Помоги проекту - поделись книгой:
— Слушай, — Клякса запрыгивает мне на колени, ластится и я поглаживаю ее за ухом. А она только и рада. Тарахтит как трактор. — Ты говорил, знаешь первоклассного сыщика. Дашь номерок?
— Без проблем, — а спустя вдох-выдох. — У тебя все в порядке?
— Жить буду. Хочу разыскать кое-кого.
— Рус? — напрягается Сварог. Всегда чуял вранье, как хищник добычу. Но сейчас я не вру, а просто не договариваю. Не за чем другу знать всю правду, которая сейчас скорее сойдет за бред психа, коим я, по сути, и являюсь. Даже справка есть.
— Я же сказал: просто найти старого друга. Поможешь?
Помог. Скидывает номер эсэмской. Глеб Рощин. И я тут же набираю его. После коротких формальностей излагаю суть заказа.
— Мне нужно выяснить личности моих соседей.
Называю адрес.
— И все? — удивляется Рощин.
— Нет. Я хочу знать о них все: когда родились, в какой садик ходили, кем являются друг другу. И самое главное, мне нужно знать, откуда у них ребенок. Девочка, лет двенадцать. Аутистка.
— Я так понимаю, последний пункт — самый важный, — он не спрашивает, просто констатирует факт и больше никаких вопросов.
— Как будут результаты — я позвоню.
Рощин перезванивает через неделю. За это время я успеваю вычистить от пыли дом, а Клякса оселиться на новом диване; познакомиться с Богданой, которая каждое утро приносит мне Кляксу, шляющуюся где-то по ночам, и отправить посылку из прошлого. Когда звонит Глеб, я как раз собираюсь на важную встречу.
Он не отчитывается по всем пунктам, а говорит то, что мне важнее всего. Действительно, профи. И отменный психолог.
— Дмитрий Воронцов и Ангелина Юлаева. Он — банкир. Она — модель и его вторая жена. Девочку зовут Богдана Воронцова. Ей двенадцать, диагноз поставили пять лет назад, когда у нее на глазах мать вскрыла себе вены. Но самое интересное другое. Воронцовы удочерили Богдану и забрали ту буквально из роддома. Биологическая мать отказалась от нее.
— А кто биологическая мать, ты выяснил? — неожиданно просевшим голосом, потому что до чертиков страшно услышать в ответ. Впервые страшно за последние десять лет. И мои персональные демоны подняли уродливые морды, предвкушая самое интересное действо. Рванули цепи так сильно, что я слышу их лязг. Он оглушает, и только поэтому я не сразу понимаю, что отвечает Глеб.
— Повтори, — прошу, слыша радостные вопли демонов, которых, я думал, приручил еще в психушке.
— Александра Лилина, — повторяет Глеб, и я отпускаю демонов на свободу, потому что эта женщина — мой личный приговор.
Глава третья: Рус.
Тринадцать лет назад.
Темно и холодно. Пытаюсь открыть глаза, но нихрена не получается. Как будто веки слепили воском: жжет и невозможно разодрать. Тру их костяшками пальцев и чувствую, как что-то липкое стягивает пальцы. Все еще слепой, нюхаю ладони. Резкий металлический запах словно атомная бомба стирает все рецепторы, смывает все другие запахи, оставляя только один, что преследует меня вот уже херову тучу дней. Кровь. И это, блядь, нихрена не смешно, потому что я каким-то седьмым, почти звериным, чутьем знаю — это не моя кровь. И даже демоны внутри странно притихают, настороженные таким поворотом событий.
Мотор в груди отсчитывает секунды, пока я тщетно пытаюсь разлепить веки и восстановить цепочку событий. И только после сотни ударов соображаю — в голове пустота, гулкая, темная, что черная дыра. И это нисколько не радует, потому что я никогда ничего не забываю и не выпадаю из реальности. Так уж устроен мой чертов мозг. И то, что сейчас я не могу выдрать из него хотя бы долю событий — пугает до чертиков. Но я пытаюсь, остервенело растирая воспаленные глаза. Тру, тру, пока из-под слепленных век не выползают слезы. Они обжигают сильнее, от боли заставляя меня ругаться вполголоса, но размачивают то, чем слеплены веки. И спустя долгие минуты я, наконец, перестаю быть слепцом. И хоть мир все еще вязок и размыт, я вижу очертания маленькой кухоньки, небогатой, но чистой. И память взрывается ослепительно ярким видением…
... Я жму кнопку звонка и мне открывает дверь невысокая брюнетка.
— Привет, Руслан, — натянуто улыбается она.
И меня коробит от этой улыбки: неестественной, словно вылепленной из воска и прицепленной не на те губы. Дергаю плечом.
— Говори, — требую, потому что злость скалит звериную пасть, а демоны рвутся со своих цепей. И мне все сложнее сдерживать их: они в своем праве, им нужна кровь и плевать, чья.
— Может, войдешь? — она делает приглашающий жест и, видя мое сомнение, тут же добавляет: — Здесь слишком много любопытных глаз, — и кивает на соседскую дверь. И я замечаю, как темнеет глазок за обитой дермантином дверью. Киваю понимающе и переступаю порог, хотя по большому счету мне плевать на свидетелей и лишние уши. Мне нужны только имена тех, кто изнасиловал мою сестру. Только имена.
— Проходи на кухню, — говорит, закрывая за мной дверь, и я краем уха улавливаю дрожь в ее голосе. — Чай? Кофе?\
— Послушай, Люся, — имя само ложится на язык, хотя я точно знаю, что до этого встречался с этой девицей не более трех раз, хоть она вроде как и была лучшей подругой моей сестры. Но Славка так часто и так много о ней говорила, что я знаю, если не все, то большую часть подробностей ее жизни. Например, что Люся живет с бабушкой, которая сейчас лежит в больнице после инфаркта. Отца у нее никогда не было, а мать бросила ее ради нового ухажера и никогда не интересовалась судьбой дочери. Встряхиваю головой, отгоняя мысли. Не нужны они сейчас. — Мне нужны только имена.
— Да-да, конечно, — поспешно соглашается она и прижимается к стене в неконтролируемом страхе. — Имена…
Разворачиваюсь, затылком почуяв опасность, и встречаюсь с холодным взглядом в прорези черной маски.
— Сука… — последнее, что слетает с моих губ перед жалящим укусом в бедро. И реальность проваливается в черную дыру…
… — Сука, — повторяю сквозь зубы. Надо же было так меня приложить. Зато теперь я точно знаю, что эта сучка причастна к нападению на мою сестру. И я из кожи вылезу, но найду эту тварь. Найду и…
Взгляд проясняется. Рассыпающаяся, что паззл, картинка складывается в целое и я не сдерживаю ругательства. Уже никого не надо искать.
Она лежит у моих ног. Голая, исписанная порезами, как полотно алыми мазками. Ноги ее широко раскинуты, а руки сложены на груди, прикрывая те ладонями. Черные волосы утонули в луже багровой крови, а мертвый взгляд устремлен в потолок.
И я ловлю себя на дикой и совершенно неуместной мысли, что убийца — талантливый художник. Целую композицию сотворил, не забыв пару неожиданных мазков в виде отпечатков моих рук на бедрах. Перевожу взгляд на испачканные в крови руки и чувствую, как тошнота спазмом скручивает желудок.
Не хватало еще наблевать тут. Вот будет радость ментам, когда те нагрянут. При мысли о служителях закона тошнота застряет горьким комком в глотке и я осторожно встаю с пола, на котором так удачно себя обнаружил. Спасибо хоть не на мертвой девице. Покачиваясь, обхожу тело, стараясь не вступить в кровь, которая повсюду: темной рекой окружила труп. Попутно шарю по карманам в поисках телефона. Тот находится в брюках.
В ванной, куда я добираюсь на деревянных ногах, открываю до упора кран. Ледяная вода обжигает, но приносит облегчение, когда я сую голову под тугую струю. Потом руки, тщательно смывая с них кровь. Делаю несколько жадных вдохов и длинных выдохов, обтирая руки о брюки. И только потом набираю номер.
Мне больше не у кого просить помощи и если сейчас он откажет — я сдохну просто здесь, потому что чутье вопит, что осталось мне недолго. Сознание плывет, путается, как муха в паутине. Ноги не слушаются, руки дрожат, как у запойного алкаша и я всерьез трушу, что уроню телефон и отключусь раньше, чем прекратятся длинные гудки. И я нихрена не могу с этим поделать. Похоже, мне чертовски повезло, что я очухался до приезда ментов. И у меня есть шанс, если не спастись, то хотя бы получить маленькую отсрочку.
— Сварог, помоги, — каркаю на выдохе, не узнавая собственный голос, когда слышу в трубке возмущение друга, что я звоню совершенно не вовремя.
— Ты где? — четкий вопрос без лишних слов.
Я называю адрес.
— Буду через десять минут, — такой же четкий ответ.
— У меня труп, Сварог, так что, будь другом, поторопись, — добавляю я и последнее, что слышу — отборный мат в трубке.
Друг появляется через семь минут: засекаю, не сводя глаз с секундной стрелки, щелкающей в унисон моему безумному пульсу под кожаным ремешком наручных часов. Единственное, что не позволяет дряни в крови победить мое сознание. Я по-прежнему сижу в ванной, потому что каждое движение наполнено текучей патокой, словно меня всунули в чужое тело, которое почему-то растягивается как резина.
Злой и напряженный, как гроза, Сварог взваливает меня на плечо и так же молча выносит из квартиры, запихивает на заднее сидение своего внедорожника, который стоит у дверей черного хода (в этих старых домах на окраине и такие имеются), и возвращается обратно на место преступления.
И снова взгляд на секундную стрелку, отсчитывающую минуты, чтобы через пять с половиной услышать, как хлопает водительская дверца, урчит мотор и джип медленно двигается с места. Я не понимаю, что удерживает меня в сознании, которое расползается перед глазами разноцветными кляксами. Но оно кривыми крюками цепляется за реальность, ищет ответы на вопросы, которых миллион на квадратный сантиметр моего мозга. И не находит, кроме одного очевидного — я вляпался по самые яйца в такое дерьмо, что не отмыться.
— Кто она? — спрашивает Сварог, сворачивая во двор своего дома. Вижу его в окно, когда нахожу в себе силы сесть на заднем сидении. В голове — дурман. Я ощущаю его каждой молекулой своей отравленной крови.
— Славкина подружка, — мямлю заплетающимся языком. Да что за херня?
— Ты пил? — удивляется Сварог, бросая на меня короткий хмурый взгляд в зеркало заднего вида.
Отрицательно качаю головой. Мне нельзя пить, курить, нюхать и колоться. Иначе запросто двину кони. И об этом не знает никто, кроме мамы и Ксанки. При мысли о моей рыжей бестии все внутри скручивается морским узлом: как она без меня? Справится ли? Черт, она же девчонка еще. Глупая, бестолковая, хоть и строит из себя до невозможности умную. Невольно улыбаюсь, хотя думал, что эмоции сдохли под действием наркоты. А мне явно вкололи какую-то убойную смесь, потому что мозги по-прежнему что кисель. Только Ксанка в голове и секундная стрелка. И тихий фолк, растекающийся под ночным небом. И ее тонкие пальцы на горлышке бутылки “Ротшильда”. Белые на темном стекле...а позже на моей коже, царапающие, разрывающие кожу в ответ на мою несдержанность...
— Курил, нюхал, кололся? — сыпет градом вопросов Сварог. Невольно отвлекаюсь на его жесткий голос.
Еще один отрицательный кивок.
— А если проверю? — пристальный глаза в глаза.
Трясущимися пальцами закатываю рукава футболки и охреневаю: вены на обоих руках исколоты, как у законченного наркомана. На одной даже пара синяков и уже поджившие следы, давние. Поднимаю взгляд на Сварога.
— Число? — спрашиваю едва ли не по буквам.
— Двадцать седьмое.
Полная херня. Я пришел к Люське девятнадцатого. Точно помню, потому что ночь накануне провел с Ксанкой и именно от нее уезжал. И где же я был все эти восемь дней? И где все это время был труп? И, собственно, как давно Люська стала трупом? Непохоже, что слишком давно. Хотя я ничерта не смыслю в трупах. Ее могли убить и восемь дней назад. Ее мог убить и я. Ведь мог?
— Не мог, — уверенно заявляет Сварог, когда я немного прихожу в себя и мы сидим на его кухне и пьем кофе. — Труп был еще теплый. Я, конечно, не эксперт, но думаю, ее убили часа за три-четыре до твоего звонка. А судя по тебе — ты бы и муху не пристукнул без помощи. Хреново другое.
Что еще может быть хреновее кроме того, что на мне висит труп, а я ничерта не помню?
— И что же? — отпиваю омерзительно горький кофе. Терпеть его не могу, но он действует лучше любого антидота, проясняет мозг кардинально. И реальность уже не растекается бесформенными кляксами.
— Первое: тот, кто тебя подставил, слишком хорошо тебя знает. И второе, неизвестно, кому попадет это дело.
Тот, кто слишком хорошо меня знает. Но зачем? Врагов у меня отродясь не было. Разве что те ублюдки, что изуродовали мою сестренку. Одного ублюдка папашка отмазал. Одного, которого Славка опознала. А остальные…
— Думаю, это как-то связано со Славкиным делом. Люська позвонила мне и сказала, что знает остальных...насильников. Что этот Гурин был не один.
Сварог кивает и вдруг говорит так, словно дает нерушимую клятву.
— Мы во всем разберемся, Руслан. Все будет хорошо.
Но он ошибся, потому что через два дня в его дом приходит она. Я слышу ее голос, пойманной птицей бьющийся о стены дома. Слышу противостояние Сварога. Собственное сердце, ломающее ребра, и демонов, впервые не заткнутых таблетками. И в эти минуты мне впервые в этой гребаной жизни хочется сдохнуть. Но я выхожу из комнаты, спускаюсь по лестнице и замираю в пороге кухни.
Ксанка стоит спиной ко мне, бедром упершись в край стола. Рыжие волосы скручены в унылый пучок на затылке. Сама она в такой же унылой форме. Усмехаюсь. Я совсем забыл, что моя девочка молодой следователь. И, похоже, я — ее первое дело.
— Я не отдам тебе Руслана, Леся, — говорит Сварог тихо, глядя в глаза той, что свела меня с ума.
— У меня ордер на его арест, Тимур, — парирует холодно и невольно дергает плечом. А я мысленно отмечаю, что десять дней назад оставил под ее тонкой ключицей след от своих зубов. Интересно, он уже сошел или нет?
— Леся, что ты творишь? Он же свой. Мы никогда не предаем своих, Леся.
Он видит меня, но уже поздно, потому что она сама выкладывает ступени в черную промозглую пустоту, от которой я тщетно пытаюсь убежать эти два дня.
— Я никого не предаю, Тимур. Он псих и убийца. Все улики говорят об этом. Он на учете у психиатра стоит, — добавляет она под фырканье Сварога. Выяснила, значит. Хорошо поработала, отличница. — Я делаю свою работу, а ты мне мешаешь, — злится, и я представляю, как сужаются ее невообразимо красивые глаза. — Хочешь ответить за укрывательство преступника?
— Да мне плевать! — злится Сварог. — Сажай на здоровье, но…
— Не надо, Тимур, — говорю хрипло, потому что внутри хлопает своими крыльями черная бездна. Она раззявила смрадную пасть и манит голосами демонов, которые давно мечтают заполучить меня в свое безраздельное владение.
Ксанка вздрагивает всем телом, словно получила удар хлыстом. И у меня внутри все съеживается от жгучей боли, будто я действительно ее ударил. Но я должен посмотреть в ее глаза, чтобы добровольно нырнуть в черноту персонального ада или...бежать на край света, прихватив эту несносную девчонку с собой. И я до последнего надеюсь, что ее взгляд захлопнет пасть бездны и подарит мне надежду. До тех пор, пока не сталкиваюсь с ее весенней зеленью, до краев наполненной...страхом и отвращением.
Нет боли, которую я жду, как спасение от того черного, что пожирает меня с каждым вдохом. Нет обиды за ее неверие, ведь она была моим всем. Ничего нет, даже меня. Я протягиваю ей руки ладонями вверх.
Давай, Ксанка, закуй психа в наручники и брось подыхать в стылую камеру. Ее голос режет слух. Она зовет кого-то. За ее спиной появляется какой-то хмырь, звенит наручниками. Но мои демоны хотят не этого. Один точный удар ребром ладони и мент оседает на пол. Ксанка ахает и смотрит на меня совершенно безумным взглядом.
— Только ты, — хриплю. — Сварог, стой, где стоишь! — приказываю, спиной чуя, как друг пытается нам помешать. — Давай, Ксанка, сама. Иначе вся твоя свита поляжет здесь. Я же псих, мне терять нечего.
— Не надо, Рус… — но осекается под моим взглядом. Не знаю, что она там видит, да и знать не хочу, потому что это не я. Больше нет Руслана Огнева. Она убила его одним взглядом. Приседает возле своего коллеги, берет наручники и…
— Почему, Ксанка? — смотря, как она защелкивает на мне наручники, проговаривая какую-то сводящую зубы протокольную речь. — Почему ты мне не веришь?
— Я следователь, — отвечает она так, словно я неразумное дитя. — Я верю только фактам, а все они против тебя, Рус…
И снова не договаривает мое имя, осекается, сглатывая. А я чувствую ее страх. Осязаю, словно потрогал его. И я касаюсь самыми кончиками ее щеки. И всю дорогу в камеру нюхаю пальцы, на которых остался ее запах: спелой сочной груши. Он удерживал меня в реальности все время расследования и позже, пока идет суд. Был якорем в этом абсурде из улик, фактов, показаний. Чтобы я в полном рассудке мог прочувствовать, какого это, когда тебе всаживают нож в спину. Когда разрезают на лоскуты то, что осталось от души. И делает это та, что въелась под кожу и стала не просто моей половинкой. Нет. Я наивно верил, что мы с ней больше, чем две цельных личности, больше чем соединенное из половинок целое...Мы — гамма. Богатая, имеющая массу оттенков, но все же одного цвета.
А оказалось, мы — ничто. Такая же пустота, в которой она запирает меня, предъявив суду моего психиатра и фотографии избитого Гурина. Она выворачивает меня кишками наружу и раскладывает перед этими уродами, которым насрать на мертвую девушку Люсю, на изнасилованную Славку и на настоящего убийцу, что так ловко обвел их вокруг пальца.
Она шепчет одними губами: «Все, что я могу…» — как молитву. Только кому?
Меня, психа и убийцу, над кем властвуют демоны, кого она только что заперла в четырех мягких стенах, не трогают ни ее слова, ни приговор судьи. И я смеюсь так громко, что Ксанка замирает в дверях, оборачивается.
А я… я давлюсь смехом, потому что она смотрит на меня выцветшей зеленью ее собственной пустоты.
Глава четвертая: Леся.
Мы возвращаемся домой ранним утром. Корзин наспех переодевается и, чмокнув меня в щеку, уматывает на дежурство. А я остаюсь дома одна и выдыхаю с облегчением, потому что устала улыбаться еще в аэропорту, когда объявили посадку на наш рейс. А уже в самолете я окончательно поняла, что не хочу возвращаться. Хочу остаться на том острове до конца жизни. Потому что вернуться — означает снова со всего маху вляпаться в прошлое, которое, даже на острове нагло приходило в мои сны. И я выбиралась из постели, прихватывала с собой вино и сбегала от мужа. На песке, подставив ступни теплому океану, пила вино прямо из бутылки и встречала рассвет.
И только вернувшись домой я спрашиваю себя: почему ни разу не забылась в объятиях Корзина? Почему ни разу, за наши три недели спонтанного отпуска, не утонула в удовольствии после бурных ночей, наполненных стонами и хрипом наслаждения мужа? И почему сейчас я чувствую странное облегчение от того, что Корзин не остался дома?
Поделиться книгой: