Белые лилии (СИ)

«…Она смотрит прямо мне в глаза – моя обезумевшая от крови копия поднимает вверх руку – кровь огромными красными каплями стекает по бледной коже запястья, оставляя густые, блестящие полосы. Тонкие пальцы сжимают узкий, длинный окровавленный осколок. Я машу рукой и улыбаюсь…»

– Ничего.

– У тебя есть время до завтрашнего вечера.

– То есть вы подумали, что увидели изнанку жизни?

Псих тихо говорит:

Он опускает и поворачивает лицо – его губы касаются моей щеки, нос – мочки уха. Я закрываю глаза и крепче сжимаю кулаки – жду поцелуя или укуса…

– Зараза…

– Как будем держать осаду? – спрашиваю я, а затем делаю маленький глоток из бутылки. Взгляд сам притягивается к прозрачной полулитровой таре: одна треть. Твою мать.

– Придется, – устало выдыхает призрак.

Пытаюсь повернуть голову, но шею мгновенно пронзает боль – затекла так, что и не повернуться. Вытягиваю ноги и руки, выгибаю спину и, шевеля одними губами, скверно ругаю новомодную мебель за никчемность. На любое движение тело отвечает быстрыми, болезненными разрядами, словно мстит мне за кресло в стиле хай-тек. Осторожно опускаю ноги на пол и смотрю на кровать – ровный монотонный храп выглядит, как поднимающаяся и опускающаяся грудная клетка, раскрытый рот и беззащитная безмятежность на стареющем лице. Медленно, чтобы не спугнуть спящего Психа, поднимаюсь на ноги, обхожу кресло и крадусь к противоположной части комнаты – мне кажется, хруст затекших суставов отражается от стен и огромная комната становится не такой уж и большой. В колене звонко щелкает, да так, что я останавливаюсь и оборачиваюсь – храп и сопение – сонными волнами. Как он может спать так крепко? Как он вообще может спать? Но в ответ память услужливо подсовывает мне картинки из прошлого, не настолько далекого, чтобы забыть оторванные руки, лицо в крови и челюсти, привыкшие к сырой человечине. Он так долго прожил на восьмом кругу ада, что девятый не стал для него неожиданностью.

Олег больше не смотрит на меня – нос в пол, руки в карманы. Он идет впереди и молчит, пока я пытаюсь докричаться до его здравого смысла:

Какого хре…

Карие глаза судорожно мечутся по лицу призрака, заискивающие ловят взгляд, но молодое лицо бесстрастно смотрит на предсмертные судороги унижающегося человека. Призрак тихо говорит:

«Я почти как на курорте», – говорил он.

И вдруг они заговаривают со мной – медленно, с большими перерывами между словами. Его губы все еще прикасаются ко мне, и я чувствую их танец, вибрацию слов по моей коже. Чувствую, но не слышу. Я пытаюсь пробиться сквозь музыкальный перелив, вслушаться – я пытаюсь понять, что именно произносят губы. Но все что я ощущаю – набегающие волны воздуха и танец губ. Рука ложится на мою щеку, поднимая лицо верх, вторая следует за первой, зеркально отражая прикосновение, и в объятьях его ладоней я становлюсь заложником – его губы так близко к моим… говорят, глядят, касаются меня. Это не поцелуй, это – слова. Горячо и очень медленно. Он говорит со мной, но ничего не слышу. Я не понимаю, почему он хочет говорить, но не хочет, чтобы его услышали?

Я поворачиваюсь в Вике:

– Мне нужен ключ!

Мы спускаемся по лестнице, мэр разглагольствует:

Мэр сдавленно стонет, а полотенце снова возвращается к разбитому лицу, закрывая собой не только свернутый в сторону нос, вымазанный засохшей кровью, но и часть двух огромных синяков под обоими глазами, налившихся почти сразу же после того, как юрист-бухгалтер был заключен в кандалы из бельевой веревки. Её мы нашли в том же кафе. Теперь мы снова сидим в холле первого этажа на больших кожаных диванах: я, Розовощекий, связанный по рукам, и Псих на одном диване; Олег и Вика – на противоположном. На столике между нами лежит пара окровавленных полотенец, одно из которых можно выжимать, второе немногим лучше первого. У Олега в руках – третье по счету. Есть расхотелось совсем.

– Мы решили подняться на самый верх.

Его ладонь ложится в основании спины. Вторая – горячей волной вверх по позвонкам.

– Я не смогу убить себя… – рыдает бухгалтер-юрист.

Его подбородок снова выдается вперед и вверх, и я ловлю себя на мысли, что ни я, ни окружающие больше не обращают на это никакого внимания.

***

– В кафе. Полотенца.

– Они нас по одному перережут, – шиплю я в спину мэру.

Вдруг он замолкает. Мы стоим, он все еще держит ладонями мое лицо, а в моей голове разливается грустью мужской голос. Не тот голос, что я хочу услышать.

– Вы видели Сказку, по большей части, голым и с эрекцией. Подозреваю, что это совсем не то же самое, что работать с ним. Вам когда-нибудь доводилось расплачиваться за совершенный грех снова, и снова, и снова…?

Псих идет следом за мной, завершает процессию Вика. Как ни старались, Розовощекого мы не нашли.

Олег не обращает на мои слова внимания – он разворачивается и, уже не торопясь, отсчитывает ступеньки:

В голове – музыка, вокруг – темнота, он оставил мне только прикосновения. Страх смазывает оставшиеся ориентиры, потому что все остальные чувства – врут. Музыки, на самом деле, нет – она только в бусинах наушников. Света нет – его поглотил космос, упавший на землю. Запахи растворил кофе и легкое послевкусие парфюма. Только прикосновения, но они рисуют портрет говорящего, только если тело способно слушать. Но прямо здесь и сейчас вся моя суть, каждая клеточка моего тела источает страх. Он заглушает ощущения, обманывает восприятие и загоняет разум в угол. Я ничего не слышу, ничего не понимаю.

Он резко останавливается и поворачивается. Я едва не врезаюсь в него. Он говорит:

Кофе?

– Вам я верю. Возможно, именно поэтому вы – сумасшедший. А вот вы… – он снова переводит взгляд на меня, – проехали по аду в экскурсионном автобусе, и решили, что увидели все?

– Ма-арина, – говорит Псих, обращаясь ко мне. Судя по тону его голоса, он повторяет мое имя не в первый раз.

Бывший мэр ничего не отвечает, оно и понятно – наверное, сломанный нос очень сильно болит. Сама я не пробовала, но вообразить могу. Вика равнодушно пожимает плечами, и, глядя на неё, меня очень интересует жуткий вопрос – если происходящее её не пугает, то какими были предыдущие «наказания» молчаливого мальчика Егора? Но главный вопрос – где были её глаза? Она же наверняка еще в первые месяцы уловила нотки безумия!? Так чего же ждала? Какого хрена…

Глава 5. Добавим свет

Так много крови… Она стелется по полу, словно шелк – местами рваный, разодранный в клочья и разбросанный по паркету тонкими нитями и крошечными кусочками. Но в центре, там, где она стояла, откуда все началось и где тонкое острие ножниц расплавило её кожу, выпустило на свободу красные горячие нити, полотно крови ровное, гладкое, лаково переливается в тусклом свете убывающей луны.

Егор не проснулся, когда Максим, спотыкаясь и натыкаясь в темноте на углы и мебель, побежал вниз к телефону. Егор крепко спал, пока Максим, продиктовав свой адрес диспетчеру, бросил трубку и кинулся к шкафу, где в верхнем ящике лежали запасные ключи от комнат всего дома. Егор и ухом не повел, когда, вытащив небольшой ящик целиком, Максим кинулся с ним наверх – он и понятия не имел, какой именно ключ подходит к замку её комнаты. Пока Максим трясущимися руками искал подходящий ключ, Егор крепко спал в своей комнате, отделенный от разлитой на полу смерти – блестящей, красной, но в темноте ночи кажущейся разлитыми чернилами.

Юрист хватает таблетку – одну – и закидывает в рот.

Я заматываю руку Психа полотенцем, и оно мгновенно становится красным.

– Нужно зайти внутрь, – говорю я, поворачиваясь к Олегу.

– Не хочу умирать, – сипит юрист. – Что хочешь, сделаю… – хрипит бухгалтер.

Вика подходит ко мне и протягивает мне вещи:

Егор проснулся от звонка в дверь. Он не открыл глаза, он повернулся на другой бок и, возможно, тут же уснул бы, если бы не голоса: несколько взрослых и один детский. Детский голос, знакомый и очень родной, изуродован нотками страха и паникой быстрых слов. Это заставляет Егора открыть глаза. Мальчик приподнялся на локте и посмотрел на кровать брата – она пуста.

Здесь всё шепчет. Хмурю брови, закрываю глаза – я пытаюсь не слушать голос стен.

Я наверх не пойду. Я не смогу, не сумею…

Призрак закрывает дверь. Руки – в карманы, нос – надменно вверх, глаза холодно смотрят в спину Розовощекому. Собаки заходятся в истеричном лае – хрипят, взвизгивают, брызжут слюной. Они толкаются, прыгают, выбегают вперед, пятятся и наскакивают друг на друга, и даже в сгущающихся сумерках видны бешеные морды, оскаленные пасти в пене слюны, блестящие желтыми клыками. Призрак удовлетворенно смотрит, как бухгалтер-юрист-вор вклинивается в море дворняг. Он немного удивлен тем, как далеко уходит грузное тело прежде, чем первый, один из самых крупный кобелей, вцепляется в штанину брюк. После этого выпада все происходит очень быстро. Стая мгновенно подхватывает, и вот волна из грязной разноцветной своры сбивает с ног бухгалтера, валит на пол юриста и наполняет безумием сумрачный воздух – лай, рычание, визг. И лишь несколькими минутами позже во тьме рождается громкий человеческий вопль. Призрак ухмыляется – воровать можно! Но не у всех… Суматоха и запах крови рождают безумие, и те псы, что не могут добраться до тела человека, кусают друг друга. Призрак слушает, как вопит, орет, воет человек, смотрит, как стая беснуется над его телом, как морды собак становятся мокрыми и грязными. Возня косматых тел, крик человека, лай и вой собак – все смешалось в полумраке ночи, рождая тонкое, звенящее предчувствие. И лишь когда человеческий голос обрывается, на лице Призрака рождается улыбка, сверкая жемчугом зубов. Какое-то время он наблюдает происходящее за дверью, а потом он поворачивается и пересекает холл первого этажа:

Псих шипит сквозь сжатые зубы и пытается зажимать предплечье левой ладонью – вцепляется в неё и пережимает так сильно, что кожа вокруг пальцев вздыбливается буграми, но кровь по-прежнему льется меж пальцев. Этот урод вырвал часть кожи вместе с кусом мясом.

Максим подбежал к брату, закрыл его своим телом, прижал к себе:

– Кто еще есть в доме из взрослых?

Убеждаю себя, что это – не Максим. Это всего лишь вещь. Но мое тело не слушается меня – пальцы занимаются дрожью. Этот свитер был на моем Короле, когда он одевал меня проституткой, делал вещью меня и продавал любому желающему, дабы показать мне мою ценность…

– И то верно, – согласно кивает Призрак.

– Олег, помоги, – говорю я и бросаю одежду мэру. Тот ловит свитер, убирает грязное полотенце от лица, и я вижу, как распух кривой нос, как налились синяки под глазами, как скалится бывший мэр от любого резкого движения – боль, наверняка, неслабая, но, судя по непрекращающейся болтовне, беспокоит его гораздо меньше потребности выговориться. Мужчина в два рывка отрывает рукав, а я сжимаю кулаки – он хладнокровно рвет последнее, что осталось от Сумасшедшего Крота. Его наследие в бесполезных вещах – тонкий кусок шерсти, который помнит прикосновение его кожи, огромная квартира, где некому жить, вдова, приставленная к позорному столбу. Мне бы ненавидеть его… Господи, как же я хочу ненавидеть его! Но все, чего мне хочется на самом деле – безумно, неистово – вцепиться в изуродованное лицо бывшего мэра за то, что он оторвал рукав свитера.

Бухгалтер убирает пальцы из воротника, вертит головой:

У юриста двоится в глазах.

– Помогите мне, – говорю я, но тут Псих шипит:

Так много крови.

Зрачки юриста все шире, рот открывается:

Ведь две таблетки «панацеи» действую очень-очень быстро.

Огромный диван полукругом… Господи, сколько же времени прошло? Уже в ту секунду, как я приложила большой палец к сканеру, и двери лифта послушно раскрыли перед нами свою пасть, я ощутила ледяное прикосновение прошлого – тонким длинным пальцем с острым когтем-скальпелем – по зажившему прошлому. Взмах, звук рассекаемого воздуха – и зажившее расцвело свежим порезом, искрясь воспоминаниями, как кровью – драгоценные рубины боли. Мы на самом верхнем этаже – в доме хозяина, рассаживаемся на белом диване огромной гостиной. Псих оставляет красные отпечатки на светло-кремовой ткани дивана, а я чувствую дыхание призраков за моей спиной. Прячу глаза, опускаю взгляд в пол – я стараюсь не смотреть на высокие потолки и огромную стену-окно, открывающую взору «Сказку» и лестницу на второй этаж. Олег кряхтит и беззлобно кроет матом юриста-бухгалтера куда-то в грязное полотенце за то, что тот окончательно рехнулся, а я слышу тихие отголоски моей прошлой жизни (Хочу, чтобы ты боялась). Вика поднимается по лестнице на второй этаж:

Розовощекий замер.

– А зачем ты сбежал от них?

«Панацея» растворяется желудочным соком, расползается, впитывается. Пустой желудок быстро принимается за работу, и голодное тело мгновенно расхватывает на молекулы белую таблетку.

Бухгалтер кивает – на четвереньках выползает из-под свода темной пещеры в зеленую прохладу. Плющ поглотил огромною комнату, превратив её в крошечный оазис живого, растущего, плодородного. Кто-то близкий ведет за собой – тембр его голоса так сладок, так недосягаем и неповторим, что следовать за ним становится единственной целью. Они покидают зеленый грот, и оказываются в узком тоннеле горного хребта – он виляет, изгибается, множится ответвлениями и ломается о спуски. Где-то вдалеке громыхает водопад. Горные породы оканчиваются широким горным плато с узким перевалом – по обе стороны отвесные скалы и между ними мелькает тонкая завеса прозрачной слюды. Голос говорит, что им нужно туда, за перевал. И когда они приближаются к перевалу, по ту сторону зажигаются огоньки – сотни, тысячи, миллионы. Они летают в воздухе, они пляшут: некоторые замерли и стоят на месте, некоторые кружат, другие – мечутся, оставляя после себя тлеющий след в полуночной прохладе воздуха. И когда голос рождается вновь, очередной прилив поклонения захлестывает – где-то там, за горным перевалом – грозный и могучий водопад. Голос говорит – им нужно туда. Сквозь темноту подступающей ночи, сквозь огоньки, сквозь завесу слюды. Нужно, жизненно необходимо быть на той стороне, быть там, куда велит идти такой родной, такой близкий голос… Где-то вдалеке металлический лязг, легким раздражением по барабанным перепонкам, и вот он – ночной путь, ради которого стоило родится…

…Розовощекий высвобождает вторую руку и отбрасывает веревку в угол. На ходу вытирает губы тыльной стороной ладони и облизывается – мерзкий привкус соли на губах кривит его лицо. Коридор заканчивается комнатой: в конце – широкие, высокие двустворчатые двери. Он толкает их, и они тяжело открываются под напором людской паники. Бухгалтер-юрист прекрасно знает это место и сразу же оборачивается, чтобы закрыть за собой двери. Три оборота – три тихих металлических щелчка. Розовощекий подбегает к длинному овальному столу, отталкивает ближайшие кресло – оно откатывается в сторону, скрипя колесиками, а юрист-бухгалтер опускается на четвереньки и заползает под стол. Проползает половину и садится на пол, а затем, затравленно осмотревшись, улыбается. Розовощекий хмыкает, фыркает и затем тихо смеется. И без того одутловатое лицо словно распирает от хохота – щеки наливаются кровью, нездоровый багрянец окрашивает лоб, подбородок и даже нос становится красным. Бухгалтер вытирает пухлыми пальцами выступившие слёзы и на какое-то время замолкает. Он оглядывает комнату – сквозь редкий лес кресел и ножек стола мужчина вглядывается в безликое ковровое покрытие, серые стены и панорамные окна. Там, за стеклом, мир медленно погружается в ночь, становясь прозрачным перед тем, как окончательно кануть в темноту. Розовощекий вглядывается в серые сумерки, пытаясь угадать, чем закончится сегодняшняя ночь. Он воровато озирается – а достаточно ли хорошо он спрятался? Розовощекий вертит головой, смотрит по сторонам, и его лицо снова озаряет улыбка, лишенная всякой осмысленности – пустые глаза, растянутый рот и ярко-красный блин одутловатого лица. Конечно, хорошо!

– Где отец?

Цвет лица Розовощекого становится заметно светлее.

– Потерпи… – шепчу я.

Полотенце насквозь – я разматываю его, откидываю в сторону и беру последнее чистое. Крепко, что есть сил наматываю на руку. Псих шипит. Гребаный бухгалтер! Извернулся, выгнулся и цапнул, как бешеная псина. Наверное, меньше всего на свете Псих ожидал быть покусанным другим психом.

Металлический лязг – поворот ключа. Еще один. И еще. Дверь открылась…

– Отцу позвонил?

– Ты правда думал, что они забьют тебя до смерти?

– Ты – идиот… – тихий смех.

– Идем.

Но Егор уже увидел чужое в знакомом. Собственными глазами, рассмотрел краски, полутона, почувствовал ледяное дыхание и металлический привкус смерти…

А в следующее мгновение в замке двери проворачивается ключ.

Тру пальцами переносицу, прячусь ото всех вокруг, кроме самой себя. Олег монотонно гнусавит, и где-то наверху слышится шум открывающихся ящиков и дверей.

В пакетике белые таблетки – небольшие, белые, круглые. На вид совершенно невзрачные, но если вы хоть раз пробовали их, вкус вам запомнится навсегда. Призрак вытряхивает две на ладонь и протягивает Розовощекому бухгалтеру-юристу. Тот обливается потом, яростно дышит, но смотрит на них, как на лезвие ножа. Призрак смеется:

– Божья коровка, так божья коровка. Тебе виднее…

А затем одно из кресел отъезжает в сторону и ноги изящно опускают вниз стройное, гибкое тело Призрака – он усаживается на пол напротив Розовощекого, и прекрасное лицо брезгливо оценивает обстановку:

Бухгалтер поднимает глаза…

Юрист сучит ногами по полу и пятится назад. Улыбка все еще корчит его лицо, но теперь сползала вниз, словно потекший макияж.

Бухгалтер обливается потом – он еле заметно кивает. Призрак удивленно вскидывает брови:

– Что я хотел – ты уже сделал, – отвечает Призрак и улыбка сходит с лица.

Одна створка двери беззвучно отворилась, и бухгалтер увидел как в узкой щели, до которой сузился огромный мир, появились ноги: темно-синие джинсы и «дезерты» из замши того же глубоко синего цвета, сделали несколько шагов и остановились. Словно задумавшись, постояли немного, а затем медленно подошли к столу.

– А в какой комнате шкаф?

– Давай, я перевяжу руку, – я двигаюсь к Психу.

– Вот.

Я дергаю за рукав – тот не поддается.

Ручки двери одновременно опустились вниз и двери дернулись.

– Мотивация не та. Они же не звери, – говорит Призрак. Он тянется к заднему карману джинсов и выуживает маленький полиэтиленовый пакетик. – Пока…

Таблетка рассасывается – впитывается в ткани, всасывается в кровоток.

Розовощекий снова смотрит на свою руку, улыбается:

– Не смотри, – прошептал он. – Не смотри!

Максим отвечал быстро – его голос отлетал от зычных мужских голосов, словно дробь. Максим отбивался, защищался на грани слёз.

– Максим? – прошептал мальчик и окончательно проснулся, потому что за дверью раздался грохот отрываемой двери, возня и низкий рокот чужих, совершенно незнакомых голосов:

Бухгалтер опускает глаза и смотрит на свою руку. Призрак увлеченно следит за тем, как юрист поднимает ладонь на уровень глаз. Взгляд Розовощекого медленно скользит по коже, плавно перемещаясь от ногтей по тыльной стороне ладони к сгибу, делает крюк и возвращается обратно. Бухгалтер отрывает глаза от руки, смотрит на Призрака поверх кисти:

– Спасибо, – говорю я Олегу и забираю оторванный рукав.

– Отойди!