Собачья служба. Истории израильского военного кинолога

Вот пример одного из тестовых заданий: отряду из десяти человек за две минуты нужно наполнить песком три мешка, уложить и закрепить их на носилках. Потом как можно скорее подняться по крутому склону около 100 метров вверх, сделать круг по вершине и бегом вернуться к стартовой точке. Первые четыре кандидата, достигшие старта, хватают носилки и бегут с ними опять по уже знакомому маршруту. Следующие двое хватают оставшиеся четыре 20-литровые канистры с водой. Последние четверо будут бежать уже налегке. Баллы получают только те, у кого есть какая-либо ноша (по крайней мере, так мы думали). И так несколько часов. Потом пять минут отдыха и следующий тест…

Я хорошо запомнил одного из проверяющих, который следил, как мы таскаем мешки с песком. Он демонстративно ел сэндвич и орал на нас с набитым ртом:

— Быстрее! Быстрее! Шевелитесь!

Конечно, все это была своего рода игра, психологический прессинг, проверка на вшивость, но мы не могли не воспринимать это серьезно. Мы пытались бежать еще быстрее, преодолевая границы своих физических возможностей.

Должен признаться, что не был самым первым ни в одном из тестов, но честно пытался не быть и последним. По сравнению с первым гибушем у меня было несколько другое отношение к заданиям. Там я выкладывался процентов на восемьдесят, экономя силы для следующих испытаний. Сейчас же каждый тест я проходил как последний — выкладывался на все сто, не думая, хватит ли сил на следующие задания.

От теста к тесту наши ряды таяли, будто бы мы были на настоящей войне. Один подвернул ногу, другой получил тепловой удар, третий решил просто сдаться и сойти с дистанции. Сидя в тени деревьев, они пили прохладную кока-колу, а мы, страдающие от боли и изнывающие от нестерпимой жажды, им несказанно завидовали, хотя и понимали, что те проиграли. Они не достигли своей мечты, не устояли перед трудностями, а прохладная, сладкая, пузырящаяся кола — это, на самом деле, горький напиток поражения, привкус которого останется с ними еще на много лет.

Однако не только физические нагрузки тяготили нас. Психологически было тоже нелегко. Во время прохождения любого теста к нам приходили солдаты, ответственные за гибуш. У них в руках тоже были жестяные банки с колой. Они демонстративно пили ее и предлагали нам. Было лишь одно совсем крохотное условие — отказаться от дальнейшей борьбы.

Необъяснимо, но такой психологический прессинг производил на меня обратный эффект. Эта кока-кола вызывала у меня злость, которая словно плетью подстегивала сознание и гордость, заставляя находить все новые и новые силы, чтобы продолжать борьбу, бежать, ползти вперед.

Обед в тот день длился двадцать минут. Нам выдали тарелки с рисом, шницелем и салатом. В пластмассовых армейских флягах была теплая, почти горячая, вода. Я с жадностью накинулся на еду. Казалось, никогда в жизни ничего вкуснее не ел! Аппетитный и сытный шницель, а также возможность хоть немного расслабиться сыграли со мной злую шутку — я просто заснул с куском мяса во рту.

Но двадцать минут блаженства пролетели как одно мгновение, и все началось сначала, хотя страх, что я не закончу этот гибуш, с каждой минутой таял. Если в начале испытания свет надежды в конце темного тоннеля неизвестности был слабым лучиком, то сейчас он уже бил мощным прожектором.

И это несмотря на то, что некоторые задания были очень сложными для меня. Дело не только в больших физических нагрузках. Были и другие, индивидуальные факторы. Например, в одном из заданий требовалось, чтобы мы всем отрядом за короткое время установили большую армейскую палатку американского типа на 20 человек. Это был тест на оценку лидерских качеств. Разумеется, необходимо было проявлять инициативу, отдавать распоряжения другим членам отряда. Все это на иврите. И хотя я уже владел ивритом в совершенстве, к тому времени он все еще был вторым языком. Вначале приходилось продумать фразу на русском, затем перевести ее на иврит. Понятно, что я уступал другим ребятам, для которых иврит был родным. Но я старался насколько мог.

Последнее задание было в тандеме с собакой. Напротив меня сидел необъятный человек в форме, рядом с ним на поводке под стать хозяину сидела огромная немецкая овчарка. Солдат посмотрел на меня насмешливо и даже чуть презрительно.

— Возьми кусочек колбасы, дай собаке и скомандуй «Лежать!», — приказал великан и дал мне поводок.

Я так и сделал. Собака меня послушала.

— Теперь скажи ему «Сидеть!», — продолжал командовать боец.

Собака выполнила и эту мою команду.

— Все. А теперь пошел вон отсюда, — завершил солдат разговор.

Весь тест не занял больше минуты. С досадой я отдал этому огромному человеку поводок. Было очень обидно, ведь этот «шкаф» просто не дал показать, как я умею ладить с собакой! Уже став бойцом-кинологом, я узнал, что целью этого задания была не проверка, как человек контактирует с животным, а куда более прозаическая — убедиться, что у испытуемого нет аллергии на собачью шерсть. В следующий раз я коснусь собаки и дам ей команду только через девять месяцев.

Все, изнурительная физическая часть гибуша закончилась! Всех, кто просочился через ее сито и не застрял, пригласили сесть напротив комнаты, где проходили собеседования с целью поближе познакомиться с соискателями и попытаться выяснить, готовы ли они психологически к службе в спецподразделении.

Солдаты заходили по одному и выходили, усталые и озабоченные, по истечении 5–10 минут. Когда подошла моя очередь, я вошел в помещение. В отличие от собеседования в парашютной бригаде, приемная комиссия состояла всего из двух вполне доброжелательных молодых ребят. Они шутили и смеялись. Словом, обстановка разительно отличалась от той, что я видел раньше. Несмотря на веселый тон, дурацкий вопрос об Иване Грозном задан не был. Меня сразу спросили, почему я хочу служить здесь и откуда знаю об этом подразделении. Теперь я отвечал, конечно же, совершенно иначе — с восхищением рассказывал об Окец. Изучив все нюансы истории подразделения по материалам из интернета, я старательно пытался показать все свои знания. От этих двух человек зависела моя дальнейшая судьба! Именно они могли превратить мою мечту в реальность или, наоборот, обратить в прах. Я лез из кожи вон, пытаясь показать, насколько подхожу для службы в подразделении и, наверное, в своем красноречии немного перестарался.

— Скажи, ты много врешь? — последовал неожиданный вопрос.

— Я никогда не вру! — запальчиво, по-детски тут же ответил я.

Члены комиссии рассмеялись.

— Не может быть такого, что ты вообще никогда не врешь. Все врут! — сказал один из парней.

— Когда твоя подруга спрашивает тебя, толстая ли она, ты что, говоришь ей правду? — ехидно спросил другой.

— Нет… — вынужден был признать я.

— А когда твоя младшая сестра рисует что-то очень некрасивое и спрашивает тебя, хорошо ли она нарисовала, разве ты ей не врешь? — продолжали наседать они.

— Но это не ложь! Это маленькие хитрости в семье! — я отчаянно защищался. — Ложь во спасение. Но я никогда не вру в больших и серьезных вопросах.

Я очень испугался, что меня сочтут лжецом и завалят на этом психологическом тесте, когда, казалось бы, все шансы пройти гибуш у меня есть.

— Хорошо, — сказал один из парней и стал что-то писать в журнале. Он и его напарник вмиг стали предельно серьезными.

Разговор длился еще пять минут, а потом меня отправили в офис девушки-служащей по имени Мейталь, ответственной за экономическое положение военнослужащих и их семей. Ей важно было убедиться, что служба в подразделении никак финансово не ухудшит положение семьи солдата. Когда мы познакомились, она спросила:

— Я вижу, что твоя семья — это только мама, ты и твой младший брат. Скажи, когда ты будешь служить и, может быть, редко сможешь навещать свою семью, это никак не повлияет на их экономическое положение и психологическое состояние?

Я уверенно ответил, что семья меня поддерживает в стремлении служить в этой части.

— Если для того, чтобы остаться в этом подразделении, необходимо два или три года не приезжать домой вообще, то я готов и на это, — серьезно добавил я.

Мейталь лишь улыбнулась, ничего не сказав.

Следует заметить, что подразделение очень эффективно организовывало помощь семьям военнослужащих на всем протяжении их службы. В армии отлично понимают, что если дома у солдата все благополучно и нет проблем в семье, то он служит намного лучше.

Когда после разговора с Мейталь я вышел на воздух, был уже глубокий вечер. На небе сияли яркие звезды. Я вдохнул полной грудью и улыбнулся — гибуш закончился.

Тот же автобус повез нас обратно в Пелес. Атмосфера в салоне была не такой, как утром, когда нас везли сюда. Все молчали, устав до изнеможения. Каждый наверняка вспоминал наиболее яркие эпизоды гибуша, анализировал свое поведение и невольно пытался мысленно переиграть там, где сплоховал. Те, кто сошел с дистанции, оправдывались. Одни говорили, что не очень-то и хотели служить в этом подразделении с собаками, другие — что вывихнули ногу или плечо, мол, если бы не это, они непременно прошли бы.

Ребята, которые говорили, что у них есть протекция, и были на сто процентов уверены, что пройдут, даже не закончили физическую часть, то есть никакой протекции при отборе нет и никогда не было, все оказалось на уровне обычного трепа. Те же, кто, как и я, до конца прошел испытания, уже в сотый раз терзались вопросом, зачислят их в Окец или нет. Это ожидание результата и неопределенность сильно выматывали, превращая дни в какую-то тягучую серость.

В автобусе нам сказали, что результаты будут оглашены лишь в воскресенье, когда мы вернемся после шаббата из дома. Это был один самых тоскливых и нервозных шаббатов в моей жизни! Хотя я и думал о том, что это был самый тяжелый день в моей жизни, впоследствии это мнение изменилось — случались дни и потяжелее. А вообще, несмотря на то, что окончательный вердикт был неизвестен, меня наполняли легкая гордость и удовлетворенность. Я прошел до конца, выложился до последнего. И если меня не выберут после этого, значит, я действительно просто физически и психологически не подхожу для элитных частей. Главное, я сделал все, что мог, не спасовал.

В воскресенье мне сообщили, что я зачислен в подразделение Окец.

Все в голове

Прошло более десяти лет, но я все еще помню присвоенный мне во время гибуша номер — 13! Думаю, лучше обойтись без комментариев относительно «счастливых» и «несчастливых» чисел. Нас, претендентов, было четыреста пятьдесят человек, и каждый знал, что отбор пройдут лишь сорок. Это даже меньше, чем каждый десятый. Множество физических и психологических тестов, десятки километров, которые мы должны пробежать или проползти, сотни отжиманий и приказов, больше похожих на крики, с которыми пастухи загоняют стадо овец в загон. Жара, пот, усталость и сердце, словно несущееся галопом. Маленький ад для каждого из нас. И как же в аду без дьявола-искусителя? Раз в двадцать минут к нам подходил молодой парень и на глазах у всех наливал в пластиковый стаканчик соблазнительно пузырящуюся холодную кока-колу. Все наше естество вопило: «Пить! Пить! Пить!», а «дьявол» с улыбкой змея-искусителя говорил:

— Ребята, зачем вам все это нужно? Посмотрите, какая жара. Лишь скажите два слова: «ани порэш» («я ухожу»), и я сразу налью вам стаканчик холодной кока-колы, проведу вас в зал с кондиционером, и вы просто будете отдыхать на протяжении всего оставшегося дня.

Два слова — пропуск на выход из этого ада. И в душах у некоторых это находило отклик. То и дело кто-то из ребят, поддавшись искушению, подходил к солдату и с опущенной головой произносил: «Ани порэш». И еще одним претендентом становилось меньше.

Этот день я помню урывками. Перед глазами сплошная карусель каких-то фрагментов — палящее солнце, жара, крики и физическая боль. Но одно воспоминание останется со мной навсегда. Я лежу на песке, по которому ползал последние три часа. Надо мной выбеленное жгучим солнцем небо, черный силуэт трогает меня за руку: «Номер 13, ты жив? Ты хочешь уйти?» Оказывается, я только что потерял сознание.

— Нет! — хриплю я и снова начинаю ползти по проклятому горячему песку.

В тот день я дважды терял сознание. И каждый раз, как только я открывал глаза, «дьявол» или кто-то из его подмастерьев «участливо» спрашивал: «Номер 13, ты жив? Ты хочешь уйти?» И я снова хрипло ору: «Нет!» И мои руки и ноги вновь начинают отталкиваться от песка, бросая тело вперед…

У меня было мало шансов пройти этот отбор. Я никогда не был первым ни в беге, ни в отжиманиях, ни в таскании мешков с песком. Последним я тоже не был, но элиту армии не интересуют даже вторые, только первые. К тому же я два раза терял сознание… Но через неделю я узнал, что прошел!

Потом было полтора года тяжелейшей подготовки. Только подумать: из трех лет службы полтора года нас лишь готовили. И если эти два дня отбора можно приравнять к первому кругу ада, то в последующие восемнадцать месяцев мы проходили все остальные восемь.

Со временем, став сержантом, я спросил нашего психолога: «Как человек, падавший на испытаниях в обморок два раза, может пройти в элитное подразделение?»

Его ответ был прост: «Мы понимаем, что физическая форма ребят, вчерашних школьников, не самая лучшая. Но это поправимо. Мускулы можно легко накачать и физическую выносливость увеличить. Намного сложнее дело обстоит с ментальностью. Насколько человек вынослив психологически? Насколько он готов идти до конца? Мускулы можно увидеть, пощупать, а под черепную коробку не заглянешь. Если ты терял сознание, значит, твое тело физически не было готово к таким нагрузкам, и срабатывал внутренний предохранитель, отключавший тебя. Но, приходя в сознание, ты продолжал идти, не опускал руки, а упрямо шел к цели. И открывалось второе дыхание! Это намного ценнее, чем хорошая физическая форма. Были те, кто бежал лучше тебя, но сдался. Они не смогли себя заставить перешагнуть через собственную немощь. А ты наступил на нее, задушив на корню. Значит, твоя воля оказалась сильнее. Мышечную ткань нарастить намного легче, чем что-то изменить в голове. Поэтому взяли тебя, а не их».

Я запомнил этот разговор на всю жизнь. Очень часто в нашей жизни мы встречаем людей, которые со стороны кажутся слабыми, — тихие, субтильные на вид. Но мы не знаем, что у каждого человека внутри и на что он способен. Это можно понять, лишь познакомившись с ним, увидев в сложной ситуации. Как у Владимира Высоцкого: «Пусть он в связке одной с тобой — там поймешь, кто такой». В израильской армии говорят: «Хаколь ба рош» — все в голове. А внешний вид, физическая подготовка… или счастливый/ несчастливый номер не играют в этом никакой роли. У тех, кто силен духом, и число тринадцать всегда будет счастливым.

Курс молодого бойца

(Первые полгода службы)

Никогда не ври

Полночь. В свои права вступил новый, разогнавшийся где-то там, на востоке страны, со стороны Мертвого моря, новый день. Вступили в него и мы — я и мой друг Марк, колумбийский еврей, олицетворяющий непреложную истину, что евреи есть везде. Два еще зеленых новобранца, только три месяца назад начавших тянуть армейскую лямку, волею командиров оказались на охране самого отдаленного места на базе, на отшибе. Ничего секретного или ценного там не было. Вокруг нас, насколько хватало глаз, был только песок, и самыми опасными врагами следовало считать разве что скорпионов. Но и они обитали где-то там, в кромешной темноте, вовсе не собираясь нападать на бравых вояк с М16 в руках. А приказ есть приказ, и мы орлиным взором таращились в непроглядную темень.

Зачем каждую ночь выходить на пост и охранять песок, нам было неведомо. Скорей всего, в воспитательных целях. Чтоб тироны — молодые солдаты — поняли, что тусовки в ночных клубах с холодным пивом и горячими девушка ми сменились суровыми армейскими буднями. Правда, в голову закрадывалась еще одна крамольная догадка — командиры пытались любым способом сократить время нашего сна до неприлично коротких четырех часов. Впрочем, это тоже из серии «чтоб тироны поняли», иными словами, чтоб жизнь малиной не казалась.

Молодой организм с трудом впрягался в новый ритм, где были эти два часа стояния ночью без разрешения присесть и съесть что-нибудь. Этой ночью Марк не выдержал. Он достал сигарету и с огромным удовольствием сделал глубокую затяжку, наполняя небольшой смотровой пятачок охранной вышки невыразимо приятным ароматом табачного дыма. Звезды безразлично и холодно смотрели на это вопиющее нарушение устава. Увы, но есть в мире и нечто, что не позволяет спокойно наблюдать за тем, как кому-то хорошо. Это нечто называется законом подлости, или, в облагороженном варианте, — законом Мэрфи.

Не успела струйка дыма от сигареты как следует приласкать грубый потолок вышки, как этот самый закон подлости не замедлил проявиться в образе нашего офицера Лютана, материализовавшегося неведомо откуда. Это был огромный, под два метра ростом, полноватый, с густой, черной как смоль бородой офицер. Словом, Карабас-Барабас наяву, только без плетки в руках. В первые месяцы службы он внушал нам постоянный страх. Его взгляд был пугающим, а от звука его голоса по всему телу пробегали мурашки. И вот теперь этот человек, как неумолимый рок, приближался к нам. Вот он поднимается на вышку. Мы слышим его тяжелые шаги…

— Марк, ты курил? — тихо, почти вкрадчиво спросил он, очутившись возле нас.

Честно говоря, даже у меня коленки задрожали. Но Марк оказался крепче.

— Нет, — прозвучал тихий голос в благоухании сигаретного дыма. В нем едва слышались нотки неуверенности.

Опытный капитан дожимал:

— Марк, ты курил? — офицер чуть громче повторил вопрос.

— Нет, — его визави с наглостью обреченного, которому терять уже нечего, тоже добавил децибелов в свой голос.

— Марк, неужели ты мне врешь?! — офицер уже кричал.

Бедный нарушитель, поняв бессмысленность отрицания истины, ибо и ежу было понятно, что у него рыльце в пушку, отважился признаться в грехе, но отнюдь не робко:

— Да! — заорал Марк в ответ.

Офицер, судорожно сглотнув, развернулся и ушел! Быстрым шагом! Тогда мне это показалось фантастикой. Круче, чем достать билеты на выступление Бритни Спирс или в Йом Кипур получить разрешение раввина выпить холодного пива.

Лишь через год, после того как мы с Марком, уже настоящие файтеры[5], вспомнили эту историю, Лютан сказал, что хотел уйти как можно быстрее, чтобы не расхохотаться нам в лицо. Но тогда у Марка текли слезы. Он совершил самое ужасное нарушение, которое только возможно. Он соврал… С первого дня службы командиры внушили нам, что главным правилом для нас должна стать заповедь «Не врать!» В центре нашей большой военной палатки лежала тетрадь. На первой странице было крупно написано «Махберет Факим», ее еще называли тетрадкой совершенных нами нарушений, о которых хотим честно рассказать нашим командирам. И на протяжении всего дня каждый из нас не раз бегал исповедоваться в этой тетради! Мы вспоминали все, любую мелочь из нашего грешно прожитого дня, как то: «Утром я вышел в туалет и забыл оружие в палатке», «Я отжался всего лишь 30 раз, хотя сказано было отжаться 35», «Я опоздал в столовую на 4 минуты»… За каждую такую провинность полагалось строгое наказание. Но ни одно из них не шло в сравнение с той карой, которая полагалась за вранье. Этот принцип оставался неизменным и основным до конца всего периода службы.

Шли последние месяцы курса подготовки. Уже совсем скоро мы станем полноценными бойцами в кинологическом подразделении. Осталось совсем чуть-чуть. Были позади каждодневные изнурительные марш-броски, другие занятия и прочее, прочее, прочее, что требовалось для превращения изнеженного цивилизацией мальчика в настоящего бойца.

Но с первых дней нашей службы охрана базы осталась нерушимым условием. Шахар, один из солдат из нашего подразделения, решил не надевать рубашку под военную куртку, выходя на обычное ночное бдение. Постоянная усталость, ощущение приближающегося окончания подготовки и вполне понятная, во многих случаях простительная человеческая слабость — все это вместе взятое стреножило волю парня.

Лютан, как всегда, нагрянул внезапно:

— Шахар, ты надел рубашку под куртку? — как обычно тихо и спокойно спросил он.

— Да! — уверенно ответил Шахар.

Уже наутро он покинул наше подразделение навсегда.

Нет большего нарушения, чем ложь. Ведь если ты так боишься быть наказанным за свои ошибки и проступки, что готов врать, то как можно надеяться на тебя в ходе военной операции? Как можно тебе доверять, не сомневаться, что ты расскажешь ВСЮ правду о проведении удачной или тем более неудачной операции? И вот это «Не ври!» постепенно проникает в тебя, заполняет каждую клетку твоего организма. Даже странно, что два таких простых слова не были начертаны на Скрижалях Завета. Наверняка история человечества была бы другой — при условии их соблюдения, конечно.

В дальнейшем такое отношение к обману переносится военным человеком и в гражданскую жизнь. Большинство тех, кто служил в спецподразделениях, привыкли говорить правду, даже если это неудобно и может навредить твоей карьере или финансовому благополучию. На гражданке это знают. Возможно, частично именно из-за этого выходцам из спецподразделений проще находить работу и продвигаться в обществе. Ведь такие люди обладают самым ценным качеством — им можно ДОВЕРЯТЬ.

Что наша жизнь? Марш-броски!

Вся наша жизнь — это марш-броски. Школа, армия, университет — определенные этапы жизни, когда необходимо максимально выложиться для достижения поставленной цели. Бывает легко, бывает трудно. Иногда кто-то сходит с дистанции. Я привык к марш-броскам. Для меня они не только что-то неизбежное, но и нечто очень полезное. Предстоит марш-бросок? Отлично! Нужно собрать волю в кулак, сконцентрироваться — и вперед, к цели! К такой жизненной философии меня приучила армия. Сколько же у нас тогда было марш-бросков и походов! Случалось всякое. Иногда в армейский ботинок ненароком попадала колючка и все десять-двадцать километров терзала ступню, заставляя скрипеть зубами. Или плохо подогнанный армейский жилет так натирал бока, что к концу похода на них зияли огромные раны, будто тебя жестоко пытали. Такое случалось, особенно с новобранцами, довольно часто. Эти раны даже получили название — шаварма (шаурма). И конечно же, никто из солдат не избежал саднящей боли в паху, из-за которой пару дней приходилось передвигаться враскоряку, «утиной» походкой.

Но любой марш-бросок, любой поход рано или поздно обязательно заканчивается. Усталость, физическая боль уходят. В сухом остатке, когда смоются пот и кровь, остается чувство гордости за себя, осознание того, что ты поднялся выше на какую-то одну ступеньку. А еще душой овладевает теплое чувство благодарности к друзьям-сослуживцам, которые подбадривали, когда было особенно трудно, делились водой или шоколадом. И ты уже начинаешь ждать нового марш-броска, ждать возможности вновь проверить себя на прочность. После службы в армии ты начинаешь воспринимать свою дальнейшую жизнь как череду марш-бросков, которые обязательно нужно пройти, чтобы достичь цели. Ты знаешь, что может быть невыносимо трудно. Но также ты отлично понимаешь, что усталость и боль обязательно пройдут, а уверенность в своих силах и, главное, уважение к себе самому останутся.

Минута молчания после окончания марш-броска на 30 километров в День памяти жертв Холокоста. Никогда больше евреи не будут беззащитными — так думал каждый солдат

Марш-броски, без которых просто невозможно представить израильскую армию, это один из важнейших способов превращения гражданского человека в выносливого бойца, вчерашнего мальчика — в мужчину. Походов в ЦАХАЛ много, а в спецподразделениях, в частности Окец, очень много: на десять, двадцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят километров. Всегда в полной экипировке, а иногда и с отягощением, да не абы каким, а порой порядка сорока процентов массы твоего тела. В каждом походе всегда была часть пути с носилками, когда мы отрабатывали спасение своего раненого товарища. Конечно же, командиры всегда старались подобрать «раненых», которые не страдали от недостатка веса.

О значимости таких походов говорит тот факт, что все важные периоды службы обязательно заканчивались именно марш-бросками. Подходит к концу курс молодого бойца — тиронут? Изволь пройти сорок километров, чтобы смыть потом с себя первое свое армейское название — чонг (салага). Переходишь с базы Пелес, где проходил тиронут, на базу Миткан Адам, где тебя уже будут обучать и готовить для службы кинологом? Пройди сорок километров плюс десять с носилками. Требования постоянно растут. Но никогда солдаты не остаются без заслуженной поощрительной награды. К примеру, когда мы заканчивали поход на нашу новую базу Миткан Адам, на последних двух километрах пути из кустов неожиданно появились незнакомые нам солдаты. Все в спецобмундировании, у ноги каждого — собака — это были бойцы подразделения. Они пришли поддержать нас, подбодрить и вселить надежду на то, что мы все ближе к нашей мечте стать одними из них. Казалось бы, пустяк, но все были на седьмом небе от счастья! И крепла уверенность в том, что хотя бы немного, но ты уже часть этой дружной солдатской семьи, одно из ее достойных звеньев.

Хочешь получить красный берет, стать полноправным бойцом? Преодолей теперь уже пятьдесят километров и получи в конце тот же «десерт» — десять километров с носилками.

Вообще, к походам с носилками в ЦАХАЛ относятся предельно серьезно, это важнейший элемент в системе спасения израильского бойца. А жизнь солдата в израильской армии — святое. Ведь нас так мало и вокруг так много врагов… Если честно, я не помню, чтобы когда-нибудь мы уронили носилки, пусть это и были лишь учебные тренировки. Никогда. Какими бы уставшими мы ни были.

Обычно к марш-броску мы начинали готовиться с утра. Каждые два часа командир строил нас в каре, и все мы должны были при нем выпить флягу воды. Один подход, второй, третий. На третьем-четвертом подходе вода уже в тебя не лезла. Тогда использовался старый армейский прием — ты запрокидывал голову, открывал рот и вливал в себя воду, которая просто текла внутрь. В конце подготовки мы ухитрялись опорожнять армейскую флягу всего лишь за десять секунд! Часто от переизбытка воды некоторых бойцов начинало рвать. Вода лилась обратно. Командир с того момента больше не заставлял страдальца пить воду. Ведь цель была уже достигнута — организм наполнен водой, а требовать большего было бы просто издевательством, которое в израильской армии решительно пресекается. Во время же похода эти литры воды лишь частично испаряются через поры в виде пота, а остальное требует другого выхода. По этой причине каждые 20 минут кто-нибудь лихорадочно обгонял все подразделение метров на 50, спешно расстегивал ширинку и наслаждался несколькими секундами такого естественного блаженства. Вот что такое настоящая нирвана! Подразделение за это время приближалось. Счастливый, ты снова вклиниваешься в строй и включаешься в прежний темп передвижения.

Перед походом мы, естественно, проверяли свое обмундирование — хорошо ли подогнан спецжилет, — чтобы потом не красоваться с шавармами. Натирали ноги мазью и примеряли, удобно ли сидят на ноге ботинки, — заработать кровавые мозоли никому не хотелось. Если предстоял марш-бросок с носилками, мы предусмотрительно отрезали пуговицу на плече, чтобы рукоятки носилок не вдавливали ее в тело. Кажется, мелочь, но именно такие мелочи могут повлиять на весь ход событий. Мы также клали в кармашек жилета немного шоколада. После двадцати–тридцати километров интенсивного движения калории никогда не будут лишними, а наслаждение от лакомства, тающего во рту во время марш-броска, нельзя сравнить ни с чем!

Заведомо до начала движения обязательно выбирали трех человек, которые несли пакали — общее снаряжение подразделения. Как правило, это десяти-двадцатилитровая канистра с водой и сложенные носилки. Я обычно предпочитал идти с канистрой — мне нравилось нести больше веса, и моим товарищам по службе нравилось, что мне это нравится, ведь оставалось меньше шансов, что это будет кто-то из них. Во время похода носильщики пакалей менялись. Но однажды перед сорокакилометровым марш-броском я пообещал товарищам, что буду нести воду бессменно до самого конца. Все смеялись: мол, ненормальный.

— Я лично покупаю тебе шаварму с холодной кока-колой, когда в пятницу мы выйдем домой, — сказал Ноам, улыбаясь.

И что? Я пронес эту 20-килограммовую канистру все сорок километров. Знай наших! До сих пор с удовольствием вспоминаю этот случай. Ведь бесплатная, но честно заработанная огромная шаварма, которая еле помещалась у меня в руках, рассыпаясь по подносу кусочками прожаренной баранины, — дар от Ноама в ту пятницу — была, пожалуй, самой вкусной в моей жизни.

Подготовка к походу заканчивалась ближе к вечеру. Мы выстраивались в две шеренги по обе стороны дороги, следовала команда командира, и несколько десятков человек в полной тишине начинали движение. Впереди нас ожидала ночь, полная напряжения и усталости, но одновременно и ночь радужных мыслей и мечтаний. Когда ты шагаешь в кромешной темноте, ничто не мешает тебе вспоминать близких, думать о своей девушке, мечтать о будущем. Правда, такие мечты могут прерваться… из-за неприятного запаха, который источает впереди идущий товарищ. Да, к сожалению, попадаются такие бойцы, за спиной которых лучше не становиться! Но если тебе не повезет или ты забыл подумать об этом, то в последний момент с тобой уже никто не поменяется местами. Каждые пять километров — пятиминутный привал. Можно выпить воды, немного расслабиться. Многие из нас наклоняются немного вперед, чтобы дать отдохнуть натруженным от боевого жилета плечам и пояснице. Сторонний наблюдатель мог бы увидеть фантасмагорическое зрелище — в два часа ночи несколько десятков молодых ребят стоят в одинаковых согбенных позах с вытянутыми до земли руками и периодически восклицают: «Ох, как хорошо!», «Какое это блаженство!»

Часто солдат засыпал на ходу. А порой можно было наблюдать такую картину, когда все подразделение шагает в одну сторону, а один из солдат вдруг бодро направляется в другую. Приходилось догонять и хлопком по спине будить, чтоб он встал в строй и шел дальше со всеми.

Во время похода особенно остро ощущаешь свою связь с землей. Один из израильских офицеров как-то сказал, что только при марш-бросках, когда ты обильно полил землю своим потом, десятки тысяч раз оттолкнувшись от нее ногами, можно почувствовать себя ее частичкой. Это непередаваемое чувство! Даже сейчас, когда для меня служба в армии давно закончилась, проезжая мимо дорог, которые я оросил своим потом, будь то горы в пустыне Негев или густые леса на севере страны, я ощущаю единство с ними. И конечно, после такой связи ты и пяди этой земли уже никому не отдашь.

Практически все марш-броски завершаются пробежками с носилками. Парадоксально, но команду их расчехлить ты всегда встречаешь… с облегчением. Да, нагрузка увеличится, но это означает, что скоро поход закончится, что до финиша остается каких-то два, пять, десять километров. Обычно подразделение несет трое носилок. Начинается подбор кандидатов «отлежаться». Мы стараемся выбрать самых худых. Офицер — самых упитанных. «Раненые» определены, уложены на носилки, и движение возобновляется. Что интересно, темп начинает постепенно увеличиваться! Всем хочется быстрее закончить этот изнурительный поход. Откуда берутся только силы — непонятно!

Окончание 70-километрового марш-броска — эмоции зашкаливают