Помоги проекту - поделись книгой:
— Могли просто сказать.
— Ну, Алексей у нас мастер интриги и переговоров, — Стас бросил на друга косой взгляд.
— Всемерно каюсь, — встряхнул длинными волосами Конт. — Кроме того, вам действительно нельзя киснуть в одиночестве. А работа в школе для…
Арсена сверкнула глазами.
— Нет, нет и нет. Если к этому нет склонности, работать с детьми противопоказано, — Зоя переместила пирожные на блюдечке. — Всего одна встреча с Любовецкой. Чтобы закрепить прогрессивную динамику. Вот, мы все рассказали честно.
— Я должна ценить и умиляться?
Стас нахмурился.
— Я представлял вас иначе.
— Простите за несоответствие, — Арсена сузила глаза. — Но претензии не ко мне.
Женщина кинула выразительный взгляд на Алексея.
— Я не рвалась в герои, не жаждала славы и не расписывала рутину яркими красками.
— А герой не обязан нравиться, Стас, — вмешался репортер. — Он просто должен появиться в нужное время в нужном месте и сделать то, что превосходит обычные человеческие силы.
— Стас, прекрати, — приказала Зоя Сергеевна строгим «учительским» голосом, отчаянно моргая накрашенными глазами. Ну да, чисто по-человечески нельзя быть слишком строгим к той, что потеряла разом жениха, любимую работу, находилась на долгой мучительной реабилитации и сейчас словно застыла на краю обрыва, не зная, как жить дальше. Все это писалось на полном белом лице директрисы. Арсена отвернулась.
— Но у девочки… будет шок, — сопротивлялся воспитатель.
— Арсена Андреевна пообещает нам проявить деликатность. И мы… будем рядом.
Зоя тяжело поднялась.
— Думаю, не стоит откладывать. Маретари целый день ждала и готовилась. Она попросту не заснет, если вы не появитесь. Арсена.
Они шли буераками и косогорами старого парка на одинокий огонек, и Алексей все порывался взять Арсену под руку, а она старательно избегала этого. И поскольку от фонарей в руках воспитателей ночь делалась лишь чернее, несколько раз спотыкалась о корни и больно приложилась коленом, хмуро подумав, что теперь может хромать на обе ноги. А потом уютная полянка распахнулась видом на стеклянный, освещенный изнутри теремок. И Зоя Сергеевна радостно оповестила:
— Мари, встречай гостей! Мы пришли!
Стеклянные панели торжественно разъехались. Сжав зубы, Арсена одолела пологое крылечко и оказалась в яркой нарядной комнатке. Ей навстречу, ловко лавируя между мебелью, выкатилась девочка в инвалидном кресле, худенькая, бледная и удивительно милая, с топорщащимися косичками, точно приподнятыми на проволочках. Вместо бантиков косички завершали самодельные огромные бабочки.
Впрочем, бабочки были здесь везде, занимая поверхности неприхотливого жилища, делая его похожим на невероятный, огромный цветник. Бабочки из бумаги, пластика, стекла, ткани, сухих листьев, камней — всех форм и расцветок, которые только можно вообразить. Они ошеломляли. А посередине на столе громоздились рабочие материалы и недоконченные поделки, шуршащее, звенящее, невероятное нечто.
— Нравится? — вопрос Зои Сергеевны заставил Арсену вздрогнуть. — Настоящий музей. Но Мари категорически против, чтобы все это выставлялось где-нибудь и даже снималось на видео. Поэтому необходимо приехать сюда, чтобы воочию увидеть чудо.
Директриса взглянула на сердитую Стахову, потом на безмятежную Любовецкую и почему-то изменила настойчивому желанию их караулить.
— Ну, не будем вам мешать. Пошли мальчики, пошли.
Зоя обняла за плечи Стаса и Алексея и увела их. Двери закрылись. Но из парка через окно тянуло ночной свежестью. Арсена передернула плечами.
Девочка смотрела на нее снизу вверх, по-птичьи склонив головку к плечу, и сквознячок трепал белобрысые волосы.
Стахова облизала губы.
— Здесь правда красиво. Это ты сама все сделала?
Не дождавшись ответа, она захромала вдоль стены, разглядывая многоцветных экзотических красавиц и простодушных мотыльков, свисающих на ниточках и приколотых булавками.
— У меня бы так не вышло.
— Ты умеешь летать, — голосок у Мари был тоненький, но уверенный.
— Уже нет.
— Умеешь. Ты отвезешь меня к папе с мамой. Я не сумасшедшая, — заявила девочка сурово, отметая возможные возражения. — Прилетели ангелы и забрали их в колодец. И они там ждут меня.
— Послушай, Мари…
Девочка сгребла горстями со стола несколько поделок и встряхнула ими.
— Смотри! Правда, они красивые?
Зашуршали бумага и шелк. Из общей кучи девочка выдернула за ниточку мотылька с черными крыльями, обведенными голубой каймой.
— Это Зоя. Нравится? А вот эта?
Бабочка была мелкая, с легкомысленной зеленой в желтые пятнышки раскраской. А еще одна — бледно-вишневая, с просторным размахом шелковых крыльев.
— Алексей. И Стас. И начальник космопорта Луи, — Мари потрясла мохнатым мохеровым бражником. — Я долго работала. Я старалась. Ты не можешь сейчас все испортить.
Сквознячок пролетел по комнате, резанув грудь чувством опасности.
— Я ничего не трону и не испорчу, — заговорила Арсена размеренно. — То, что ты сделала — настоящее чудо. Это невероятно красиво, и жаль, что ты не хочешь, чтобы это видели остальные.
— Ты не понимаешь.
Мари вытащила из пестрых ворохов на столе багряную бабочку с нитяными ножками и стала небрежно наматывать нитку на палец.
— Я долго трудилась. Я сплетала обстоятельства и искала людей. Я все сделала, чтобы вернуться к папе с мамой, а ты решила все испортить?!
Мари побледнела, даже серые глаза потеряли цвет. Капли пота выступили на лбу, волосенки слиплись. Рот искривился квадратной пещеркой. Арсена подумала, девочка заревет, но та лишь сильно дернула ниточку.
Ногу пронзила боль. Стахова согнулась и обхватила ее руками. А при втором рывке упала на колени, крича от боли.
— Понимаешь? Ты понимаешь?!
Арсена подтянулась за край стола, сгребая сколько могла поделок и, захлебываясь слезами, понесла к окну. Выбросила в прохладную темень, хотела метнуться за другими и опрокинулась грудью на подоконник, ослепнув от боли, с трудом проталкивая в легкие обжигающий воздух.
— Спаси их всех… избавь от меня… ты же хочешь летать. Я знаю.
«Шантажистка. Маленькая дрянь».
— Ты тоже ангел. Ты хочешь помогать, спасать всех. И потому не спасла
«Заткнись».
— Даже Куваев не знает. С ним было труднее всего. Он каменный. А вот Зоя, и Стас, и Алешик мягкие.
— Отпусти… их…
— Отпущу. Подарю тебе. Перед полетом.
— Но почему я?
Мари подъехала на инвалидном кресле и сырой ладошкой взяла Арсену за руку.
— Потому что ты тоже потеряла. Как я.
Перекрученная конструкция в вакууме и плавающая рядом заледеневшая роза. Нет, не сейчас, не надо!
— А Федя отстранил тебя от полетов. Хотя ведь это совсем не важно, хромой пилот или нет.
Арсена медленно развернулась спиной к подоконнику, боясь, чтобы боль в ноге не вернулась.
— Вселенной не нужны подвиги. Вселенной нужна спокойная планомерная работа.
— Ты согласна? Лететь со мной? Звездолет готов и ждет, препятствий нам не будет.
«Пол жизни, чтобы снова летать».
— Отпусти их всех.
— Да, — Маретари ухмыльнулась кривой, совсем не детской улыбкой. — Увези меня, спаси Землю от кровожадной девочки-маньяка. Спаси их всех. Снова.
— Это не смешно, — Арсена вытерла локтем холодный лоб. Сквозняк бежал между лопаток, сушил пот на спине. Маретари смотрела ей в глаза, сероглазая, белобрысая девочка-одуванчик с тощими косичками и огромными бабочками вместо бантов. Арсена почему-то вспомнила, что эллины считали души-«психэ» бабочками. Интересно, читала ли Мари «Мифы древней Греции»?
— Мы полетим к Колодцу Ангелов. Но будут ли там твои папа с мамой, я не знаю.
— Обещаешь?
— Да.
— Держи.
И шелковые багряные крылья огромной бабочки щекотнули Арсене ладони.
Вишневое варенье
Пятьдесят девять процентов фантастических рассказов начинаются с того, как в каком-нибудь альдебаранском кабаке пьяный космопроходец повествует другому космопроходцу — столь же пьяному, дабы не сбежал — историю своей бурной молодости. Остальные сорок приходятся на снящиеся героям сны. Я не стану выдумывать что-либо оригинальное: я пишу не для придирчивых критиков, а компьютер стерпит. Но я должен вспомнить Кристину.
Был такой повстанец — Гаркуша. Восемь лет он провел в подземной темнице без капли света. И каждый день, каждый час пытался восстановить, как выглядит его земля. Точно так же я… Здесь не годятся ни голограммы, ни видео. Лишь соляной кубик — кристалл моей памяти — воскрешает Кристину такой, какая она была. Какой я увидел ее в коридоре Института Изучения Чужих Реальностей. Легендарное место этот институт. Половина обывателей судачила о происходящих в ИЧР ужасах, вторая половина полжизни бы отдала, чтобы попасть туда работать. Я был среди последних. Как и все мальчишки Исингской астрошколы. И девчонки тоже. Впрочем, на курсе их было всего двое.
Я сознательно выбрал звезды. Моего интеллекта более чем хватало. И здоровье было железное. Если не считать насморка — аллергии на стресс. Но все обошлось. Вот только к четвертому курсу любой из нас знал, что известный космос лишен разумной жизни, как свеже отформатированный диск. А ИЧР уже обнаружил «лямбду». Параллельные пространства назывались по буквам греческого алфавита, и в четырех из них имелись цивилизации, похожие на земные. Не удивительно, что в Институт рвались работать и известные специалисты, и зеленые новички вроде меня. Я подал рапорт, и он был удовлетворен. Я сыграл шестую фугу Баха в своей аранжировке прямо в институтском коридоре. Тогда я везде таскал с собой компьютерную «клаву»[9]. Она висела на плечах на широком ремне — как клавишник прошлого века. Большинство предпочитает наладонники или виртуальный вариант, но мне для музыкальных вариаций нужен простор, которого последние дать не могут. Я сыграл так, что горшок с глоксинией, упав со стены, взорвался под ногами. Картечью брызнули осколки.
Кристина вытирала кровь с колена, снизу вверх глядя на меня. Потом протянула руку, чтобы я помог встать. Ладонь была жесткой и прохладной. Лицо — покрыто узнаваемым «космическим» загаром — так действует на кожу не смягченный земной атмосферой ультрафиолет. Глаза раскосые, темные волосы гладко зачесаны вдоль висков.
Я узнал Кристину почти сразу — видел фотографии. Госпожа Ронсар сама была легендой — как Институт. Такой же знаменитой, как в свое время братья Монгольфье, герр Цеппелин или братья Райт. Космический археолог, спаситель экспедиции Сергея Белова на Летане-2, человек, пошедший на глубокую ментоскопию, чтобы разгадать тайну Золотых Богов. Честное слово, неприятно выворачивать наизнанку мозги даже перед теми, кому по должности положено молчать. Не знаю, отважился бы я…
Кристина облизнула палец.
— Дмитрий… Сергеевич?
Я готов был лопнуть от гордости, что ей известно мое имя.
— Ронсар Кристина… Андреевна, — пауза была короткой, но явственной — точно Кристина позволяла обращаться к себе без отчества. Но окончательно в соляной столп обратило меня предложение работать вместе с ней над проектом «Город».
Город открыли вместе с ипсилон-реальностью года за полтора до нашей встречи с Кристиной. И с тех пор его исследование продвинулось не сильно. Пространство было схоже с земным: чуть меньшая сила тяжести, кислородная атмосфера. Рельеф в основном плоский, климат пустынный, сейсмическая активность на нуле. И полное отсутствие жизни. Что жизнь здесь когда-то все-таки была, говорило присутствие Города. Вот только он не позволял до себя дотянуться.
Об исследовательских группах речь не шла. «Ипсилон» принимала лишь одиночек. Входя через разные коридоры или через один и тот же в разное время, десантники оказывались разнесены на километры. Одинаково сбоили и телепатия, и радиосвязь. Приборы сложнее анероида ломались мгновенно и навсегда. Алешка Когут из ИЭФ[10] пронес в рюкзаке и запустил в сторону города исследовательский зонд. На взлете зонд атаковали короткие злые молнии, и он сгорел быстрее, чем «Гинденбург»[11], заодно похоронив идею попасть в Город на дельтаплане или воздушном шаре. Ребята посудачили о высокой статике, но проверить их выкладки экспериментально возможности не было. Похоже, нам позволялось использовать только пять органов чувств. Гигабайты информации, полученные из поверхностной ментоскопии, давали о Городе лишь внешнее представление. Вот кварталы домов в стиле модерн начала прошлого века. Вот закрученный кверху лист — монорельсовая станция, над которой раскинул крылья золотой римский орел. Вот кирпичные башни с утолщениями наверху. Кем, когда, для кого построены — издали не узнаешь. И мы стремились в Город так, будто на его улицах были для нас разложены панацея, эликсир бессмертия и всеобщая справедливость. Но не смогли пересечь даже четырехкилометровой границы.
Я осекся на Мудрецах. Так назывались скалы, на которые выводил мой коридор. Это был обыкновенный институтский коридор — пока идешь по нему нормальным шагом. Но стоило разбежаться как следует, так, чтобы узоры на стенах слились и мигающие лампы над головой обратились в единую полосу — и вот уже синим впечатаны в песок ребристые следы ботинок и тени покосившихся базальтовых столбов, сквозь которыепросвечивает косматое солнце. Мудрецы напоминали окаменевшие смерчи. И склонившихся в разговоре великанов. Они действительно говорили на рассвете и на закате. Физики из ИЭФ объясняли звук температурными процессами в источенном кавернами камне и воздействием ветра. Но, раз услышав низкий вибрирующий стон, легко было усомниться в его естественном происхождении.
…Падение. Перекат. Лазерные лучи на фоне солнца кажутся черными. Взвихренные песчинки царапают закрывающий лицо щиток. Зарядная спираль лазгана раскалилась до синевы. Мудрецу, за которым я укрылся, достается серия шаровых молний размером с каштан.
Мы с врагом словно испытываем друг друга на соображение и скорость. В лучшие свои дни мне удается продержаться до восемнадцати минут. Об испробованном оружии я не говорю. Например, световые гранаты бесполезны: у тех, кто воюет со мной, нет глаз.
Сперва я думал, что это люди. Ростом и комплекцией они похожи на меня. У них две руки, две ноги, голова в непрозрачном шлеме, переходящем в болотного цвета скафандр с квадратным утолщением на спине. Утолщение я принимал за баллон с дыхательной смесью, пока не попал в него из подствольного гранатомета. Противник двигался все так же резво и с развороченной спиной.
Уход. Кувырок. Стреляю с колена.
Они не уклоняются. Просто новые возникают на смену убитым — точно вырастают из земли. Иногда я думаю, что со мной воюют не роботы — фагоциты или муравьи-солдаты с одним единственным заложенным инстинктом.
Прыжок. Поворот. Косматое солнце касается четкой линии горизонта. Камень сквозь кожу перчатки согревает ладонь.
Мы словно связаны с врагом незримой нитью. Куда бы я ни метнулся, как бы быстро ни двигался — меня все прочнее укрывает смертоносная сеть.
Всех нас предупреждали заранее: ипсилон-реальность впускает, но чтобы оттуда вернуться — надо умереть. Или, возможно, проникнуть в Город — этого пока не сумел никто. Для каждого ловушка на входе своя, она не зависит ни от расположения коридора, ни от времени, ни от лунной фазы. Убитого выбрасывает назад — целым и невредимым физически, но с памятью об агонии. Многие не выдерживали и уходили. Я умер уже шесть раз.
После первого, валяясь в реанимации, я увидел тот же сон, что при вступительных экзаменах в астрошколу и во время переводных. Я бежал по астероиду. Я знаю, что сильно от него оттолкнувшись, можно взлететь, но во сне этот факт не имел значения. Мой бег скорей был похож на серию затяжных прыжков. Удары подошв о камень, проходя сквозь тело, гулом отдавались в гермошлеме. Еще я слышал шипение выходящей из трубки дыхательной смеси, свое тяжелое дыхание, стук сердца и шум крови в ушах. На руках я нес женщину. Кажется, она была ранена, и я торопился добежать с ней до жилого купола или корабля. На этом сон обрывался.
В этот раз я узнал Кристину. Я видел сквозь шлем ее лицо — бледное, с каплей крови, ползущей вдоль виска — какой-то очень киношной, похожей на пролитое варенье. Казалось, Кристина сдернет шлем, сотрет каплю пальцем и сунет палец в рот:
— М-м… обожаю вишневое варенье.
Поделиться книгой: