Карты мира снов [СИ] (полная)

— Как в гостинице, — сказал Андрей и засмеялся, погладив Ирку по волосам, — извини. После рейса дикий я. Ты постриглась?

Алина хихикнула, бесцеремонно разглядывая светлые джинсы, свитер и загорелое лицо.

— Аппп, — рыкнула снаружи волна, плашмя ударяясь в борт и укладывая судно набок.

— Да хорошо, — махнул он рукой, — спорю я, что ли?

Жена помолчала, легонько целуя его в краешек уха, в шею, в затылок, фыркая от лохматых выгоревших прядей. А потом совсем мирно (чересчур мирно, мрачно возмутился Андрей) согласилась:

— Я ее на самом виду повешаю. А рядом лупу. Чтоб названия читать.

Ладно, подумал, возвращаясь снова в гущу старых деревьев, на нужную дорожку, пусть мотают, а после мы нормально поговорим. Про эту какую-то студию, про показательные. Ирке все это явно нравится, ну и пусть, это ведь хорошо, если его жена нашла свое место в жизни. У них новая жизнь, в новом городе, в новой квартире. Она имеет право, она такой же человек, как и ты, странник-синоптик, повернутый на облаках и направлении ветра.

Но он отогнал от себя мысль, да все мысли, кроме мерного повторения тройного слова, в котором — пять певучих слогов и три заглавных буквы, той самой вязью. Наклонился, растопырив локти, высунул язык, как старательный школьник. Ами-Де-Нета…

Андрей вылезал из такси, подхватывая чемодан и собирая вокруг себя гору упакованных в пленку сумок. Рассчитался с таксистом, уже поднимая глаза к своему балкону, с непривычки отсчитывая нужные окна и этажи. Было слегка обидно, что Ирка не встретила в аэропорту, но понимал, важных дел не отменить, уезжала в Ялту на спортивную олимпиаду. Зато встретит дома, хозяйкой, утешился, пожимаясь от ледяного ветерка. Бабули на скамейке любопытно разглядывали его дочерна загорелое лицо, выгоревшие волосы и яркую распахнутую куртку.

Договаривая в сторону Гошки упреки, в гостиную быстро вошла модельной внешности девушка, с такой же минимальной стрижечкой, в белых брючках, заправленных в туго шнурованные ботики. Следом маячила тоже стриженая мужская голова почти под потолок прихожей.

— Гошка, да на тебе пахать нужно. Обещал за неделю сбросить пять кило! У нас показательные!

А еще через минуту ошарашенно осматривался, втащив вещи и держа в руках снятую куртку.

На мостике звякнуло, потом зазвенело требовательнее. Генка поставил чашку на полку, в выемку. И выскочил, притянув тяжелую дверь.

— Может он тебя закадрить хотел!

Ирина остановилась в дверях. Спина замерла, будто каждой мышцей обдумывая и что-то решая. Потом пришла в движение, обозначая поворот, красивый такой.

— Ами, — сказал Андрей, ожидая внутренней ухмылки, стеснения, или тревоги за свои новые занятия-игрушки (не зря мужики говорят, к концу рейса и крыша поедет), но внутри все мягко согласилось с правильностью слова, — де-нета. Ами-денета. Нет. Ами-Де-Нета.

— Так ты остался харчи наши жрать? Скажу вот Надьке!

— Нет, — отказался Андрей, — решайте там свои дела.

— Нравится? — снова спросила, вскакивая и поправляя на диване подушки, — татуаж. На губах. И глаза тоже. Чтоб ресницы не красить каждый день.

Через пару часов Андрей проснулся, резко, будто его толкнули. Сел, сгибая колени под простыней. Качка усилилась, в каюте звякало и скрипело. Но этот шум был совсем привычным, вряд ли он разбудил. Андрей поднял перед лицом пустые ладони. Почему-то казалось, совсем недавно держал чью-то руку. Сжимал легонько. Отпустил, а кожа руки запомнила касание.

В столовой сидели, сменившись с вахты, несколько ребят, помахали Андрею, не отрываясь от ноутбука, из которого слышались стоны и вопли. Он прошел на камбуз, насыпал в чашку кофейного порошка, не считая, сунул туда же пару ложек сахару. Пощупал круглый бок чайника. Сам он любил очень горячий кофе, но сердце вдруг заподстукивало, торопя. И он плеснул остывшей воды, поболтал ложкой. Понес наверх, оберегая чашку и внезапно ощущая на груди, где касался кожи прозрачный кулон — пятно тепла.

«Ами-денета», гулко сказала ему голова, вступая в совершаемые одновременно крошечные события, слипающиеся в один плотный тяжелый комок…

— Споришь. Вслух соглашаешься. А сам себе все равно споришь.

На шестом этаже Андрей сгрузил сумки и чемодан перед металлической дверью. Коснулся пальцем кнопки звонка.

Еще пару минут они молча резали, давили, бросали лед, наливали в стаканы.

Нахмурясь, уложил находку на край стола и быстро оделся, не спуская с кулона глаз. Надежды? Или Марь Петровны? Надька могла бы купить такой, но вряд ли посеяла его в койке метеоролога. Она и была тут пару раз, с компанией, месяца три, а то и четыре тому, уже бы обыскалась, такой красоты. А насчет того, что украшение могло принадлежать толстой громогласной Марии Петровне, пекарю экипажа, Андрей и представить не мог. Марь Петровна уважала огромные цыганские серьги, ожерелья из граненых стекляшек размером с грецкий орех. Или брошки, слепящие зайчиками, тоже размером с хорошую плюху. Ну, по размерам и цацки. Может, Пашка выронил, когда валялся, шутки свои шутя? Надо будет созвониться, спросить, решил Андрей. На пороге помедлил. Вернулся и, подхватывая тончайшую вязь, усмехаясь, надел через голову, расправил, пряча кулон под рубашку. А то снова потеряется, оправдался перед собой, направляясь сонным и тихим коридором в сторону столовки. И вообще, нужно сделать задуманное, а потом уж рожать догадки про странную находку.

Сейчас Андрею хотелось спать, но вертелась в голове мысль, нечеткая, и он не хотел слишком додумывать ее. Лучше сделать, подумал другое, пока не проснулся совсем, пойду и попробую.

«Как же я напишу, буквы, слова. Там остались, на той карте».

— В острове все и дело, Данилыч. Понимаешь, один он тут. Неправильно это как-то. Не понимаешь. Я сам не очень еще.

Дальше слышно не было, видимо, прошла по коридору куда-то, в комнату или кухню. Андрей надавил кнопку. И через минуту целовал повисшую на нем Ирку — в губы, в глаза, куда придется.

— Ну, чего ты? Такая у меня сильная девочка, ого-го, и вдруг плачешь? Я привыкну. Извини, это, правда, с отвычки все.

Давя ботинками хрупкий подтаявший снежок, шел к самому обрыву. Усмехался, вспоминая. Экзот. Ну, еще бы. Посреди зимы явился с коричневой рожей. Экзот. И дикарь. Полгода в морях, как разговаривать и то забыл, не то, что компанию поддержать да понимающе отнестись к интересам жены.

— Тогда через месяц. Да?

В кухне Андрей молчал, оглядываясь на сверкание плиты и всяких опять же стильных шкафчиков. Девушка по-хозяйски распахнула встроенный холодильник, протянула руки, принимая пакеты и свертки, болтая, совала их на полки.

— Подожди. Андрюша, не надо. Я не думала, что так рано прилетишь, ждала вечером. Ко мне сейчас девочки забегут. Это ненадолго. Полчаса всего.

— У вас мариманов одно на уме. Встряхнись. Кроме дурного секса на стороне есть еще куча в жизни пряников. Начерта я стану терять престиж, трахаясь с каким-то жирным уродом? Даже если он поднятый бизнесмен!

— Спаскудил, — резюмировал вахтенный, отбирая чашку с остатками кофе, — чего возил над бумагой? Поставил бы сперва. Теперь вот новый лист. Этот унеси, а то кэп разволнуется. То ж с его запасов, качественная какая.

— Черт!

— Только не вздумай сейчас, на предмет, что мои мечты — фу-фу мечты, если в них есть слово «деньги». Это великое, между прочим, счастье, когда денег дают за любимую работу, а не за то, что болтаешься полгода на жестяном корыте, ничего кроме воды не видишь. Сам жаловался.

Андрей раскрыл рот. И закрыл, потому что жена кинулась в прихожую, где звякал звонок. Следом послышались оживленные голоса, звуки поцелуев, и вдруг мужской голос прорезался, уверенный такой.

— Кружка? — переспросила удивленно, укладывая ноги прямо, и садясь, выгнула спину, простирая в стороны руки, — посмотри у левой лопатки, синяка нету? Вчера напахались, как черти. Кружка в кладовке. Ты в кухне был, там наборы. Я очередь стояла, прикинь, сейчас и — очередь! Стаканы, чашки, тарелки. Чтоб все подходило. Тебе понравится.

— Да понял я.

— Я тогда в Рыбацкое поеду, — сказал, когда оживленная Ирка вернулась, бросила телефон, снова укладываясь прохладным телом на спину к Андрею…

— И я тебе скажу, вовсе не лишняя она тут. Он. Остров твой. К месту пришелся.

Но Андрей лежал молча, не принимая игру.

Она собирала кусочки, бросая их в миску. Андрей положил нож.

Андрей прошел в штурманскую, встал над расстеленной пустой картой. И, держа чашку над желтоватой плоскостью, закрыл глаза.

— Не успел. Твоя работа на меня с порога накинулась. Давай уже, рассказывай.

Прихожая блистала зеркалами, и зеркала выглядывали из распахнутых в комнаты дверей, отражали то взгляд, то согнутый локоть. Андрей сунул ноги в новые тапки, прошел, оглядываясь, и ничего не узнавая в блеске и отражениях. Тут были матовые шкафы во всю стену, стильный диван, засыпанный подушками, шкура на паркетном полу, какие-то узкие цветные вазы, и вдруг — барная стойка, что ли, делящая большую комнату пополам.

— Все вы так говорите.

Она засмеялась, снова принимаясь за свои медленные упражнения. Сидя по-турецки, вытягивала вверх руки, напрягая каждую мышцу. Потом ссутулилась, вешая голову. Слова доносились откуда-то от локтей.

— Ира…

Генка стоял рядом с Андреем, оба глядели на кляксу, блестящую коричневым глянцем.

Де. Встало следом, держа первое, будто положило на него ладонь — чувствовать кончиками пальцев. Д-де. На письме намного длиннее, чем звучало в голове, но так и нужно, понял Андрей, надо рассказать все, что оно говорит коротко и поет длинно, а еще, что чувствует оно само и что чувствуют те, кто его слышит…

— Не знаю. Пока еще.

«Что за бред я несу» сказала далекая голова тихим и невыразительным голосом.

— Ты идешь? — Ирина взяла поднос с несколькими стаканами.

— Нет, — сказала быстро, таким тоном, что ясно было — понимает конечно. И намерена биться за каждую мелочь.

— Ирусик, ты пока Гошке расскажи, а я быстро!

— Да. Потому что мы с тобой эти деньги употребим на собственную свободу! Я захотела, чтоб было у нас красиво, и не пришлось у родителей просить, тебя ущемлять. Ты уехал, я оставалась в голых стенах! А заработала столько, что и ремонт, и мебель. Плохо разве?

— Да, — говорил за металлом родной Иркин голос, — конечно, Павел, разумеется. Как скажете. Как я?…

Он встал, покачиваясь в такт каюте. Усмехнулся, вспоминая недоверчивую радость механика Дерябы, который после перекура и посиделок в ночной столовой унес-таки подарок к себе. Сказал напоследок:

«К-то?», снова поинтересовалась голова, из далекого-далека, но Андрей не слушал ее, потому что осталось еще одно. Малая деталь, необходимая, и добавить ее нужно сейчас, не прерывая начатых действий. Чтоб не разорвалось… («Ч-то?»)

— Я там жратвы привез, из артелки, — хрипло сказал Андрей, — в холодильник ее.

— Давай сперва доживем, — Ирка нагнулась, целуя его в губы, — мне позвонить надо, я в кухню, там связь получше.

Но стрижка ей очень шла. Совсем короткая, с подбритым затылком, открывающим сильную шею. Сережки новые — отметил Андрей, укладывая жену на диван и пытаясь расстегнуть пуговицы ее рубашки.

Голая, пошла к двери, переливая по спине и плечам небольшие, ладно уложенные мышцы. И попка — эдакая, получше, чем у любой школьницы, с ревнивым восхищением отметил Андрей, прямо Сирена Вильямс, только в два раза стройнее.

— Данилыч, а давай я тебе эту карту подарю. Заберешь в свою Николаевку. На память.

— Точно. Бывай.

Пальцем он коснулся круглого донышка капли, тронул, перевернул руку и коснулся мокрой подушечкой высохшей кляксы. В самом центре острова мигнула и утвердилась светлая точка. Тогда Андрей улыбнулся, как человек, правильно исполнивший давно запланированное, проведя ладонью по шероховатой бумаге, убедился — сухая, не пачкает. Свернул в трубку и, прихватив чернильный набор, прошел мимо кемарящего Генки к выходу на внутренний трап.

— Чего? Ты ее, считай, полгода делал, красу такую! Неужто из-за кляксы одной? — у Дерябы выпала из рук пачка. Он наклонился, с пыхтением шаря у ботинка, достал, выпрямился возмущенно.

Обо всем он спросил Ирину, когда лежали на той самой широкой тахте, в стенке мурлыкала тихая музыка, и жена, еще тяжело дыша, по своей привычке поднимала вверх напряженную ногу, вела ее к стене за головой, касаясь обоев пальцами. Потом меняла, вытягивая другую.

Андрей промолчал. Странный вышел у них разговор. Ирка была права. На все ее аргументы он отвечал согласием, кивал. Потому что — логично, стройно. Но мысленно не мог согласиться ни с одним аргументом. Это угнетало. Получалось, он склочник… Ну, хоть что-то должно бы вызвать в нем понимание! Так было бы честно (логично, язвительно уточнил). А если нет, значит просто ищет, к чему придраться, и придирается ко всему подряд. Нужно срочно подумать о будущем. Близком. Отгулы все же, два месяца вольной жизни. И даже денег, получается, свободных есть, а думал, все уйдет на обстановку и долг за квартиру.

К полосатым стенам были привинчены какие-то гимнастические лестницы и никелированные поручни. Приминая белый ковер, торчал у окна велотренажер, весь в циферблатах. С плаката напротив зазывно улыбалась Мерилин Монро, ловя прозрачную юбку.

— А тут, значит, не болото, — не удержался Андрей, — потом у что деньги. Да?

— Достану я тебе твою кружку. Доволен? — Ирина упала сверху, прижалась, обхватывая его бедра коленями, стиснула, дожидаясь, чтоб охнул, выворачиваясь и причитая — какие сильные у моей девочки лапки, ну ты, сломаешь мужика сваво!

В этом рейсе, когда раз с Андрюхой сидели, пожаловался на жену. Долго баял, в лицах изображал, выдохся весь. Замолчал, с неприятным удивлением не дождавшись сочувственных кивков и цыканья. А парень повертел стакан, поднял на него глаза — синие, что твой Есенин. Галина твоя, она не тебя пилила, Данилыч, сказал мягко. Она по судьбе убивалась, думаю так. Кинулась, а все сложилось не так, как, может, мечтала когда-то. Одно есть, а другого и нету.

Она легла навзничь, беря Андрееву руку и укладывая к себе на грудь.

— Пошли курить. И по кофейку.

— Нравится? — Ирка, распихав с дороги его вещи, взяла за руку, усадила рядом с собой на диване, вместе отразились в зеркалах шкафа.

«Аякс» мерно качался, иногда встряхивался, ловя бортом непосчитанную внеочередную волну. Потом снова пускался в мерную качку, за полгода тело привычно реагировало, удерживая равновесие. И чашка бережно качалась над белой пустотой, не наклоняясь и не опрокидываясь.

Потом голоса притихли, отрезанные дверью. Андрей остался один, на дурацком диване, красный от того, что буквально минуту назад пытался раздеть жену, и джинсы распирало от желания. Разозлился на Ирку. Сказала — девочки. А приволоклись крали двухметровые, и какой-то Гоша, явно не девочка. Зато обращается к ней, как к своей подружке.

Она села рядом, взбивая темные волосы на макушке.

В дверях произошла заминка, девушка толкала Гошу назад, а за ним слышались еще женские голоса, кто-то смеялся, кто-то перебивал смех: послушайте, да послушайте же, народ!

— Андрюха, я спросить хотел… — в унисон странному слову стукнул в уши голос штурмана Генки.

На том помирились и водку допили тогда.

Карта встала в угловой узкий шкаф, откуда Андрей убрал все, что могло ее помять или порвать в качке. Сам свалился в койку, вздохнул, наполняясь внезапным счастьем. «И что это…» начала было голова, но Андрей только улыбался.

— Чудно. И мне не придется дочуркой прикидываться. Твои только рады будут.

— Андрюша. Может, ну ее, карту твою сейчас? Покурим?

— Ну ее… — Андрей пристально смотрел на очертания острова, моргнул, обвел глазами множество штрихов и линий, букв и слов на разных языках — современных и древних. И аккуратно свернул плоскость в длинный рулон. Перехватил бумажной лентой по центру. Улыбнулся посветлевшим лицом, что-то решив.

Вставая, присмотрелся к странному блику, слезкой сверкнувшему в складках постели. Нагнулся. И с удивлением вытащил прижатую углом подушки тонкую цепочку с изящно плетеными звеньями. В такт качке закачался на тонком металле маленький прозрачный кулон в форме слезы, блеснул плавной светло-зеленой радугой с точкой-искоркой в глубине.

Она засмеялась, закрывая холодильник и водружая ананас на стол. Вытащила из ящика нож, подала его Андрею. И встала, с интересом ожидая его ответных действий. Андрей положил атласно-корявую шишку на доску, рубанул, отсекая маковку. Алина засуетилась, подсказывая и выставляя рядом блестящую миску и толпу высоких стаканов.

— Что за?…

— Не очень хорошая идея. Извини. Мы же не на прогулку едем, Дрюш.

Он подвинул к себе купленный на барахолке письменный набор, обычный, сувенирный, с резной чернильницей, заточенными палочками, кистями и брусочками сухой краски. Повозил в чашечке, там оставались еще разведенные накануне чернила.

— Я согласилась. Пару недель с Эдом позанималась, он, кстати, мое время оплачивал тоже. Тут Гоша меня и ангажировал. Пригласил в кабинет, спросил, кто и чего. И вдруг, такое предложение. Хочу, говорит, крутую фитнес-студию открыть, чтоб никакого бляццва, а только супермодели, и всякие выступления. Ну, и как мне отказаться? Все чин по чину — трудовая, зарплата, и еще премиальные. Да я, может, именно об этом всю жизнь и мечтала! Не какие-то мифические медали с олимпиадами, а такое вот — для нормальной жизни.