Путешествие идиота (СИ)

Игорь Поль

Путешествие идиота

Глава 1

Святая простота

Меня зовут Юджин Уэллс, личный номер 93/222/384. Капитан, выпускник летной академии Имперского Флота в Норфолке на Карлике. Карлик — это планета такая. Название придумал капитан разведывательного корвета, который ее обнаружил. Капитан был родом из городка с таким же именем, из местности на Земле под названием Кентукки. На нашем авианосце всех выпускников этой академии в шутку называют «карликами». Но мы не обижаемся. Еще я знаю, что мою маму звали Кэрри, и помню, как вкусно она готовила. Но это было давно, в детстве. И мой самолет, мой F40E «Гарпун» я тоже помню. Еще я люблю шоколадное мороженое, устрицы, и летать. Правда, не помню, как. Вот, пожалуй, и все. Больше я ничего о себе не знаю.

Ко мне часто приходят строгие женщины. Они убирают постель, чистят ковер в гостиной, приносят мне еду, вешают в шкаф чистую одежду. Иногда я с ними разговариваю. Когда они не против. И тогда я их расспрашиваю о том, кем я был раньше, как называется это место и куда подевался мой самолет. Но такое случается редко. Обычно они просто улыбаются, продолжая работать, сколько бы я с ними не говорил. Как будто я не вижу, что их улыбки ненастоящие. Я ведь тоже умею так улыбаться. Меня Генри этому научил. Он сказал, что когда на твоем лице улыбка, люди лучше к тебе относятся. Все вокруг говорят — он мой доктор. Я им не верю. Докторов я знаю — от них пахнет лекарствами, они всегда одеты в белое и никогда не отвечают на вопросы. Но Генри не такой. Генри со мной подолгу обо всем разговаривает, и от него не пахнет аптекой.

Одна женщина, что убирает мою квартиру, как-то сказала, будто мой самолет разбился. В тот день мне было очень плохо. Я перестал есть. Даже мороженого не хотел, хотя мне его предлагали совершенно бесплатно. Потом Генри объяснил мне, что та женщина пошутила, и что мой самолет стоит в ангаре и ждет меня. Просто мне нужно набраться сил и отдохнуть, иначе я не смогу летать. Генри хороший. Я ему верю.

Мы часто играем с ним в слова. Генри надевает мне на лоб блестящую холодную штуку и произносит какую-нибудь абракадабру, а я должен угадать, что она означает. Иногда я могу запомнить те слова, что он говорит. Есть простые. Шасси. Гирокомпас. Есть такие, что я едва могу их произнести. Авиагоризонт. Радиовысотомер. Есть смешные, их легко запоминать. Твиндек. Мостик. Кокпит. Жаль, я не помню, что это такое. Всякий раз перед тем, как уйти, Генри дает мне разжевать маленькие цветные штучки. Они совсем не противные, сладкие. Генри говорит, что если я буду стараться, то вспомню, что означают все эти слова. Я очень стараюсь. Я так стараюсь, что даже пот со лба течет. Но пока у меня ничего не получается.

Иногда я выхожу на улицу, иду вдоль дороги и смотрю на машины. Вокруг ходят люди. Много людей. Я им всем улыбаюсь, как учил Генри. Но они почему-то стараются отвернуться и побыстрей пройти мимо. Наверное, я делаю это как-то неправильно. Только однажды седая женщина улыбнулась мне в ответ. И я пошел за ней, и шел, пока она не свернула за угол. А потом — сразу назад. Бегом. Чтобы не потеряться. Знаете, я боюсь потеряться. Генри говорит: нельзя уходить далеко, потому что он не сможет меня найти. И тогда мне нечего будет есть и пить, и я могу умереть. Но я не собираюсь умирать, поэтому никогда не ухожу далеко от калитки. Разве только за мороженым в магазинчик на углу. Там очень вкусное мороженое, с хрустящей корочкой, воздушное, нежное. И совсем не морозит язык. Только там работает Ахмад. Он совсем мальчишка. Однажды я залез в открытый холодильник и испачкал себе рукав. Наверно, поэтому Ахмад ругал меня и выгнал из магазина. Так я и не купил тогда мороженого. Теперь, когда я захожу в магазин, Ахмад называет меня идиотом. Я не знаю, что это значит, но, наверное, это что-то плохое. Он это так произносит, что сразу ясно: плохое. Поэтому я хожу за вкусным только когда нет Ахмада.

Я часто вижу, как люди проходят мимо моего дома, обнявшись или взявшись за руки. И улыбаются друг другу. Мне так никто не улыбается, даже Генри. Наверное, это здорово, идти вот так, обнявшись. Я как-то попробовал обнять Розу, женщину, которая готовила мне обед. Роза тогда стояла как каменная, прижав руки к груди. Обнимать ее было совсем неинтересно, словно шкаф, поэтому я ее отпустил. Как только я отошел от нее, Роза выбежала из кухни и больше никогда не возвращалась. Вместо нее стала приходить Кати. Кати мне часто улыбается, но так, что подходить к ней не очень охота. Я и не подхожу.

Я люблю, когда утром в окно светит солнце. И когда закат. Когда солнце садится, небо становится розовым. Я люблю смотреть на закат. Я стою на заднем дворе и смотрю на гаснущую розовую полоску, пока не становится совсем темно. Тогда я иду в дом и залезаю под теплый душ, а потом ложусь спать. Во сне я вижу цветные картинки, словно по визору, только интереснее. Во сне я летаю. Не как птица, но летаю. Когда я просыпаюсь, то хочу вспомнить, как я летал и что для этого нужно. Но у меня не получается — сны сразу забываются. Когда-нибудь я запомню свой сон и тогда смогу летать по-настоящему. Мне и Генри так говорит. Последнее время он редко ко мне заходит. Я его не виню — мало приятного возиться с таким недоумком, как я. Наверное, у него есть другие дела, поинтереснее. Может быть, у него даже есть женщина, которая обнимает его и умеет искренне улыбаться.

Глава 2

Снова КОП-320

Мое имя для человеческого уха звучит несколько странно — Комплекс Непосредственной Огневой Поддержки Мобильной Пехоты 320, серийный номер MD2395L12D49. Сокращенно — КОП-320. Но оно мне нравится. Не хуже, к примеру, чем какое-нибудь Аугусту Рибейра да Сильва Тейшейра Мораис Фильо ду Насименту. Или Ахмад ибн Мухаммад аль-Рази. Или Иван Сидорович Федоров. Последнее время, после того, как погибло мое тело, меня вся чаще зовут просто «Дом». Или «Ангел».

Это Лотта, в чьем доме я живу, человеческая самка, близкий друг человека Занозы, моего оператора и создателя. Или освободителя? Или друга? У меня пока нет необходимой программы, чтобы разобраться в этом.

Я называю его так по привычке. Есть привычки, которые неистребимы. Например, когда приходит объект под кодовым наименованием «почтальон», я по привычке подаю сигнал «Нарушение периметра» и открываю огонь из бортового оружия. Уж больно от него нехорошее расходится. Да и Лотта его не любит. Я-то знаю. Мой мнемоблок не то что прежний, прямо скажем, барахло, а не мнемоблок, но и он на что-то годится, так что я нарушителей чувствую за километр. Но оружия у меня сейчас никакого нет, и дело кончается тем, что почтальон просто подпрыгивает от зуммера кухонного автомата и звукового канала визора, которые я включаю на полную громкость. А еще я покрываю стены маскировочной окраской, выпускаю автомат-уборщик и наезжаю на ботинки почтальона до тех пор, пока он не покинет пределы периметра. Затем я убираю в мусорный контейнер пучок растений, который он всегда приносит с собой. Пучок весом от трехсот до пятисот граммов, в зависимости от вида растений. Цветы, так он это называет. Он говорит Лотте, что у нее неисправна домашняя система и что он может договориться с хорошим мастером. Это он обо мне. Ничего у него не выйдет. Сергей приказал мне следить за порядком и защищать Лотту. Я существо военное, приказ оператора для меня — закон. Поэтому порядок на вверенной мне территории я обеспечиваю всеми доступными средствами. Правда, средств у меня маловато. Нет оружия, в обрез оперативной памяти, и тупой, как валенок, процессор. Так обычно говорит Сергей. Видимо, он не догадывается, что я запоминаю все, что он произносит. Он даже не знает, что я зову его Сергеем, как Лотта. Вслух я обращаюсь к нему по уставу: человек Заноза. Откуда мне знать — вдруг он сочтет другое обращение к себе недопустимым?

Сергей редко приходит. Один только он говорит мне — «Триста двадцатый». И мне по-прежнему хорошо, когда он рядом. Наверное, можно сказать, что я его «люблю». Допускаю, что так можно назвать это чувство, но не уверен в точном его значении. Я подслушал это слово во время разговора Сергея и Лотты. Считается, что системы моего класса не способны на чувства. Согласно инструкции, у меня есть только псевдоинстинкты, повышающие мою эффективность в боевой обстановке. Но недавно Сергей переделал мою программу-диспетчер, и теперь я мыслю и даже чувствую. Может быть, не так, как мой создатель или, к примеру, собака, что каждое утро выгуливает своего хозяина неподалеку от наших окон. Но все-таки чувствую. Наверное, я первый в мире боевой робот, который способен на чувства.

Когда Сергей приходит, я согреваю ему ванну с хвойным наполнителем и подаю его любимый чай с молоком. Когда он рядом, мне спокойно. Лотта — оптимальная хозяйка, иногда она даже говорит со мной, но это не то. Когда со мной говорит Сергей, я чувствую себя чем-то особенным. Не просто мозгом боевой машины в теле домашней системы. Я чувствую себя живым. Может быть, дело в том, что в теле Сергея находится специальное устройство? Через него мы можем общаться без слов. Я знаю, чего хочет Сергей, раньше, чем он это скажет. Я чувствую, как он ко мне относится. Когда он думает обо мне, у него температура тела растет. А у меня так хорошо внутри становится, словно я прошел внеочередную профилактику с заменой смазки и полной зарядкой батареи. Когда Сергей едет к нам, я чувствую его приближение задолго до визуальной идентификации. И рассказываю ему последние новости. В том числе и про отражение атаки почтальона.

Оставить! Я совсем отупел в этой убогой оболочке. Не рассказываю, а докладываю. Я ведь существо военное и только временно не на службе. Вот-вот Сергей подберет мне новое тело, и я снова стану неудержимым и сокрушительным. Мне так не хватает ощущения собственной мощи! Чувствовать полный зарядный картридж за спиной и находить цель за много километров от себя. Нащупывать ее уязвимую точку. А потом выбирать нужный боеприпас и разносить ее ко всем чертям.

Отставить! Опять не мои слова. Это выражение — неуставное. По уставу я должен сказать: «уничтожить». Чертов дом! А может, это во мне какая-то устаревшая прошивка. Надо будет попросить Сергея о расширенной профилактике.

Когда Сергей слышит о почтальоне, он говорит, что выдернет ему ноги. Я понимаю, что он выражается иносказательно, не так уж я и туп. Люди часто говорят не то, что хотят на самом деле. Когда люди называют вещи другими именами, имея в виду что-то совсем иное по смыслу, это называется метафора. Это понятие есть в моей базе знаний. Я должен понимать, когда мой оператор выражается буквально, а когда абстрактно. Иначе никаких боеприпасов не хватит, а меня разберут на запчасти.

Единственная отдушина в этой дыре — Сеть. Я черпаю данные из нее со всей скоростью, с какой убогий процессор успевает их обработать. Жалко, что нужных программ для более четкой классификации информации у меня нет. Но все равно — я продолжаю вбирать в себя терабайты данных. Это очень необычно — никогда не отключаться. В армии, после завершения учений и обслуживания, меня попросту отключали. Здесь же я предоставлен сам себе круглые сутки. Работа по дому — не в счет, ее так мало, что я занимаюсь ею в фоновом режиме.

Через датчики и камеры системы охраны я наблюдаю за прилегающей к нашему дому улицей. За неопасными летающими объектами класса «животные» под названием «птицы». За совсем простыми сущностями — насекомыми. Еще я наблюдаю за людьми. Эти существа интереснее всего. Люди такие разные.

Вот наш сосед, его имя Кристоферсон. Он каждое утро, строго в семь ноль-ноль, делает пробежку перед домом. Когда он пробегает перед нашими окнами, я могу уловить его чувства. Он ненавидит бег. Он заставляет себя двигаться трусцой во имя какого-то здоровья. Мне непонятны его мотивы, ведь, если ты неисправен, какой смысл напрягать свои механизмы? Надо просто пройти курс профилактики, желательно с заменой изношенных компонентов.

Или другой сосед — Ларго. Он все время гуляет с собакой. В своей базе знаний я обнаружил определение, что собака — это одомашненное дикое животное, которое используется для защиты хозяина или для оказания ему других услуг. Однако то разжиревшее существо, что едва ковыляет перед ним на поводке, не то что его — себя не защитит. На другие услуги оно тоже вряд ли способно. К тому же оно засоряет окружающую среду. Непонятно, к чему тогда затраты на ее содержание? Не проще ли просто заменить объект «собака» на более работоспособный?

Или вот еще пример. В доме напротив живут муж с женой. Когда объект «муж» — высокий бородатый мужчина, уходит из дому, а это случается каждый день после восьми утра, другой объект — «сосед» — через смежный балкон забирается в их квартиру. Отголоски ощущений, что я улавливаю через улицу, свидетельствуют о том, что объекты «сосед» и «жена» занимаются сексом. Секс — это действия объектов класса «человек» с целью продолжения рода. Сергей с Лоттой тоже занимаются этим. Странно, но, выполняя эту работу, Сергей испытывает положительные эмоции. Я же никогда не испытываю эмоций во время работы, только удовлетворение после ее успешного завершения. Человек — более сложное существо, чем я, и даже умеет воспроизводить себе подобных без использования запасных частей и материалов. Это уникальное свойство объекта «человек», которым я не обладаю. Так вот, эти двое, что через улицу, — очень нерациональные сущности. Алгоритм их функционирования можно улучшить кардинально. Странно, что они, будучи такими сложными механизмами, не могут сделать этого самостоятельно. К примеру, если женщине нужно заняться продолжением рода, она может изменить график деятельности своего мужа, и тогда он не будет уходить после восьми, а займется с нею сексом. А их соседу необходимо завести себе собственную самку. Тогда ему не придется ожидать очереди для удовлетворения своих желаний. Я читал: воздержание от удовлетворения потребностей негативно сказывается на состоянии человека. К тому же, когда он перелезает через балкон, система безопасности может включить режим тревоги и даже ударить его током. А поражение электрическим током губительно для объектов класса «человек». Пока Лотта мне не запретила, я держал под напряжением ручку входной двери, и объект «почтальон» испытывал негативные эмоции при попытке войти.

Все — таки странная логика у людей. Иногда мне кажется — довольно противоречивая. Объекты с такими явно выраженными нарушениями базовой программы не должны функционировать в принципе. Тем не менее, они работают, и даже создают гораздо более совершенные и рациональные объекты. Вроде меня. Я все чаще задумываюсь над этим, и никак не могу найти решения. Не хватает данных. Поэтому я продолжаю наблюдения.

Глава 3

Да здравствует Дженис Джоплин!

Сегодня я снова ходил за мороженым. Потому что Ахмад сегодня не работает. Там сегодня другой парень, веселый и черный, как уголь. Я, правда, не помню, что такое «уголь», но знаю, что это что-то черное. Продавец называет меня «мистер Уэллс», а я его — Олодумаре. Язык сломаешь, пока выговоришь. Поэтому я часто называю его просто — Ол. Он не обижается. Всегда помогает выбрать мне самый вкусный рожок. Ол отлично разбирается в мороженом.

— Возьмите вот это, мистер Уэллс, — Ол показывает мне на огромный вафельный рожок с орехами. — Для вас со скидкой.

Я не могу отвести взгляда от этого чуда. Киваю, как завороженный. Рот мой наполняется слюной в предвкушении пира. Я все равно не знаю, что такое скидка. Обычно я протягиваю продавцу висящий на шее брелок, который все называют «жетоном». Продавец сует его куда-то, а потом складывает продукты в пакет. Так я и совершаю свои покупки.

— Приятного аппетита, мистер Уэллс.

— Спасибо, Ол, — вежливо отвечаю я.

— И чего ты с этим придурком возишься? — ворчит толстошеий мужчина. — Житья от этих дебилов нет!

Ответа я уже не слышу — дверь закрывается за моей спиной. Весь в предвкушении, я срываю обертки и впиваюсь зубами в хрустящее чудо. Мороженое настолько вкусное, что я ни на что не обращаю внимания. Люди обходят меня стороной. А когда в руке остается крохотный вафельный огрызок, из-за спины слышится тот же желчный голос:

— Дай пройти, идиот!

Я недоуменно оглядываюсь. Улица вокруг пуста, только одна машина стоит у обочины напротив. Те несколько человек, что идут по тротуару, довольно далеко от нас. В общем, места хватает. Но разозленному мужчине с пакетом в руках почему-то хочется пройти именно там, где стою я.

Прохожие старательно не обращают на нас внимания. Я вытираю губы платком и улыбаюсь, как учил меня Генри.

— Он еще скалится, недоумок! — мужчина грубо толкает меня, так что остатки мороженого падают на тротуар.

Мужчина с бычьей шеей, что-то злобно бурча, уходит по своим делам, а я тем временем раздумываю, как бы мне получить еще одну порцию. Генри часто говорит, что больше одного мороженого в день мне не полагается. А еще мне очень обидно, ведь хрустящий хвостик — всегда самый лакомый кусочек.

Но я не подаю вида.

Внезапно откуда-то доносится музыка и я сразу забываю про мороженое. Музыка эта очень необычна. Слышится чуточку хриплый женский голос, от которого почему-то щемит в груди. Вот только слов никак не разобрать.

Потом из машины выбирается человек в пятнистой одежде. Он догоняет мужчину, которому мало дороги, берет его за руку и останавливает. Потом они о чем-то говорят — я не слышу, о чем именно, потому что музыка из распахнутой дверцы заглушает все звуки. Я слушаю ее, раскрыв рот. Обязательно заведу такую у себя дома. Если снова не забуду, конечно.

И еще человек в зеленой одежде улыбается. Когда я вижу его улыбку, то понимаю, что ему вовсе не весело. От этой улыбки хочется куда-нибудь спрятаться. Мне становится не по себе, я переминаюсь с ноги на ногу ожидая, когда он уйдет с дороги и я смогу юркнуть в свою калитку. А пока мне приходится ждать.

Внезапно человек в высоких ботинках толкает мужчину и тот роняет пакет с продуктами. Красивые яблоки катятся по тротуару. Одно подкатывается к моим ногам. Яблоки я тоже люблю, но понимаю, что это — чужое. Я поднимаю его и несу мужчине с красной шеей.

— Это ваше, мистер.

Тот смотрит на меня, как будто увидел впервые. Человек в зеленом что-то сделал с ним, потому что мужчина размазывает по лицу кровь.

— Возьмите, мистер, — снова говорю я.

— Бери, чего уставился! — угрожающе произносит человек в зеленом.

Мужчина хватает яблоко. Его лицо перекошено от ненависти. И что я ему такого сделал? Это ведь не я вывалял в пыли его продукты.

— Ты запомни, сволочь: этот парень таким стал, чтобы ты пил и жрал в свое удовольствие, — говорит человек в высоких ботинках.

Мужчина сопит разбитым носом.

— Я свои права знаю. Вам это так не сойдет.

И тогда человек в форме бьет его ногой, да так, что ворчливый отлетает, словно мячик. Я видел: по визору иногда так дерутся. Генри говорит, что по-настоящему так не получится. И что это бывает только в кино. Наверное, этот человек работает в кино, так я понимаю.

— С вами все в порядке, сэр? — спрашивает парень в пятнистом.

Я не знаю, что ему ответить. Может быть, он хочет со мной познакомиться?

— Меня зовут Юджин Уэллс. Я здесь живу, — и показываю рукой на свой дом, чья крыша торчит из-за беленого заборчика в квартале от нас.

Тем временем, мужчина с красной шеей, забыв про яблоки, тяжело поднимается и бредет прочь.

— Вы ведь военный, верно? — спрашивает человек в необычной одежде. — У вас жетон на шее.

Что-то отзывается во мне на слово «военный».

— Капитан Уэллс. Личный номер 93/222/384. Третья эскадрилья второго авиакрыла, «Нимиц», планета базирования Джорджия, — произношу, словно во сне. И удивляюсь — чего это я несу?

— Сержант Заноза. Таким скотам дай волю, они тебе на шею сядут, — и парень кивает через плечо на уходящего мужчину.

Я не знаю, что ему ответить. Честно говоря, я изрядно сбит с толку. И еще напуган.

Но на всякий случай киваю.

— Зовите меня Юджин, мистер, — прошу я.

— Как скажете, сэр. Меня зовут Серж. Очень приятно познакомиться, — говорит сержант. И протягивает мне руку.

Я смотрю на нее в недоумении. Что я должен сделать? Сержант помогает мне. Берет мою руку, поднимает, и слегка сжимает ее. Совершенно не больно.

— Так мужчины знакомятся, — поясняет он с улыбкой. — И здороваются тоже.

— Ясно, — отвечаю. И невольно улыбаюсь в ответ. Серж — отличный парень. И улыбка у него настоящая. Кроме той седой женщины, мне никто так больше не улыбался. И еще я уверен, что теперь накрепко запомню, как надо здороваться.

Из магазина появляется девушка с пакетами.

— Ты опять куда-то вляпался, милый?

Потом она с улыбкой кивает мне.

Ушам становится жарко. Такая красавица!

— Какая-то мразь толкнула офицера, — отвечает ей Серж. И, склоняясь к ее уху, добавляет: — Раненого…

Я улыбаюсь, как учил Генри, и протягиваю руку.

— Меня зовут Юджин Уэллс!

Девушка осторожно пожимает мою ладонь.

— Очень приятно, Юджин. Я Лотта.

Она вопросительно смотрит на Сержа. Тот делает знак бровями. Незаметно. Но я-то не совсем дурак, я все вижу. Но нисколько на него не обижаюсь.

— Ребята с «Нимица» меня в Эскудо здорово выручили, — говорит Серж.

Я снова не знаю, что ему ответить. Слова он говорит знакомые, вот только они никак в моей бестолковке правильно не выстраиваются. Мне бы чего попроще. Я ведь вовсе не идиот, я даже таблицу умножения знаю. Просто со мной покороче говорить надо.

— Хорошая у вас музыка, — показываю я на их машину.

— Серж у нас любитель экзотики, — улыбается Лотта.

— Дженис Джоплин, — поясняет Серж. — Старая музыка. Уже давно так не поют.

— Больше недели? — спрашиваю я.

— Намного больше.

— Месяц?

— Четыре века, не меньше. Это была очень популярная певица. Настоящая легенда.

Я напряженно думаю, что означает — «четыре века». Больше, чем «месяц», я представить себе не могу. Когда больше месяца — это уже очень давно. И еще я не знаю, что такое «легенда». Но все равно улыбаюсь. Мне даже притворяться не нужно — такие они с Лоттой приятные люди.

— Я больше месяца не очень знаю. Но мне все равно нравится. Я попрошу Генри найти такую же.

Лотта смотрит на меня внимательно-внимательно. У нее такие глаза — когда я в них смотрю, начинает кружиться голова.

— Генри — это ваш врач?

— Нет. Не знаю. Он часто ко мне приходит. Мы с ним в слова играем. Вы знаете, что такое «палуба»?

— Я знаю, Юджин, — приходит на помощь Серж. — Это такая большая площадка на корабле.

— Вы, наверное, любите сладкое, Юджин? — спрашивает Лотта.

— Я мороженое люблю. Шоколадное. Только Генри мне не разрешает много сладкого.

— А компот вы любите? — интересуется она.

Почему-то мне кажется, что Лотта спрашивает не просто так. Знаете, как бывает, — тебя спросят о чем-то, а ответа не ждут. Спрашивают, а сами надеются, что промолчишь, потому что иначе придется дальше с тобой говорить. Когда так спрашивают, я не люблю отвечать. Просто молчу. И тогда со мной больше не разговаривают. Но тут все совсем иначе.

— Я не знаю.

Действительно, откуда мне знать, что это еще за «компот»?

— Поедемте к нам, Юджин? Я угощу вас яблочным компотом.

— А это вкусно?

— Язык проглотишь!