Помоги проекту - поделись книгой:
Но это же банда?
Однако ж, мы вступаем на топкую почву различения наших разведчиков от ихних шпионов. Ну — банда. Вам легче? Вообще, незаконное формирование отличить от законного можно достоверно только по решению суда. С точки зрения пацифиста все эти люди заняты чем-то абсолютно безумным — убийством других людей с целью обоснования своего права на определенные территории.
Естественно, что октябрьский переворот с его лозунгом выхода из империалистической войны для подавляющего числа партизан был, как серпом по тестикулам. Все эти "шамильбасаевы" жили в войне, уже и не представляли себе другой жизни. Для них Война была, как для Б.Г. "Аквариум". Образом жизни.
Как все — так и Анненков.
В казаки он попал по распределению после юнкерского, но, по-видимому, прирос. Пред войной получил срок за причастность к казачьему бунту, скорей, за нежелание сдать трибуналу виновных. На германском фронте нашумел именно партизанскими наездами за линией фронта, получил кучу наград. В феврале за короткое время сменил ряд политических позиций от эс-эра до упорного цариста, но никак не в согласии с большинством. Уже с начала 1918-го воюет у себя в Сибири с властью народных комиссаров. Можно назвать его отряд "народными мстителями", а можно, как мы уже говорили, и бандой — откуда смотреть. После восстания чехословаков, когда власть большевиков на востоке России пала, воевал на Урале и воевал удачно.
Выбран сибирским наказным атаманом, потом воевал с красными войсками Туркестанской АССР на Семиреченском фронте и стал правителем белой части Семиречья. Но кроме чисто боевых успехов "Партизанская атамана Анненкова дивизия" знаменита еще и очень жестокими расправами над бунтующими сибирскими мужиками.
Уровень жестокости тут явно превышал обычный для этого региона уровень. Вообще, нельзя же делать вид, что можно воевать без насилия. Оставив в стороне идеологию — вот перед нами вооруженные, привыкшие убивать мужчины, с 14-го года почти и не бывавшие дома. Они провели эти годы под выстрелами, в залитых водой или обледеневших окопах, часто так, что поесть можно себе добыть или отняв у противника — или у мирных обывателей. И все эти годы сексуальный голод можно удовлетворить, лишь задрав всем взводом юбку на голову зазевавшейся бабенке.
Можно от них ожидать соблюдения Гаагских и Женевских конвенций по обращению с пленными и гражданским населением?
Но уровень безжалостности у анненковских партизан, все-таки, велик даже на общем высоком фоне. Причем, опередим события, не только по отношению к красному противнику, но и по отношению к своим же товарищам по оружию. Вообще, здешняя война как-то необъяснимо жестока.
Воевать-то не из-за чего! Ну, понятно, из-за чего на Дону, Кубани, Тереке горло грызут друг-другу казаки, иногородние, горцы. Из-за земли. Но там урожай этой земли — золото пшеницы, льющейся в ближние экспортные порты: Таганрог, Ростов, Новороссийск. А тут…
Семиреченская область Туркестанского генерал-губернаторства. По Брокгаузу-Ефрону в наличии 353 тыс кв. верст, 1070 тыс жителей на 1905 год, в том числе более 100 тыс — русских, остальные — казахи, которых, впрочем, русские именуют киргизами; настоящие киргизы, сверху именуемых кара-киргизами; дунганы — киайцы-мусульмане и прочие туземные народы. Впрочем, к нашему 1920 году русских уже поболее — крестьянская колонизация продолжается, а кочевых туземцев сильно убавилось. Но пока — земли хватает. После попытки бунта в 1916-м и его достаточно крутого, чтоб не назвать геноцидом, подавления властью и русскими колонистами, много кочевников ушли в соседний Китай и нынче тихо мрут там с голодухи.
Большая Гражданская война Ленина, Троцкого, Деникина и Колчака бушует где-то там, за песками и степями. А здесь жестоко режутся как раз казаки, конечно, под "белым" знаменем и крестьяне — столыпинские переселенцы под приблизительно красным. Война, по факту, идет самая из самых партизанская, между белой Партизанской дивизией и красными партизанами из отрядов с патетическими названиям вроде такого — "Тарбагатайские Красные Орлы". Война страшная, с систематическими расстрелами пленных с обеих сторон, с жестокими, догола, реквизициями у красных и с поголовной поркой захваченных сел у белых.
От Красного Центра, Москвы и Петрограда семиреки отделены, кроме расстояний, еще и "дутовской пробкой", перекрывшей Среднеазиатскую железную дорогу у Оренбурга и Актюбинска, от местной советской столицы Ташкента — восемью сотнями верст разбитых дорог, горными хребтами, песками и реками. От Правителя в Омске тоже доезжай не доедешь. ТуркСиб пока еще в проекте. Так что причина такой ожесточенности должна быть на месте. Ни в советских многотомных трудах, ни в нынешних бойких статейках о Белом Движениии про это — ничего. Более упор на беззаветных героических командиров и комиссаров в книгах, изданных до 1991 года, и на столь же беззаветных сусальных белогвардейцев — в более поздних изданиях.
На счастье, по сравнительно свежим следам основоположник советской литературы Дмитрий Фурманов написал документальную повесть "Мятеж"[2] (1925). Очень рекомендую! Достаточно откровенно, без налипшей впоследствие густой и сладкой патоки, комиссар рассказывает, что знает, о событиях, предшествавших его приезду в столицу Семиречья Верный в марте 1920 г. и вполне подробно о том, что видел и в чем участвовал сам во время местного "кронштадта", бунта городского гарнизона, требовавшего демобилизации вместо предписанной сверху переброски на другие фронты. Подробно и содержательно он рассказывает, как грамотные горожане-функционеры долго дурили голову темным мужикам-красноармейцам, выпускали пар их агрессивности в резолюциях и заседаниях, а потом, с подходом из центра свежего неместного кавполка, переловили бунтарей — кого к стенке, кого в лагерь.
Вообще, очень поучительная книга. Вот в ней-то я и нашел абзац, где автор походя дает деталь, вполне объясняющую для нас накал страстей в этом заброшенном углу.
Вот себе ни… Ну-ка, давай посмотрим по Сети! Оказалось, что это только для меня оно большая новость, а у бонистов — коллекционеров бумажных дензнаков — в большом почете выпускавшиеся в ту пору местной соввластью "семиреченские опийные рубли". Банкноты так и имели на лицевой стороне подписи местных финансового и военного наркомов, а на обратной стороне надпись: "
Если еще вспомнить, что в том же крае находится и воспетая впоследствии Айтматовым Чуйская конопляная долина… да нет вопросов! Те битвы, которые шли в иные годы за лаосский опиумный Золотой треугольник, горные долины Северного Афганистана или андские кокаиновые партизанские базы, тоже для простаков имели вид сражений под тем или иным знаменем. И особого гуманизма там тоже не наблюдалось — при таких-то бабках на кону!
Ныне я должен бы предупредить предполагаемого читателя, что бóльшая часть излагаемого далее известна мне по работам современного историка Белого Движения и, особенно, казачьих его формирований Андрея Владиславовича Ганина. Этот автор, очень заметно, искренне симпатизирует своим героям и лишнего на белогвардейцев явно вешать не станет. Если уж он где-то как-то не вполне в восторге от их дел — наверное, так и есть. Заранее предварю по поводу кажущегося сходства его фамилии с фамилией первого рассказчика Сказки о Мальчише-Кибальчише. Для меня нет сомнений, что Алька Ганин с его мамой, еврейкой-комсомолкой-подпольщицей Марицей Маргулис и папой, красным командиром Сергеем, для Ганина Андрея не только не родственник, но даже и не однофамилец.
И вот он, историк А.В. Ганин, фанат и певец былого белогвардейского сопротивления Советам, подробно, со ссылками на мемуары случайно выживших, описывает, что когда дутовцы, голодные, обмороженные и тифозные, уйдя от преследования и от смерти в пустыне, пришли, наконец, в занятое анненковцами северное Семиречье, в Сергиополь — то встретили там такой прием, что многим подумалось: "А не лучше ли большевистский плен?"
Вот, по свежим следам, письмо одного из высших чинов дутовской армии, имя которого мы назовем попозже:
— Не только жители, но и Оренбургская армия после перенесенного трудного перехода от Каркаралинска, попав в район оперирования партизан Анненкова, не мало испытала горя и лишения от своеобразного хозяйничанья на русской земле над русскими же людьми — защитниками Единой России "Брата Атамана" и его помощников. Больных и изнуренных походом и недостатком продовольствия офицеров и солдат бессовестно обирали партизаны и районные коменданты Атамана. От вышедших же вместе с армией беженцев было отобрано буквально все до последних пожитков заместителями "Брата Атамана" есаулами Козловым и Арбузовым, Власенко и другими…
Да, очень получается похоже на известный принцип "Умри ты сегодня — а я завтра". Выслушаем, однако, и другую сторону. Генерал-майор Анненков, по странной привычке белых руководителей изливать претензии к соперникам в боевых документах, писал в Приказе по Отдельной Семиреченской армии от 18.03.1920:
— Итак, двухлетняя борьба в Семиречье дала грустные результаты, благодаря только лишь приходу таких "беженцев-гастролеров", как Дутов, пришедший с оборванными, голодными и разутыми людьми, везя с собой массу баб, но без снарядов и патронов, привезя с собой тиф и развал.
Можно было бы, конечно, заметить атаману, что все эти грустные обстоятельства бегства от победителей отчасти связаны и с тем, что он, Анненков, на приказ Адмирала идти со всей своей Семиреченской армией в критический момент на Уральский фронт отделался отсылкой небольших отрядов, а его коллега, забайкальский атаман Семенов и вовсе не отправил ни одного бойца — но они оба уже умерли в разное время от мозолистой руки советского правосудия и наши возражения никак не услышат.
Из всего этого легко умозаключить, что отношения между двумя генералами-атаманами, оказавшимися на остатке белой территории к востоку от Балхаша, сложились неидеально. Как сформулировал в несколько похожей ситуации один российский военачальник тремя четвертями века позже: "Две птицы в одной норе не живут". Оба были закаленными бойцами в подобных командно-штабных играх. Придя со своей Партизанской дивизией воевать в Семиречье, Анненков для начала взял под арест и заставил покинуть край избранного войсковым кругом семиреченского атамана Ионова. Дутов, после его перехода от Комуча на сторону военной хунты Колчака, в декабре 1918-го очень успешно отразил попытки своего свержения с атаманской должности сторонниками "учредилки" казачьими полковниками Махиным и Каргиным совместно с башкирским лидером Валидовым. Он же эффективно посредничал между Адмиралом и Атаманом Семеновым, что для одного закрепило кресло Правителя в Омске, а другому дало возможность спокойно отдыхать всю войну с большевиками в 1918–1919 гг. у себя в Чите вместе со всем своим войском.
В общем, после интриг, стычек и длинных иеремиад в приказах, два белых вождя договорились. Дутов был объявлен Гражданским Губернатором Семиреченского Края, а Анненков Главнокомандующим Отдельной Семиреченской Армии, в состав которой включались и которой отныне подчинялись дутовские части, сведенные в специальный "Отряд Атамана Дутова". Командовать этим отрядом был назначен генерал-майор дутовского же производства А.С. Бакич.
5. Русский офицер из Монтенегро
Дальше нам путешествовать по карте Родины и сопредельных государств именно с ним, так что давайте посмотрим — кто он и откуда?
Андро Бакич родился 31 декабря 1878 года в Черногории. Как известно, предпоследний Романов, император Александр III полагал черногорского князя Николая Негоша одним из трех верных союзников Российской Империи наряду с ее собственными армией и флотом. Ну, горная страна. Ичкерия, практически, только не мусульманская, опухолью на православной России, а православная — тем же самым образом посреди Османской империи. Так-то язык попросту сербский и особых отличиев от сербов со стороны не видать, только естественные различия между горцем и жителем равнин. Воинственные из поколения в поколения, делали набеги из-за своих Черных Гор на подвластные стамбульскому падишаху долины.
Как бы не нарушить
— Сколько нужно черногорцев, чтобы вывинтить из патрона на потолке электрическую лампочку?
— Один. Он стоит на столе и держится за лампочку. Плюс четыре серба по углам стола. Эти ходят по кругу против часовой стрелки, чтобы ухваченная черногорцем лампочка выворачивалась. Плюс восемь русских кольцом вокруг сербов. Они ходят по часовой стрелке, чтобы у сербских столовращателей не закружилась голова и все время обещают им когда-нибудь помочь.
Трудно ожидать от окруженной врагами горной страны, чтобы там очень было развита система образования. Для нашего героя на родине нашлась только начальная школа, в гимназию учиться его отправили в Белград. Однако, там вышла неприятность. Тогда, как и нынче, политическая деятельность была в Сербском королевстве одним из основных занятий населения. На Иванов День 1899 года было совершено очередное покушение на Милана Обреновича, который от трона к тому времени, наконец-то, по мольбам всей страны, отрекся, но зато служил у своего сына, короля Александра, главнокомандующим, хотя решительно все сражения в своей жизни проигрывал. В общем, террористов тоже где-то можно понять.
Нас это интересует с той точки зрения, что двадцатилетний гимназист шестого класса А.Бакич каким-то боком замешался в этот заговор и был вынужден бежать, сначала в Константинополь, потом в Одессу. Там он, как и многие братья-славяне, решил обосноваться, как выяснилось — навсегда. Окончил юнкерское училище, служил в Новороссии, потом на Дальнем Востоке. Женился на дочке своего командира бригады, тоже из черногорцев. Батальонный адъютант, начальник полковой швальни — швейной мастерской, говоря по-штатски, командир нестроевой роты, председатель полковой комисссии по освидетельствованию сапог. Более, видите сами, как кот Матроскин, по хозяйственной части. Скажем так, что это тот темп карьеры, который в годы моего офицерства обозначался формулировкой из анекдота: "За десять лет службы в звании лейтенанта продвинулся от должности командира третьего взвода до командира первого взвода.
Причины? Похоже, более лингвистические. С югославянами это бывает иногда — они изначально как-то могут объясняться с русскими, но далее язык у них не совершенствуется и за десятилетия. Во всяком случае, Ганину не удалось найти ни одного письма или документа, достоверно писанных по-русски самим Бакичем, прошения об отставке и потом о возврате в строй написаны другими, а он только прикладывает руку. А устно он и под конец своей жизни, по рассказу С.Хитуна в его известных мемуарах "Дворянские поросята" изъяснялся так:
В общем — все понятно, конечно. Но Россия — не из тех стран, где легко прощают акцент. Во всяком случае, в мирное время.
Итак, нашему персонажу тридцать пять лет, он — штабс-капитан в отставке, женат, у него трое детей. Здоровье неважное, что и стало официальной причиной для отставки. Служит Бакич коммивояжером в Русско-Монгольском торговом товариществе, живут они в Никольске-Уссурийском. Нынче это просто Уссурийск, Приморского края. Знаю, был там месяц на офицерских сборах в 1968-м. Более всего запомнилось, как одна девица горделиво сообщила, что она "тоже с Запада, кончила педучилище в Барнауле". Богом забытое место, по правде сказать.
Но тут началась Мировая война. Она вообще оказалась шансом для многих из тех, о ком мы упоминали. Кем был Анатолий Пепеляев в 1914 году? Поручик. Анненков — сотник (соответствует общеармейскому поручику). Семенов — хорунжий (подпоручик). Шкуро — есаул (капитан). Унгерн — отставной (со скандалом) хорунжий. Будущий уссурийский атаман и генерал-майор Калмыков — саперный подпоручик из харьковских мещан, за казака себя пока и не выдает. Дутов, правда, уже дослужился до войскового старшины (подполковник), а Каппель до капитана, но и им будущие сказочные карьеры не снятся.
Андрей Степанович Бакич тоже оказался из тех, для кого война стала родной стихией. Вся его сапожно-заготовительная карьера была, очевидно, просто оттого, что негде было показать боевые качества. К концу зимы 1917 года он полковник, командир 55-го Сибирского стрелкового полка на фронте под Ригой, ранен, отравлен газом, контужен, многократно награжден.
Но тут случилась Февральская революция.
Бакич был из тех командиров, которых солдатики в припадке революционного энтузиазма поднимают на штыки. Он, при необходимости, командовал открыть огонь по своим, пытающимся сдаться в плен, отправлял на расстрел за неподчинение приказу об атаке. Да еще и нерусская фамилия, акцент… за меньшие грехи линчевали офицеров в 1917-м году.
В общем, из недавно полученного под команду полка пришлось срочно уезжать вместе с другими чрезмерно преданными службе начальниками. Как-то он мотался, пытался уехать в Сербию — хотя куда?… Белград-то занят австрияками, сербское правительство в изгнании пытается функционировать на греческом острове Корфу.
Одним словом, в начале лета 1918-го он оказывается в Самаре. Ну, куда мог деться в это время и в этом месте офицер с его данными? Стать командиром Народной Армии. Он и стал.
Воевал. Видимо, воевал неплохо, судя по тому, что мы в конце 1919 года видим его генерал-майором. Хотя, с другой стороны, он-то генерал, а войско его уже на самом закраешке Русской Земли и к концу главы окажется в Китае. Служил Комитету Членов Учредительного Собрания — Комучу, после колчаковского переворота — Адмиралу. Убеждения? Как-то не складывается впечатления, что у него были какие-то цельные убеждения. Как, скажем, и у того же Анненкова — от царя до эс-эр. Только одно — большевиков он явно и сильно не любит. Неудивительно — народных комиссаров привели к власти те самые солдатики, которые готовы были его прикончить за попытку послать их в бой. Что-то такое излагается в его, как у них было принято, приказах по вверенным частям и соединениям. "Враги нашей Великой Родины коммунисты с их комиссарами доживают последние свои дни…", "Восстановление попранного разными пришельцами Русского нционального народовластия…", "… изгнать из России тех наймитов жидовского интернационала…". Ну, это — святое! На "жидовском интернационале" они все были зациклены не хуже, чем и сам Борат Сагдиев.
Неплохо у него получались и те самые командно-штабные игры. В октябре 1918-го он очень удачно подсидел своего тогдашнего начальника по Народной Армии, того самого партийного социалиста-революционера и одновременно Генерального Штаба полковника из казаков Махина. Не могу не отвлечься и не вспомнить о том, что его жизнь закончилась очень близко от тех мест, где родился Андро Бакич. Русский эмигрант Федор Евдокимович Махин после вторжения немцев в Югославию был военным советником сначала у четников генерала Михайловича, а потом у коммунистических партизан маршала Тито. Воевал в Боснии и Черногории, умер в освобожденном Белграде при обстоятельствах, допускающих измышления, одним из которых был некогда популярный помана Вал. Пикуля "Честь имею".
Каких только фокусов не выкидывает История с судьбами людей!
Анненков и его порядки Бакичу сразу не понравились, это его отзыв о "своеобразном хозяйничанье" людей "Брата-Атамана" я привел выше. Но благодаря сложившемуся атаманскому компромиссу он уже стал по факту командармом оренбуржцев. А через какое-то время его стали именовать уже командующим Северного фронта, то есть под него частично попали и некоторые чисто анненковские части. Впрочем, все это продолжалось всего пару месяцев. После подхода свежих частей регулярной 5-й армии красных и анненковцам, и оренбуржцам оставалось либо сдаваться, либо умереть на месте, либо уходить через границу. В марте 1920-го большая часть разбитой белой армии ушла в Китай и была там интернирована. Обычай этот был довольно распространен. Через полгода, после "Чуда на Висле", разбитые советские войска правого фланга Западного фронта тоже, спасаясь от поляков, были вынуждены уйти через германскую границу, сдали оружие и были интернированы в Восточной Пруссии.
6. В Синцзяне
Более десяти тысяч офицеров, солдат, казаков, членов их семей и просто беженцев перешли границу под командой Бакича и по договоренности сдали все свое оружие китайским пограничникам. Им дали для поселения кусок пустого поля на реке Э-миль недалеко от города Чугучак.
С Дутовым через перевал Карасарык несколькими днями позже ушло всего около полутора тысяч казаков и их семей. Он же сам в ходе своих с Анненковым интриг отдал командование другому, себе получив взамен призрачный титул "гражданского губернатора Семиреченской области". Эта группа поселилась в Суйдине, около Кульджи в четырехстах километрах юго-западнее отряда Бакича, но тоже недалеко от границы.
Анненковцы уходили уже в конце мая через перевал Сельке-Чулак, через Джунгарские ворота. На них с тех самых пор уже много десятилетий висят неопровергнутые обвинения в расстреле своих же боевых товарищей, не желавших пересекать рубеж. Несмотря на эти жестокие меры, а может, и из-за них, сохранить войско не удалось. Вся прославленная партизанская романтика: "Черные Гусары", "Голубые Уланы", "С нами Бог и Атаман Анненков", знамена с черепом и костями — не выдержала последнего испытания безнадежностью. Оказалось, что в Китай с атаманом ушло меньше тысячи человек: личный конвой, оркестр, и остаток ветеранов из Лейб-(!)Атаманского и Кирасирского(!!) полков.
Было у него еще одно соединение — но недолго. Дело в том, что у выдающегося борца с жидовским интернационалом были в составе его Семиреченской армии самые натуральные интербригады: сербская, итальянская, киргизская и манчжурская. Злые языки говорили, что это очень повышает преданность партизан руководству. Если бунтуют казаки — можно усмирить их сербами, если бунтуют сербы — калмыками. Так вот: в Манчжурской бригаде манчжур, конечно, не было — откуда их взять в Туркестане? Но были калмыки, уйгуры, дунганы, казахи, достаточно местные для Синцзяна племена. После перехода границы они оказались опять дома — и немедленно, забыв Атамана, нанялись под предводительством своего комбрига И Тай-чжу на китайскую военную службу по 50 лан за месяц. С анненковским военным опытом — они теперь неплохо стоили в разделенном между ворлордами Китае..
Самого же Вождя китайцы поселили достаточно далеко от большевистских пределов, около столицы края города Урумчи. Вдруг обнаружилось, что он и его люди скрыли от сдачи часть оружия. Начался вялотекущий конфликт с неожиданной развязкой. Анненковцы, посчитав, что их обижает местная полиция, выломанными из оград палками загнали ее и заодно местное китайское войско в ограду глинобитной крепости Гучен, а тем временем стали вырывать из грунта захованные мосинки и максимы.
Конечно, запуганные чайники полностью сдались, согласились на все условия, главным из которых была отправка всего отряда за китайский счет в заветный Харбин. А когда атаман приехал на заключительные переговоры к синцзянскому военному губернатору, дуцзюню Ян Цзун-сину, встретили его с почетным караулом и немедленно посадили в яму.
Хитрость N 8 из списка стратагем Сунь Цзы: "Изобрази выгоду, чтобы завлечь его. Сотвори беспорядок в его силах и возьми его".
"Для хвастуна не нужен нож, ему немного подпоешь — и делай с ним что хошь!"
По оценкам, всего в разных местах перешло границу, чтобы укрыться в Китайском Туркестане, около 50 тысяч человек. Самой же большой оказалось эмигрантская популяция на реке Эмиль-Хо, где главным начальником был генерал Бакич. Хотя именовалось это — "Отрядом Атамана Дутова". Вырыли землянки, поставили палатки, стали устраивать киносеансы (помните про "
Поблизости оказалось большое количество баранов, закупленных еще колчаковскими интендантами — их удалось прибрать к рукам. Видимо, многие годы службы "по хозяйственной части" оставили нужные навыки. Муку по договоренности выдавали китайцы, по фунту на душу на сутки. Никак не даром, но чем платить пока было, кое-что при эвакуации сберегли, хотя золотой запас России и уехал совсем в другом направлении. В переписке Бакича с Дутовым фигурируют золото пудами и серебро сотнями пудов. Потом кое-что подкинул забайкальский атаман Григорий Семенов. Однако ж, закупленная мука доставлялась нерегулярно и не полностью. Неудивительно. Китай и коррупция тогда были почти синонимами. Правда — не только Китай. Из выделенного Семеновым, как кажется, большую часть попросту растратил харбинский представитель оренбуржцев генерал Анисимов.
Совсем было непонятно — что же дальше? Лозунги о том, что Советы вот-вот падут и можно будет вернуться победителями — вещь утешительная, но…
Мы что-то слышали о тяжелом быте белой эмиграции первых лет: господа офицеры — в таксидрайверы, дамы, кто помоложе, в таксигерлс…
Мир дежурных у Ремарка, Чаплина, Сартра, Оруэлла, Кэдзуо Исигуро, Генри Миллера русских графов и графинь из меблированных комнат. Да и наши — А.Толстой, В.Набоков, А Куприн — тоже внесли лепту. Но и этот мир бело-русских Харбина, Шанхая, Берлина и Парижа для жителей лагеря на Эмиле — недосягаемая мечта. Не говоря уже о том, чтобы попасть в Европу, но путь от Тарбагатайского округа Синцзяна до, хотя бы, Шанхая — это более четырех тысяч верст. На этих верстах нет не только рельсов, а и часто и простой "колесной" дороги. Джунгарские и алашаньские пески, заоблачные горы Куэнь-Луня, желтые азиатские реки, не видавшие мостов, фронты между поделившими страну после Синьхайской революции ворлордами-дуцзюнями, а главное, непонятные и, верней всего, враждебные к любым европейцам (есть за что) жители: уйгуры, дунгане, монголы, китайцы.
Бакич услышал просьбу своего ближайшего подчиненного. Она — что молоко нужно для Марьи Ивановны, которая ее, как ей недавно сообщили, недостаточно уважает. Хотела бежать в кибитку Марьи Ивановны и объясниться от души, а муж ее не пустил, полагая, конечно, что такой скандал с семьей его зама — ни к чему, помешает службе. Может быть, дело просто кончилось бы слезами, в крайнем случае, битьем посуды, тем более, что вестовой выгружает из телеги подарки. Но в доме "всегда находились 2–3 револьвера", один из которых "был в кибитке за драпировкою с восточной стороны и покойная знала, где он находится".
"Прощай!" — "Что ты делаешь, безумная?!" — еще раз: "Прощай!" — и выстрел.
Подчеркивания в тексте тут мои, но ясно, что и Дутов хотел бы, чтоб на орфографию этих слов обращалось внимание. Удивительно, но это цитата не из фельетона, не из заявления в партком и не из судебной жалобы, а из Приказа N 207 Главного начальника Семиреченского края от 17 января (по ст. ст) 1921 г..
Анненков, если помните, сидит уже в китайской яме, так что наш Андрей Степанович Бакич остался единственным Главным Буржуином на весь Восточный Туркестан. Синекурой это не было, генерал оказался в условиях, которые легко могли привести в отчаяние. Его собственная оценка хорошо видна в телеграмме, отправленной им в Харбин незадолго до конца "эмильского сидения":
Он-то лично сумел с великими трудностями, проехав пол-Монголии на верблюде, через страшную китайскую тюрьму в Урге, откуда его освободила Азиатская дивизия Унгерна, через службу у самого барона в автоотряде, каким-то чудом выжить и добраться до вожделенного Харбина. Но для абсолютного большинства такая дорога была не по силам.
Конечно, рядовой казак или солдат Оренбургской армии себе такого позволить, как правило, не мог, но и у красных, и у белых комсостав разделял все же не все лишения с массой, что, может быть, отчасти и укрепляло его, комсостава, решимость к продолжению борьбы. Как писал чуть позже немецкий поэт Берт Брехт: "Все сердца горят единым чувством, Но в котлы заложен разный харч".
А Бакичу просто невозможно уйти одному, бросив людей, которыми он командовал, которых он привел к этому лагерю под Чугучаком. Его демобилизация не касалась. Тем более — он теперь генерал-лейтенант, как сообщил в письме Александр Ильич Дутов. Оставался он, оставалась и его спутница. Но у него — какая ни на есть, а каждодневная работа, переписка с китайскими властями, с Дутовым, сочинение воодушевляющих приказов с скором конце Советской власти, осмотр поселка и дача указаний личному составу о необходимости чистки сапог, у кого еще есть. Беседы с жалобщиками и разносы виноватых.
Вот как раз сам Атаман, попрежнему проживавший вместе с не очень большой группой казаков в Суйдуне, в 20 верстах от советской границы и в четырехстах верстах от Эмиля, писал часто. Сначала все было очень благожелательно, среди прочего он однажды сообщил Бакичу, что производит и его в генерал-лейтенанты. Потом, повидимому, к нему проторили путь неизбежные в таких обстоятельствах жалобщики. Он попытался осуществлять телеуправление эмильскими делами, ничего, конечно не получилось, а отношения двух военачальников пошли вразнос.
Первая группа демобилизованных собиралась двинуться в Индию, через Кульджу, Кашгар и Пешавер; вторая, наиболее многочисленная, стремилась назад, в Россию, через Зайсан. Но получив сведения, что около ста офицеров расстреляны большевиками в Сергиополе, она распалась. Третья группа наметила маршрут Шара Сумэ, Кобдо, Улясутай и Урга с тем, чтобы после отдыха в столице Монголии, Урге, продолжать путь в полосу отчуждения Китайско-Восточной железной дороги куда большевики войти не могли. К этой группе я и присоединился.
Вспомнить, что именно такой маршрут, проделанный перед Мировой войной русским полковником Маннергеймом, был воспринят всеми как подвиг, принес ему благодарность Генштаба, царскую личную благосклонность и широкую известность среди специалистов. Но он и занял два года, у Маннергейма сменилось два состава спутников — болели и ломались казаки конвоя, а ведь у него на руках не было гражданских беженцев, женщин и детей.
Конечно, отсюда рвались, кто куда мог. Упомянутый выше Сергей Хитун вспоминает полвека спустя в благополучной Калифорнии:
А тут, 9 июля (по ст. стилю), т. е за два дня до ее дня ангела на Святую Равноапостольную Ольгу, генерал вернулся вечером из Чугучака, куда он ездил по делам и за покупками к именинам. Ольга Федоровна была уже в полуистерике из-за того, что ее целый день никто не слушался, не выполняли ее просьбы и указания. Муж попробовал ее усмирить, объяснить ей, что она и не должна отдавать указания офицерам — сами знаете, как наш брат бывает нечуток. Еще какие-то разговоры, потом подошел вестовой начальника штаба с просьбой о толике молока к чаю (корова у них была и тут, и даже во время отступления по казахским степям).
Поделиться книгой: