам втирают как истину. В бизнес школе… В церкви… Всё одно и то же.

— А у тебя, значит, вера в футбол? — искренне усмехнулась Оля, вынула сигарету и братских пальцев, глубоко затянулась и вернула обратно.

— Вера в символ, — спокойно проигнорировал Лидс усмешку, увязнув в спонтанном глубокомыслии. — Я верю, что есть за что бороться. Верю в то, что есть враг и есть друзья. Этот мир не дал мне ничего лучшего. Я не хочу быть за или против тех или иных политиков, потому что мне сложно понять, кто из них врёт больше, а кто меньше. Не хочу бороться с системой, потому как не знаю, что предложить взамен. А те, кто говорит, что знает — вполне могут оказаться лжецами. Я хочу видеть в своей жизни простые вещи, в которых не приходится сомневаться. Есть я, есть враг. И враг думает точно так же. И в этом мы единомышленники. А, значит, даже врага можно уважать. Уважать гораздо больше, чем всю эту лживую кодлу, что направо и налево раздаёт путеводители в счастливую жизнь и к царствию небесному. Человеку нужно во что-то верить… На мой взгляд, лучше верить в то, в чём не возникает сомнений.

— Думаешь, Лёша тоже этого хотел? — нежданно вспомнила Оля о покойном.

— Не знаю… Может, ты была права, и мне следовало об этом хотя бы спросить. Как, впрочем, и о многом другом… Ну, ладно, — резко поднялся брат, вновь нацепил сестре на голову бейсболку, обременил тяжестью сумок жилистые руки, — пойду я. Звони, если что…

— И ты звони… — прошептала Оля, уже в удаляющуюся спину единственного оставшегося в живых мужчины её корявой семьи.

Лидс шёл, не оглядываясь, прекрасно понимая, что цепляясь за воспоминания, лишь глубже увязнет в том мороке, что когда-то назывался нормальной жизнью. Не своей, нет… Такой же придуманной. Ведь, если оглянуться на то, что осело в прошлом сухим остатком, ностальгировать казалось совсем не по чем. Так что, лучше не оглядываться, даже на собственные фантазии.

* * *

Небольшую спальню заливал мягкий свет, струящийся через решето колышущейся за окном листвы. Солнечные зайчики время от времени скакали по глазам, заставляя чуть прищуриваться. А потому, Лидсу было трудно понять, заинтересован ли его товарищ, или просто веки берегут нежность сетчатки глаз.

Высыпанное из сумок тряпьё заботливо складывалось и сортировалось по стопочкам, после отправляясь обратно, но уже в строгом соответствии и избранным порядком. Поло — в одну стопочку, рубашки — в другую, ветровки — в третью. «Lambretta», «Burberry», «La Coste» и ещё с десяток брендов-соперников на рынке кэжуал-моды мирно соседствовали, будто понимая, что здесь они вне конкуренции, а просто для того, чтобы позволить обычно у парню из России заработать пару монет.

— А та светлая рубаха «Ben Sherman» — вроде мой размерчик? — интересовался Барбер.

— Не знаю, вроде… — пожимал плечами Лидс, продолжая сортировку. — Ты извини… Как привезли две недели назад, так никак не разберу по-человечески. А сейчас, коль пару минут свободных есть…

— А то поло «Fred Perry»? «XL», вроде? — не унимался Барбер, тыча пальцем, то в одну, то в другую тряпку.

— Егор, чего ты, вокруг да около, бродишь?! Нравится что, так и скажи!

— Рубаха и поло. Шерман с Фредаком… Сколько стоит?

— Рубаха — полторы, поло — штука. Но, для тебя бесплатно. Ты же, всё-таки…

— Не гони пургу! — чуть рыкнул Барбер, достал из кошелька три купюры и без лишних прелюдий засунул Лидсу в задний карман. — Не тебе сейчас в благотворительность играть. Через пару недель мои возвращаются. Сам понимаешь…

— Я съеду, не волнуйся. Только комнатку какую найду…

— Да, по мне — живи хоть сто лет! Но в такой тесноте вчетвером… Да и моя меня сожрёт.

— Да, всё я понимаю! Не парься. Держи, — протянул Лидс аккуратно свёрнутые рубашку и футболку-поло. — Носите, как говорится, с удовольствием и в кипятке не стирайте! А вообще, простирни. Всё-таки, секонд, хоть они и обрабатывают…

— Да, ну! — отмахнулся Барбер, смешно стягивая домашнюю майку с «весёлым Роджером» и облачаясь в новенькое поло. — Я сегодня хочу жопу этим чертям порвать, будучи «на фирме». Мы же модные пацаны?

— Под курткой же майка. Кто о твоей фирме узнает? — усмехнулся Лидс, продолжая методично складывать своё «богатство».

— А я не для кого-то одеваюсь, а для себя. Мне достаточно того, что я знаю!

Уверенный стук в дверь отвлёк от не самого увлекательного занятия. Слава Бэкхем и Вова Шарик явились одновременно, будто сговорившись, хотя, может, так оно и было. За небольшим круглым кухонным столом казалось тесно. Ноги периодически друга задевали, локти отвоёвывали себе пространство на глади местами исполосованной ножом столешницы.

— Короче, — начал Бэкхем, откупорив пиво и сделав долгий глоток, — не соврал «наш клиент». Барыжат прямо из ларька, что на остановке.

— Как проверил? — поправляя воротник обновки, дабы обратить на неё внимание окружающих, интересовался Барбер.

— Как-как… Как в детективах! Проследил. Берут, раскумариваются в ближайшем же подъезде и потом косорылые выходят. Не соврал «пианист».

Лидса едва заметно передёрнуло. Несмотря на то, что он не считал себя человеком излишне чувствительным, но к манере Бэкхема придумывать прозвища, основанные на довольно жутких фактах, привыкнуть никак не мог. Дельца-Марка он окрестил пианистом, сразу после того, как Лидс отбил тому руки. Стоило лишь отъехать от точки возмездия каких-то пару километров и прозвище явилось миру. К слову, Шарик стал Шариком как раз с лёгкого слова Бэкхема. И вовсе не потому, что бритая Вовина голова напоминала снаряд для боулинга. Просто однажды Шарику сильно разбили голову бильярдным шаром. После того случая он стал более задумчивым, а ещё получил своё прозвище.

— Ладно, — Барбер выдохнул, то ли облегчённо, то ли с ноткой какой-то грустной обречённости, — тогда давайте собираться. У нас на всё про всё два часа. Игра вот-вот начнётся. Итого полтора часа, плюс перерыв — пятнадцать минут, плюс выход со стадиона. Короче через два часа уже нужно быть на позиции. Так что, хватит сиськи мять. Погнали!

Модные крепкие куртки скрыли одинаковые тонкие худи с капюшонами. На шее, вместо шарфов, повисли полумаски. В карманы отправились строительные перчатки. Пальцы Барбера и Шарика сжали тёмные двухлитровые бутылки.

Ключ провернулся в замке дважды, и пружинистые ноги поскакали через ступеньки, а после уверенно принялись втаптывать в асфальт городскую пыль. Со стороны компанию можно было принять за кучку молодых алкоголиков, затарившихся пивом и спешащих к ржавой коробке ларька, в надежде, что дешёвая самопальная водка ещё осталась в наличии.

Пятьдесят метров, и чуть вспотевшие от волнения пальцы вползают в норы растянутых перчаток. Сорок, и капюшоны покрывают головы, а маски затягивают лица, до глаз. Тридцать, и компания переходит на полубег. Двадцать, и бутылочные крышки летят на асфальт, а городской воздух ещё явственнее начинает дышать тем, что когда-то было нефтью. Десять, и кто из парней зло бормочет: «Понеслась!»

— Эй! Эй! — принялся Лидс тарабанить, сначала в зарешёченное окошко, а потом и в закрытую для покупателей дверь с тыльной стороны ларька. — Горите! Вы горите! Разве вы не чувствуете?!

— Как горим?! — распахнула дверь женщина средних лет, выкатив испуганные чуть мутные глаза.

— Так… — пространно бросил Лидс, бесцеремонно схватил продавцу за волосы, выдернул из ларька, словно неподатливую пробку из винной бутылки.

Женщина было хотела что-то выкрикнуть, но крик сбила на корню звонкая оплеуха, безоговорочно опрокинувшая торговку наземь.

— Так! — повторил Лидс, вновь схватив продавщицу за волосы и направив её взгляд в сторону ларька.

Барбер с Шариком вовсю поливали внутреннее убранство «продуктовой коробки» бензином, а Бэкхем уже поджигал смоченную горючим тряпку.

— Это всё потому, что ты торгуешь не только тем, что на витрине. Понимаешь о чём я, сука?! — обозначил Лидс последнюю фразу мощной пощёчиной.

— Я просто продавец! — затравленно сжалась торговка, безуспешно пытаясь унять крупную дрожь. — Пожалуйста, не трогайте меня. Я не хозяйка! Мне что говорят, то я и делаю!

— И это единственная причина, почему ты здесь, а не там! — кивнул Лидс на ларёк, внутрь которого уже летел полыхающий запал.