Помоги проекту - поделись книгой:
Вот усатый пожилой хохол, мастер молоть языком, удобно устроившись на куче тряпья, брешет молодым казакам:
– Шов мужик з поля, пидходе до своей хаты, зирк в викно, а у хати москаль... гм... цюлуе його жинку...
Хохол, правда, мастер: встал, «показал», как шел себе мужик домой, ничего не подозревая, как глянул в окно – и увидел... И все – сдержанно, не торопясь, с удовольствием.
– Да. Мужик мерщий у хату, а москаль примитыв мужика, да мерщий на покутя, вкрывся, сучий сын, – не бы то спыть. Мужик шасть у хату и баче, що москаль спыть, а жинка пораеця биля пички. «Хиба ж то я нычого и не бачив!» – кажэ мужик. «А що ты там бачив?» – пыта його жинка. «Як що, бисова дочка!». – «За що ты лаешься, вражий сыну?» – «Як за що, хиба ж я не бачив, як тоби москаль цюлував». – «Колы?» – «Як колы?!.»
Молодые, затаив дыхание, ждут, что будет дальше, хотя слышали, наверно, эту историю.
А вот бандурист... Настроил свой инструмент, лениво перебирает струны. И так же неторопко, даже как будто нехотя – упросили – похаживает по кругу, поигрывает плечами какой-то новгородский «перс». Он и не поет, и не пляшет – это нечто спокойное, бесконечное, со своей ухваткой, ужимками, «шагом» – все выверено. Это можно смотреть и слушать долго. И можно думать свои думы. Что-то родное, напевно-складное:
А здесь свое, кровное – воинское: подбрасывают вверх камышинки и рубят их на лету шашками – кто сколько раз перерубит. Здесь – другая способность. Тонко посвистывают сверкающие круги, легко, «вкусно» сечет хищная сталь сочные камышинки. И тут свой мастер. Дед. Силу и крепость руки утратил он в бесконечных походах, намахался за свою жизнь вдосталь, знает «ремесло» в совершенстве. Учит молодых.
– Торописся... Не торопись.
– Охота ишо разок достать.
– Достанешь, еслив не будешь блох ловить. Отпускай не на всю руку... Не на всю – а штоб она у тебя вкруг руки сама ходила, не от собак отбиваисся. Во – глянь...
Полоска холодной стали до изумления послушна руке деда, вроде и не убивать он учит, а играет дорогой светлой игрушкой. Сам на себя любуется, ощерил порченые зубы, приговаривает:
– От-тя, от-тя...
– Ну?.. – скосоротился малолеток вроде Макси.
– Хрен гну! Вишь, у меня локоть-то не ходит.
– Зато удар слабый.
– А тебе крепость тут не нужна, тебе скоро надо. А када крепость, тада на всю руку – и на себя. От-теньки!.. – секир башка! Тут – вкладывай, сколь хватит силенки, и – маленько на себя, на себя...
Полсотни ребят у воды машут саблями. Загорелые, потные тела играют мускулами... Красиво.
Степан, спустившись с высотки, засмотрелся со стороны на эту милую его сердцу картину. К нему подошли Иван Черноярец, Иван Аверкиев, Сукнин, Ларька Тимофеев...
– С камышом-то вы ловкие! Вы – друг с дружкой! – не выдержал Степан.
Перестали махать.
– Ну-ка, кто порезвей? – атаман вынул саблю, ждал. Он любил молодых, но если бы кто-нибудь из них вздумал потягаться с ним в искусстве владеть саблей, то схватился бы он с тем резвачом смертно. – Нет, что ли, никого? Ну и казаки!.. Куда смотришь, дед? Они у тебя только с камышом хороши. Наши молодцы – кто больше съест, тот и молодец? Эх... – атаман шутил. Но и всегда – и серьезно – учил: «Губошлепа никто не любит, даже самая худая баба. Но смерть губошлепа любит». Он самолично карал за неловкость, за нерасторопность и ротозейство. Но теперь он шутил. Ему любо было, что молодые не тратят зря время, а постигают главное в их опасной жизни. – Ну, молодцы?.. Кто? Правда, охота.
Рубака-дед громко высморкался, вытерся заморским платком необыкновенной работы, опять заткнул его за пояс.
– Што-то я не расслышал, – обратился он к молодым, – кто-то здесь, однако, выхваляется? А?
Молодые улыбались, смотрели на атамана. Они тоже любили его. И как он рубится, знали.
– Я выхваляюсь! Я! – сказал Степан.
– Эге!.. Атаман? – удивился дед. – Легче шуткуй, батька. А то уж я хотел подмигнуть тут кой-кому, штоб пообтесали язык... А глядь – атаман. Ну, счастье твое – глаза ишо видют, а то б...
– А есть такие? Пообтешут?
– Имеются, – скромно ответил дед. – Могут.
– Да где ж?
– А вот же ж! Перед тобой. Ты не гляди, што у нас ишо молоко на губах не обсохло, – мы и воевать могем.
– Кто? Вот эти самые?
– Ага. Они самые.
Степан поморщился, бросил саблю в ножны.
– Ну, таких-то телят...
– Ойе! – сказал дед и поднял кверху палец. – То про нас, сынки! Он думает, мы только девок приступом брать умеем. Ничего не сделаешь, придется поучить атамана. Ну, мы легонько – на память. Смотрите не забывайтесь, хлопцы, все же атаман. Што ж ты саблюку запрятал, батька?..
Тут сверху от дозоров, зашумели:
– Стругá!
Это был гром среди ясного неба. Этого никто не ждал. Слишком уж покойно было вокруг, по-родному грело солнышко, и слишком уж мирно настроились казаки...
Лагерь притих. Смотрели вверх, в сторону дозорных. Не верилось.
– Откуда?!
– От Астрахани!
– Много?! – крикнул Черноярец.
Дозорные, видно, считали – не ответили.
– Много?! – закричали им с разных сторон. – Какого там?!.
– С тридцать! – поспешил крикнуть молодой дозорный, но его поправили:
– Полста! Большие!..
Есаулы повернулись к Степану. И все, кто был близко, смотрели теперь на него.
Степан смятенно думал.
Весь огромный лагерь замер.
– В гребь! – зло сказал Степан.
Вот – наступила ясность: надо уходить. Полста астраханских больших стругов со стрельцами – это много. Накроют.
– В гребь!! – покатилось от конца в конец лагеря; весь он зашевелился; замелькали, перемешались краски. Не страх охватил этих людей, а досада, что надо уходить. Очень уж нелепо.
Из единственного прохода в тучных камышах выгребались в большую воду.
– В гребь – не в гроб: можно постараться. Наляжь, братцы!
– Их ты!.. Рраз! Ма-рье в глаз!
– Уйдем не уйдем, а побежали шибко.
Скрипели уключины, шумно путался под веслами камыш, ломался, плескалась вода... Казаки, переговариваясь в стружках, перекрикиваясь, не скрывали злой досады и нелепости этого бега. Матерились негромко.
– Уйде-ом, куда денемся!
– Шшарбицы не успел хлебнуть, – сокрушался большой казак, налегая на весло. – Оно б веселей дело-то пошло.
– Ишь ты, на шшарбу-то – губа титькой.
– Не горюй, Кузьма! Всыпет вот воевода по одному месту – без шшарбы весело будет.
– А куда бежать-то будем? Опять к шаху? Он, поди-ка, осерчал на нас...
– Это пусть батька с им разговоры ведет... Они дружки.
– А пошто бежим-то? – громко спросил молодой казачок, всерьез озабоченный этим вопросом.
Рядом с ним засмеялись.
– А кто бежит, Федотушка? Мы рази бежим?
– А чего ж мы?..
Опять грохнули.
– Мы в догонялки играем, дурачок! С воеводой.
– Пошел ты! – обиделся казачок. – Ему дырку на боку вертют, а он хаханьки!
Головные струги вышли в открытое море. Было безветренно. Наладились в путь дальний, неведомый. А чтоб дружнее греблось, с переднего струга, где был Иван Черноярец, голосистый казак громко, привычно повел:
– Эхх!..
– Слушай! – скомандовал Черноярец.
Разом дружный удар веслами; почти легли вдоль бортов.
Еще гребок. Все струги подстроились махать к головным.
ведет голос; грустный смысл напева никого не печалит. Гребут умело, податливо: маленько все-таки отдохнули.
Степан сидел на корме последнего струга. Мрачный. Часто оборачивался, смотрел назад.
Далеко сзади косым строем растянулись тяжелые струги астраханцев. Гребцы на них не так дружны – намахались от Астрахани.
– Бегим, диду?! – с нехорошей веселостью, громко спросил Степан деда, который учил молодых казаков владеть саблей.
– Бегим, батька! – откликнулся дед-рубака. – Ничего! Не казнись: бег не красен, да здоров.
Степан опять оглянулся, всматриваясь вдаль, прищурил по обыкновению левый глаз... Нет, погано на душе. Муторно.
причитал голос на переднем струге.
– Бегим, в гробину их!.. Радуются – казаков гонют. А, Стырь? Смеется воевода! – мучился Степан, накаляя себя злобой. От дома почти, от родимой Волги – гонят куда-то!
Стырь, чутьем угадавший муки атамана, неопределенно качнул головой. Сказал:
– Тебе видней, батька. У меня – нос да язык, у тебя – голова.
Степан встал на корме... Посмотрел на свое войско. Потом опять оглянулся. Видно, в душе его шла мучительная борьба.
– Не догнать им, – успокоил дед-рубака. – Они намахались от Астрахани-то.
Степан промолчал. Сел.
– А не развернуться ли нам, батька?! – вдруг воскликнул воинственный Стырь, видя, что атаман и сам вроде склонен к бою. – Шибко уж в груде погано – не с руки казакам бегать.
– Батька! – поддержали Стыря с разных сторон. – Что ж мы сразу салазки смазали?!
– Попытаем?!
Поделиться книгой: