Звезда Любви (самиздат)

Добежав до своей комнаты, Юленька бросилась на кровать лицом в подушку. Дура! Боже, какая же она дура! Вот кто ее за язык тянул?! Князь теперь подумает о ней Бог знает что! Впору было разрыдаться, и близкие слезы уже подступили к глазам. И отчего вдруг так захотелось плакать? Шмыгая носом, девушка села на постели. Повернувшись на звук открывшейся двери, Жюли увидела нянюшку Пелагею, которая вошла в комнату, переваливаясь с боку на бок под своим немалым весом.

— Что это с Вами, Юлия Львовна? Не иначе, как голову Вам сегодня солнышко напекло! Говорила я Вам, чтобы без шляпки из дому не выходили, косы-то вон какие чернявые, того и гляди, перегреться можно, да и лицо вон за лето как потемнело, — принялась она отчитывать свою любимицу.

— Отстань, Пелагеюшка, без тебя тошно, — отмахнулась Юленька.

— Что это ты, сердешная, так расстроилась? Кто ж тебя обидел? Не иначе, как Сергей Львович опять чем недоволен был?

Юля только вздохнула в ответ на слова няньки. Конечно, Серж будет недоволен и не преминет ей высказать все, что думает о ее выступлении за обедом. Но вовсе не это было причиной ее внезапного побега из столовой. Не было сил смотреть на то, как князь любезничает с Полин. Ах, как же он смотрел на нее! У Юли сердце замирало от этих взглядов. Да я бы что угодно отдала, чтобы на меня одну он смотрел такими глазами! — вздохнула она. Прикрыв веки, она тотчас представила себе лицо Павла Николаевича, такое красивое и в тоже время надменное. Он, наверное, и в грош не ставит своих соседей. Кто они? Мелкие сошки, поместное дворянство! Но все же Полина привлекла его внимание, и трудно было это не заметить.

— А Полина-то наша его сиятельству приглянулась, — заметила Пелагея, складывая в коробку ленты, которые Юленька утром вытряхнула на кровать, когда искала, чем бы подвязать старое платье Полины, что было ей немного велико в талии. — Уж я-то вижу! А хорошо бы он женился на ней. Поехала бы тогда Полюшка в Петербург, а там и ты, моя, касаточка, к сестрице-то в гости наведалась. Глядишь, и тебе бы нашелся столичный жених-то.

— Ой, да помолчи ты, Пелагея! — вскрикнула Юля, и слезы, горячие и нежданные, потекли вдруг из глаз. Шмыгнув носом, Юленька зарылась лицом в подушку и разрыдалась.

— Господи ты Боже мой! — всплеснула руками нянька. — Да ты никак… Ой, девка, да ты что! Выброси из головы, думать забудь!

Договорить Пелагея не успела. Дверь в комнату барышни распахнулась, ударившись о стену, и на пороге предстал разгневанный хозяин усадьбы.

— Вон пошла! — сквозь зубы бросил он Пелагее.

Перекрестив тайком девушку, пожилая женщина торопливо вышла из комнаты.

— Юлия Львовна, — начал Серж тоном, ничего хорошего ей не предвещавшим, — потрудитесь объяснить, что это на Вас нашло за обедом, когда у нас гости за столом?!

— Простите меня, Серж, — пролепетала Юленька, не сводя глаз с потемневшего лица брата.

Сергей вгляделся в лицо сестры. Влажные дорожки слез все еще блестели на щеках, веки припухли и покраснели.

— Почему Вы плакали? — подходя ближе, поинтересовался он.

Юля опустила глаза. Что она может сказать, если и сама толком не понимает, почему разрыдалась?

— Я неважно себя чувствую, — солгала она.

Сергей явно не поверил ей, но настаивать не стал.

— Что ж, тогда прилягте. Я велю Пелагее принести Вам чаю с мятой, — холодно улыбнулся он одними уголками губ.

— Спасибо, Серж! Вы очень добры ко мне, — прошептала она.

Сергей вздрогнул от этих слов. Он так привык ненавидеть ее, считать живым напоминанием о неурядицах в семье, что слышать от нее подобное было для него в новинку, поскольку Юленька, всегда тонко чувствовавшая его отношение к себе, старалась держаться от него как можно дальше.

Оставив Юлю на попечение Пелагеи, Серж прошел в свой кабинет и остановился у окна. Павел Николаевич под руку Полин прогуливались по тенистым аллеям их небольшого парка. Дай Бог, Дай Бог, — подумал Кошелев, — одной заботой меньше будет.

Глава 1

С визита князя Шеховского в родовое имение Кошелевых минул год. И за все это время не было дня, чтобы Юленька не думала о нем. Перед отъездом в столицу Павел Николаевич заехал к соседям проститься. У Жюли, казалось, истекала кровью душа, когда он, на минуту задержав в своей руке тонкие пальчики Полин и нежно глядя ей в лицо, выразил надежду на то, что они смогут увидеться с ней в Петербурге. Самой Юле достался лишь небрежный кивок головой и едва заметная улыбка. Такое пренебрежительное отношение было что острый нож для ее исстрадавшегося муками первой любви сердца, однако пересилив обиду и робость, Юля подошла к Павлу Николаевичу, когда он уже собирался спуститься с крыльца, и, протянув издание "Евгения Онегина", которое когда-то подарил ей отец, попросила написать несколько строк на память. Краснея и смущаясь под его насмешливым взглядом, девушка поблагодарила его, даже не взглянув на написанные карандашом строки, торопливо захлопнула книгу и поспешила уйти в дом, чтобы уже оттуда, из окна гостиной, закусив губы и утирая тыльной стороной ладони неудержимо льющиеся слезы, наблюдать, как князь Шеховской легко вскочил в седло и, еще раз махнув рукой на прощание, направился к воротам усадьбы. Проводив его глазами, Жюли открыла книгу и прочитала на титульном листе написанное четким и размашистым почерком князя четверостишье из романа:

   Ей рано нравились романы;    Они ей заменяли все;    Она влюблялася в обманы    И Ричардсона и Руссо.

Столь явный намек на ее молодость и глупую доверчивость не мог не отозваться болью в сердце, но, тем не менее, она бережно хранила томик в своей комнате, как самое бесценное сокровище.

За этот год у Кошелевых произошли значительные перемены. Первая и самая главная заключалась в том, что Серж привел в дом жену. Евдокия Дмитриевна, в девичестве mademoiselle Голеновская, став madame Кошелевой в мгновение ока из робкой барышни превратилась в барыню и быстро взяла бразды правления в свои руки, отодвинув на задний план Полин. Полину подобное положение никак не устраивало, но воевать со снохой она не смогла. Все ее попытки поговорить с братом заканчивались неизменными размолвками и упреками в нежелании понять его драгоценную Докки, которая радеет исключительно о благе своих дорогих сестер. Эти размолвки с братом привели к тому, что за последние полгода она сблизилась с Юлей и даже пыталась, как могла, защищать ее от нападок Докки, прекрасно понимая, что Юле придирок и попреков при молчаливом попустительстве Сержа достается куда больше, чем ей.

Сама по себе Докки отнюдь не была ни злой, ни бессердечной, скорее напротив: весьма привлекательная внешне, нравом она обладала легким и отходчивым. Но во всем, что касалось дома и домочадцев, строго придерживалась взглядов супруга своего, которого буквально боготворила за то, что он вытащил ее из нищеты. Она была старшей из трех дочерей поручика от артиллерии Дмитрия Ивановича Голеновского, разорившегося мелкого помещика, и никак не могла считаться выгодной партией. Серж был хорош собой, обладал достаточно внушительным по уездным меркам состоянием, и потому слыл самым завидным женихом в округе. Понятна была радость Докки, когда из всех уездных красавиц он выбрал именно ее, и она почла за счастье ответить согласием на сватовство молодого привлекательного соседа. Сергей же, окруженный безоглядной любовью молодой жены, с каждым днем все больше тяготился ролью опекуна двух младших сестер. В самом деле, даже мать удалилась от мира, взвалив на него заботы не только о родной сестре, но еще и об отцовском "грехе", который сама же позволила узаконить, и именно необходимость заботиться о Юле возмущала его более всего. Как он может появиться с ней в приличном обществе и называть ее своей сестрой, если любой, у кого есть глаза, сразу же увидит, что она совсем на них с Полин не похожа? Но, пожалуй, самое большое раздражение вызывало у Сержа то, что за последний год Юля как-то незаметно превратилась в настоящую красавицу, но если красота Полин была холодной, то в Юле горел живой огонь, и он уж не раз слышал, что те, кто еще год назад воспевал красоту Полин, все чаще говорят о его младшей сестре.

Евдокия чувствовала нелюбовь супруга к младшей сестре, и потому не упускала случая указать Жюли на ее место в семье: она, внебрачный ребенок, девица второго сорта, радоваться должна тому, что ее в приличном доме терпят из милости. Но, несмотря ни на что, Юля не унывала. Не вечно же ей жить под одной крышей с братом и его женой! Девушка мечтала, что когда-нибудь у нее будет собственный великолепный дом, и тут же ей в мечтах являлся златокудрый красавец-супруг с насмешливыми серыми глазами.

Вот и сегодня Юленька проснулась в хорошем настроении. День обещал быть солнечным и теплым. Лучи солнышка, запутавшись в густой кроне уже пожелтевшей старой липы, что росла перед домом, сложились на полу в причудливый узор, из приоткрытого окна веяло свежестью сентябрьского утра. Но день, начинавшийся столь прекрасно, впоследствии оказался полон сюрпризов далеко не приятных.

Соскочив с постели и тихонько напевая, девушка кружилась по комнате, когда в двери тихо постучали.

— Войдите! — ответила Юля, точно зная, что только старшая сестра могла побеспокоить ее в такую рань.

В дверях и в самом деле показалась Полин, только вставшая из постели и одетая лишь в шелковый пеньюар и тонкую сорочку. Томно потянувшись на пороге и тряхнув золотистыми кудрями, Полина забралась на еще неубранную кровать.

— Доброе утро, — улыбнулась она. — Не желаешь пойти прогуляться после завтрака?

— С превеликим удовольствием, — улыбнулась в ответ Юля.

Полин не терпелось поделиться своей радостью хоть с кем-нибудь, пусть даже и с младшей сестрой, но не хотелось говорить об этом в доме. Вчера она далеко за полночь засиделась в гостиной с братом. Поняв, что стала обузой для брата, она теперь пыталась устроить свое будущее, и Серж пообещал ей, что этот сезон они проведут в столице Господи! Сезон в столице! Она и мечтать о таком не смела! А там ведь может случиться и так, что на каком-нибудь званом вечере она встретит Павла Николаевича Шеховского. Уезжая, князь обещал написать ей, и первое время она ждала этого письма, но когда прошло полгода, а вестей от князя так и не было, она перестала ждать, смирившись с тем, что, видимо, его сиятельство забыл о ней сразу же, как только выехал за ворота имения Кошелевых. Блестящий гвардейский офицер, любимец женщин и баловень судьбы — что ему за дело до скромной провинциалки, вздыхающей о нем? Ну и пусть, — решила она. Я не буду искать с ним встреч, я буду наслаждаться сезоном, танцевать, ходить в театры, и может статься так, что найду свою судьбу, — думала она ночью, не в силах уснуть после разговора с братом.

Однако же желанию Полин прогуляться вдвоем с сестрой и поделиться распиравшей ее радостью не суждено было осуществиться.

С самого утра в Кузьминку пожаловал сосед Кошелевых, барон Четихин. Барон был в уезде лицом сравнительно новым. Выйдя год назад в возрасте сорока шести лет в отставку в чине штабс-капитана, Четихин перебрался в свое поместье, где раньше появлялся лишь наездами, и вплотную занялся обустройством родового гнезда. Не последним пунктом в его планах стояла женитьба: усадьба давно нуждалась в хозяйке, и Александр Алексеевич, нанося визиты соседям, внимательно присматривался к девицам на выданье. Заехав в дом Кошелевых месяца три назад с кем-то из соседей, в последнее время он стал частенько бывать у них. Жюли не обращала особого внимания на его визиты — дальше дежурных любезностей их разговоры не шли, а после того, как Александр Алексеевич несколько раз удалялся в кабинет с братом, решила, что у Сержа с ним какие-то дела.

После завтрака она собиралась прогуляться по парку вместе с Полин, как они и договорились поутру, но, к неудовольствию обеих сестер, к ним решил присоединиться Александр Алексеевич, который, обсудив с Сержем, как он выразился, дела насущные, изъявил желание подышать свежим воздухом в обществе прелестных дам. Пока Полин и Жюли переглядывались, не зная, как выйти из затруднительного положения, оказалось, что Сергей Львович с супругой по какой-то странной прихоти тоже вышли на прогулку, и, подхватив под руки Полину и жену, Серж решительно повел их по тенистой аллее, оставив младшую сестру наедине с бароном. Подавив раздраженный вздох, Юля оперлась на церемонно предложенную руку и, с трудом подладившись под неспешную чинную походку барона, направилась вслед за братом.

Некоторое время они шли в полном молчании, только шуршала под ногами первая опавшая листва. Юля смотрела себе под ноги, разговаривать с Четихинын ей не хотелось. Да и о чем с ним говорить? Ладно бы он был интересным собеседником, но его утомительные разглагольствования о политике или литературе, почерпнутые из газет месячной давности, нагоняли на девушку тоску. Несколько раз она ловила себя на мысли, что едва сдерживается, чтобы не поправить его, когда он начинал откровенно перевирать факты, но все же здравый смысл побеждал, и она всякий раз считала лучшим промолчать: разве может воспитанная семнадцатилетняя девушка указывать на ошибки мужчине, который на тридцать лет старше ее? Искоса глянув на своего спутника, она тотчас отвернулась. Отчего-то даже вид барона был ей неприятен.

В провинции Александр Алексеевич слыл щеголем. Будучи мужчиной довольно крупным, Четихин одевался, как он говорил, по последней столичной моде. Его сюртук был настолько узким, что, казалось, в любой момент может разойтись по швам от неосторожного движения хозяина, а напомаженные волосы и щеголевато закрученные усики у Жюли не раз вызывали улыбку. Оставаясь вдвоем, сестры частенько обсуждали внешность соседа, посмеиваясь над его самодовольным и надменным видом.

Они уже достаточно далеко отошли от дома, когда Александр Алексеевич, выпустив ее локоть, забежал немного вперед и остановился перед ней.

— Юлия Львовна, уделите мне немного Вашего драгоценного внимания, — начал он, беря ее за руку и поднося к губам затянутые в перчатку пальчики.

— Я слушаю Вас, Александр Алексеевич, — недоуменно подняла на него глаза Юля.

— Сударыня, я намерен сделать Вам предложение: я прошу Вашей руки, — блеснув глазами, произнес он и замер в ожидании ее ответа с таким видом, будто ожидал, что счастливица если не лишится чувств от восторга, то хотя бы упадет перед ним на колени и рассыплется в благодарностях.

— Может, не стоит так торопиться? — осторожно ответила Юля. — Мы ведь почти совсем не знаем друг друга.

— Пустяки, — отмахнулся Четихин. — После оглашения помолвки у нас с Вами будет достаточно времени получше познакомиться.

— Я думаю, Вам стоит обсудить этот вопрос с моим братом, — нашлась Юля.

— Я говорил с Сергеем Львовичем, и он уже дал свое согласие.

— Серж согласился?! — вырвалось у девушки прежде, чем она успела подумать, что подобное замечание может барону не понравится.

— Я так понимаю, что Вы не в восторге? — мгновенно отреагировал он, тотчас нахмурившись. — Уверяю Вас, совершенно напрасно! Мы с Вами составим великолепную пару.

— Прошу Вас, дайте мне свыкнуться с этой мыслью и не требуйте ответа так скоро! — пробормотала она в полном смятении.

— Ну что Вы, я не тороплю Вас! Вы еще так молоды, и, полагаю, Вам трудно осмыслить мое предложение, но я думаю, что Сергей Львович сможет разъяснить вам все выгоды этого союза, — самодовольно произнес он.

Настроение было окончательно испорчено. С трудом удержавшись от желания вырвать свою ладонь из его руки и убежать домой, она позволила ему вновь взять себя под руку и продолжить прогулку, а вскоре к ним присоединились и остальные Кошелевы.

Жюли надеялась, что после затянувшейся прогулки Четихин наконец-то уедет, и она сможет поговорить с братом, но Серж будто бы избегал ее, к тому же пригласил барона остаться на обед, чем еще больше расстроил ее.

Девушка была вне себя от злости, а потому, не обращая внимания на хорошие манеры, сразу же после прогулки направилась в кабинет Сергея вслед за братом.

— Сергей Львович! — окликнула она его, когда Серж уже закрывал за собой дверь. — У меня есть к Вам разговор, который не терпит отлагательства.

Кошелев, тяжело вздохнув, пропустил сестру в кабинет.

— Я догадываюсь, Жюли, о чем Вы хотите со мной поговорить, но уверяю, что Вы напрасно потеряете время.

— Почему, Серж? Почему ты даже не спросил меня? — слезы навернулись ей на глаза.

— Считаешь, что барон для такой, как ты, не подходящая партия? — вполголоса спросил он.

— Я его ненавижу! — процедила Юля свозь стиснутые зубы.

— Я уже дал согласие на ваш брак, так что едва ли мне это интересно. Могу лишь посоветовать тебе побыстрее переменить свое отношение к будущему супругу.

— Да я скорее наложу на себя руки, чем соглашусь!

Кошелев отошел к окну и отвернулся от сестры. Теперь Жюли была видна только его напряженная спина.

— Не стоит так драматизировать, Жюли, — заговорил он наконец. — Все эти годы мы выдавали тебя за члена нашей семьи, но слишком многие видели и помнят, как все было на самом деле. У барона есть титул и состояние, поэтому общество отнесется к нему благосклонно. Просто подумай и ответь себе честно: есть ли в нашем уезде еще кто-то, кто согласится на брак с тобой, зная о твоем происхождении?

Слова эти били наотмашь, как пощечины. Вспыхнув, Юля резко развернулась и выскочила из комнаты, громко хлопнув дверью.

Сбежав из кабинета, Жюли тихо прошмыгнула в свою спальню, решив сказаться больной и не выходить из комнаты до вечера. Повернув ключ в дверях, она подошла к постели и, засунув руку под перину, извлекла потрепанный томик "Евгения Онегина". Открыв книгу, она в который раз прочла строки, написанные рукой Шеховского. Тяжелый вздох вырвался из груди. Все поля на этой странице были исписаны ее рукой всего тремя словами: "Шеховской Павел Николаевич".

— Клянусь, мы увидимся! — прошептала она, и слеза расплылась по бумаге, сорвавшись с длинных пушистых ресниц.

— Юлия Львовна, Вы здесь? — услышала она возмущенный голос жены брата. — Откройте сию минуту, или я прикажу высадить дверь! — не на шутку завелась Докки.

Спрятав на место книгу, Жюли торопливо вытерла глаза тыльной стороной ладони.

— Оставьте меня, Докки! Что Вам еще надобно?

— Немедленно откройте! Вы ставите брата в невозможное положение, а он ведь печется только о Вашем благополучии. Все уже решено, и Ваше глупое упрямство только показывает, какая Вы на самом деле неблагодарная девчонка, — продолжала возмущаться сноха.

— Я только… переоденусь, — сдалась Юля. — Скажите, чтобы Пелагея ко мне пришла.

— У Вас четверть часа, — недовольно бросила Докки, отходя от дверей ее покоев, — и поторопитесь, Вы же знаете, что у нас гость к обеду.

Подойдя к двери, Юля повернула в замке ключ, впуская в комнату Пелагею.

— Приготовь мне платье розовое, — едва не плача, прошептала она.

— Ох, касатка ты моя! — всплеснула руками Пелагея. — Да не убивайся ты так! Господин барон-то, может, и староват для тебя малость будет, но ведь и лицом не дурен, и при деньгах больших. Уж лучше бы тебе по-хорошему согласится-то, потому что Сергей Львович от слова-то своего не отступится.

Юля молчала, не в силах спорить с кем бы то ни было. Для брата баронский титул стал достаточным основанием, чтобы с радостью принять предложение соседа от ее имени. Присев перед зеркалом, она уставилась на свое отражение.

— Ты вон как похорошела, глаз не отвесть, то-то же барон тебя и заприметил, — продолжила Пелагея, раскладывая на кровати нарядное шелковое платье.

— Пелагея, сделай милость, помолчи! — вырвалось у Юленьки.

Убегу, ей-Богу убегу! — мрачно глядя на свое отражение, решила она.

— Скажи-ка, а я и в правду хорошо пою? — вдруг спросила она свою старую няньку.

— Да я лучше-то и не слыхала, хотя девок голосистых у нас полно, — не задумываясь, ответила Пелагея, помогая хозяйке переодеваться. — Голос у тебя чистый да звонкий, что колокольчик.

Оглядев себя в зеркало, Юленька, тяжело вздохнув, вышла из комнаты.

Все семейство перед обедом собралось в диванной. Потупив глаза, как и положено благовоспитанной барышне, Юля села на софу подле Полин, подальше от своего жениха.

— Жюли, — шепнула ей на ухо Полин, когда Серж заговорил о чем-то с Четихиным, — не стоит так огорчаться. Я постараюсь уговорить Сержа отложить венчание до Красной горки на будущий год. Может, он даже согласится, чтобы ты поехала с нами в Петербург в этом сезоне. Даст Бог, все образуется! Но согласись, барон не так уж плох.

— А ты сама пошла бы за него? — тихо спросила Юля.

— Только вместо эшафота! — не раздумывая ни минуты, честно призналась Полин.

— Серж никогда не согласится взять меня в Петербург, — вздохнула Юленька. — Куда проще выдать меня за Четихина, чем тратиться на новый гардероб.

Юля украдкой бросила взгляд на Четихина, вольготно расположившегося в кресле. Если уж быть совсем честной, то, пожалуй, барон не так уж стар. Разве сорок семь лет — это старость? — уговаривала она себя. Но когда она попыталась представить себя перед алтарем подле него, то едва не застонала в голос: ей-то всего семнадцать! Словно в тумане, она услышала, что Александр Алексеевич обращается к ней с вопросом:

— Юлия Львовна, мне Сергей Львович говорил, что Вы неплохо поете. Не согласитесь ли что-нибудь исполнить?

— Боюсь, я сегодня не в голосе, Александр Алексеевич, — попыталась отказаться Юля, но, перехватив тяжелый взгляд брата, послушно поднялась с софы и подошла к роялю. Господи, ну как можно петь, если в горло саднит от непролитых слез, а ком в груди мешает дышать, не то что петь?!

— Не судите строго, — едва заметно улыбнулась она Четихину, — Вы мне не подыграете?

— С удовольствием!

Четихин вскочил с кресла и, устроившись за роялем, обратился к ней:

— Что будете петь?

— "Я помню чудное мгновение", — ответила Юля.

Барон, что-то пробубнил себе под нос, пытаясь вспомнить мелодию, но потом решительно кивнул и взял первый аккорд. Играл он отвратительно, то и дело ошибаясь и сбиваясь с ритма. Допев второй куплет, Юля во время проигрыша пару раз тихонько кашлянула, прикрыв рот ладошкой, и Четихин, тотчас оставив в покое инструмент, бросился к столу, на котором стоял графин с вином. Налив в бокал вина, он протянул его ей.

— Весьма недурно, сударыня, — авторитетно заметил он. — Голос у Вас прекрасный; хотя до оперной дивы Вам, конечно, далеко, но для домашнего музицирования — весьма недурно.