— А когда привозили?
— Вчера утречком и привозили.
— А кто знал об этом?
— Так все и знали. Да и видели все, кто тут ходит. Две подводы незаметно не провезёшь… — ответил счетовод.
Однако, как оказалось, две подводы очень даже незаметно провезёшь. Мы полдня обходили местных, дворника, жителей соседних домов, спрашивали, кто что видел вчера вечером, ночью или поутру, но никто ничего не видел. И не слышал, даже когда сбивали замок с ворот.
— Вот так то, брат, — устало сказал мне Никитин. — Несознательный элемент кругом. Мелкобуржуазный. Перевоспитывать их надобно, в духе социалистической сознательности.
Я ничего не ответил. Походил по двору артели, посмотрел. Конечно, и склад, и двор был полностью истоптаны еще с утра. Толпа артельщиков и просто любопытных насмотрелись, поохали, повздыхали над кражей и затоптали все возможные следы. Я походил по краю двора и подозвал Никитина:
— Паш, подойди. Смотри… — и указал на отпечаток у самого забора.
— Ну, след лошадиный, — сказал Никитин, — подкованный. Погодь, ты думаешь, что это преступников лошадь?
— Не знаю, — честно сказал я. — Может и их, а может и тех, кто привозил. Сегодня во двор никто не заезжал. А позавчера и днем раньше снег падал. Так что след вчерашний либо ночной.
— Как только не затоптали… — проговорил Никитин. — Видно, лошадь по краю в обход двора повели.
— Знать бы чей это след, — вслух подумал я.
— А щас, погодь, мы и спросим, — оживился Павел.
— У кого? У следа? Тут же никто ничего не видел, — подначил я.
Никитин ушел в здание артели, вызвал оттуда артельщиков и стал спрашивать, как вчера заезжали подводы. Путем долгих обсуждений, воспоминаний и споров выяснили, что, вроде, привозившие по этому краю не проезжали.
— Ну, здорово ты выяснил! — обрадовался я, — Теперь ясно, что это след лошади похитителей.
— А то! — шутливо подбоченился Никитин. — Знай наших.
Я достал из кармана четвертинки листа бумаги вместо блокнота и остаток карандаша и тщательно зарисовал след с подковой в натуральную величину со всеми различимыми деталями подковы и расположения гвоздей.
— Ну ты прям Пинкертон, — поддел меня Павел, — Так по следу и искать будешь?
— А то! — повторил я его слова. — Поможет, не поможет, но это — улика! — и я важно поднял вверх указательный палец.
— Ну ладно, пойдём что-ли, Пинкертон, — Павел рассмеялся и хлопнул меня по плечу.
Мы вернулись на Знаменский, доложились начальству, выслушали недовольство, что не нашли свидетелей, тут же получили одобрение, что привезли образец ткани и рисунок следа и были отпущены обедать. "Паш, ты иди в столовую, я потом догоню, дело тут есть", — сказал я.
Забежал в канцелярию, высматривая Лизу. Она, увидев меня оживилась, а я вызвал её и отвел в укромный уголок коридора, обнял, поцеловал, сказал, какая она хорошая, самая лучшая, что у меня всё хорошо, в перестрелках не участвовал, и сейчас идем есть в столовую с боевым товарищем. Она очень обрадовалась, и тут же огорчилась, что они с девушками уже ходили в столовую, и у них много работы, и она не сможет сходить со мной, поцеловала меня, и радостная побежала обратно, помахав мне рукой. Я с улыбкой посмотрел ей вслед, и поспешил вслед за Никитиным утолять уже ощущающийся голод.
После столовой, где нам дали суп с рыбьими головами, на второе жидкую кашу и кусок хлеба со стаканом чая, мы с Никитиным вернулись в здание на Знаменском для новых дел. Во второй половине дня была запланирована облава-не облава, обход некоторых злачных мест, трактиров и гостиниц большим составом сотрудников уголовно-розыскной милиции.
Мы вышли, когда уже наступили сумерки. Таких неопытных сотрудников вроде меня ставили парой или по трое обычно снаружи у черного хода или окон первого этажа перехватывать желающих улизнуть, а остальные входили внутрь и осматривали помещения. Подозрительных лиц задерживали и переправляли в розыскную милицию для опознания и регистрации. "Обошли" таким образом несколько заведений, закончив уже поздно вечером. Длительность рабочего дня у сотрудников уголовно-розыскной милиции, к моему сожалению, оказался ненормируемой.
Никитин возвращался со мной по темным московским улицам и, вдохновленный незнакомым с московскими реалиями слушателем, вовсю просвещал меня о жизни бедных районов Москвы. Он рассказывал мне о ночлежках, которые открываются с пяти-шести вечера и закрываются утром, давая возможность подённым рабочим, нищим и беднякам, приехавшим в Москву в поисках заработка и не имеющим своего угла, переждать вечер и ночь, особенно морозной зимой, а утром вышвыривая их на дневные уличные заботы.
О кабаках, трактирах и притонах, где пропивает заработанное, выпрошенное или украденное за день эта беднота, вращаясь по замкнутому кругу, из которого выход чаще всего быть убитым в переулках или смерть в больнице для нищих. Спивались многие, не только крестьянский и рабочий люд, были и бывшие чиновники и дворяне, угодившие на дно социальной жизни и кое-как зарабатывающие своим знанием грамоты. В некоторых притонах и кабаках подавали не только слитую и смешанную из остатков водку, но и опий или кокаин, тем самым укорачивая и без того недолгую жизнь здешних обитателей.
Слушая эти рассказы, я пытался понять, сколько в них правда, а сколько вымысла рассказчика, желающего потрясти слушателя красочными или страшными подробностями, но потом я вспомнил, что даже читал в прошлой жизни, помнится, у Гиляровского. Знакомые по этой книге названия "Хитровка", "Сухаревка" слышались и в рассказах Никитина с добавлением подробностей.
Откуда взялись это "дно", как в пьесе Горького? Насколько мне стало понятно, от бедности и нищеты части населения Российской империи. В надежде на заработок стремились крестьяне или мещане в Москву, а на Хитровской площади находилась биржа труда и место, где нанимали работников, чаще всего подённых. Здесь же выстроены были ночлежки или превращены в таковые уже стоящие здания, где приезжие останавливались, пережидая ночи, набиваясь битком и принося прибыли домовладельцам. Немалые, видно, прибыли, если несмотря на протесты общественности и различные проекты по сносу или хотя бы переносу "Хитровки" на другое место подальше от центра Москвы, таким проектам в царское время ни разу не был дан ход.
Здесь же, в зданиях, располагались и многочисленные трактиры и кабаки, выкачивающие полученную за день денежку у местных обитателей и обогащая их владельцев. Естественно, в такой среде царила преступность. Царская полиция и не могла, и не хотела справляться с криминальной обстановкой, хотя, возможно, полиция бессильна была что-то сильно изменить. Тут, наверное, как в анекдоте про водопроводчика, "всю систему менять надо было". Полиция могла лишь сдерживать эту среду в каких-то рамках, а сейчас, после революций, когда центральная власть слаба, преступность развернулась во всю. Она не ограничивалась рамками трущоб и темных подворотен, а заходила в респектабельные прежде заведения, совершала вооруженные ограбления купеческих собраний и ресторанов, грабила среди бела дня на центральных улицах прохожих, убивала милиционеров, превосходя численно милицейские патрули и наряды.
Вот на такой оптимистической ноте мы с Никитиным расстались на бульварном кольце, расходясь каждый по своим домам — я на Каретный, а он к себе за Садовое.
— Ну, бывай, Сашка, — сказал Никитин, когда мы хлопнули друг друга по рукам. — Завтра с утра в розыскную милицию, а потом оттуда с тобой на Сухаревку пойдем.
— На Сухаревку? А что там делать то? — удивился я.
— Завтра воскресенье, там большое торжище будет. На Сухаревке часто ворованное продают, могут и ткань украденную на продажу привезти, вот и поищем, — просветил меня Павел.
— Поищем, само собой, — согласился я.
На следующее утро мы вышли из здания милиции и потопали на Сухаревский рынок.
— У тебя где оружие? — спросил меня Никитин.
— Вот, в кармане, — я вынул и показал наган, лежащий в правом кармане шинели.
— Убери за пояс, — посоветовал Павел, и показал свой револьвер, засунутый за брючный ремень.
— Да если что, пока шинель расстегнёшь, пока его достанешь… Долго это, — не согласился я.
— На Сухаревке лучше так, — серьёзно сказал Никитин. — Сопрут.
Я послушал совета более знающего человека и заткнул наган на ремень на поясе и застегнул шинель. Второй револьвер я решил всё же оставить в левом кармане шинели, на всякий случай, мало ли. "А чтобы не сперли, буду держать в кармане левую руку, заодно мёрзнуть не будет," — решил я.
Сухаревская площадь была запружена народом. Стояла куча палаток, лотков, многие торгующие расположились прямо на мостовой Садового кольца, мешая проезду не только извозчиков, но даже трамваев. Над всем этим столпотворением возвышалась Сухаревская башня, о которой ходили легенды еще со времен царя Петра Алексеевича.
— В обычные дни больше около башни толкутся, — пояснил Никитин, — а в воскресенье и Садовое занимают. Я окинул взглядом все это необъятное торговое поле:
— Как же тут всё обойти-то, за день не успеешь, — проговорил я.
— Успеем. Мы к букинистам не пойдем, в обувные и скобяные ряды тоже, — уверенно сказал Никитин. — Вон там наши ряды… — он кивнул в ту сторону головой. — Давай разделяемся, с разных сторон зайдём, ты те бери, а я вон эти, а потом у башни встретимся. Ткань то помнишь?
— Помню, помню, — ответил я. Мы её с утра еще раз рассмотрели, общупали, чуть ли не обнюхали. — Ну, давай, двигаем.
И я пошел к одному из краев торгового поля.
Ходил я долго, наверное, полдня, присматриваясь, щупая ткани, где-то даже прицениваясь. Ничего похожего на запомненный образец не попадалось. Успел замерзнуть, проголодаться, потопать-попрыгать в сторонке, съесть взятый из дома кусок хлеба. Но вот наконец мне показалось, что в одном из рядов я увидел похожий оттенок. Медленно двигаясь вдоль ряда и смотря на выложенные ткани, я с рассеяным видом поглядывал по сторонам, приближаясь к нужным рулонам. Вот и они. Посмотрев и пощупав ткань, так же как и делал до этого с другими, я мазнул взглядом по лицу торговки — это была закутанная в толстые платки крупная женщина средних лет. Товар её брали, она отмеряла или отдавала целыми штуками. Пройдя дальше, я так же стал рассматривать ткани следующих продавцов, пару раз приценившись, в дойдя до конца ряда, спокойным шагом двинулся к Сухаревской башне. Скрывшись за спинами людей и за палатками, я пошел быстрее и вскоре был рядом с ней. Там уже приплясывал Никитин:
— Что так долго то? Нашел что-нибудь?
— Нашел. Женщина одна, много ткани продаёт, точь в точь наша.
— Ну, пошли, берём её, и в милицию, — воодушевился Павел.
— Да погоди ты, — остановил его я. — Давай понаблюдаем за ней немного. Вдруг кто к ней придёт, а мы проследим и на тех воров выйдем.
— Проследит он, Пинкертон, — ворчливо сказал Павел, но согласился.
Мы прошли к тому ряду, я издали, стоя боком, сказал Никитину:
— Вот этот ряд. В середине видишь торговка, в коричневом полушубке и сером платке? Он еще вокруг туловища обмотан.
— Ага, вижу. Вот, она, значит, где, ткань ворованная, — ответил Никитин.
— Отвернись! — сказал я. — Не смотри на неё прямо. Говорят, человек взгляд чувствует. Так что смотри по сторонам, и взглядом просто по ней мимо проводи, и всё.
— Ладно, ладно, понял, — сказал Павел.
Наверное, новичкам и дуракам везёт. Поэтому через некоторое время, когда мы прохаживаясь вокруг, наблюдали за торговкой, к ней подошёл хорошо одетый мужчина, что-то спросил, та что-то ответила и дала ему какой-то свёрток. Он подозвал какого-то мужика, и тот принёс еще несколько штук нужной нам ткани с саней у проезжей части, а затем уехал на них.
— Наверное, деньги за проданный товар отдала, — сказал Никитин.
— Давай, я за ним незаметно пройду, а ты подожди немного и веди ей в милицию. И ткань прихватите.
— Идёт, — ответил Никитин. — Извозчика нанять придётся, столько не унесёшь.
Мужчина тем временем шёл в сторону трамвайной остановки. Я на него не смотрел, подмечая его движение краем глаза и идя туда же, но в стороне, сбоку и сзади. На остановке стояло довольно много народу, ожидая подхода трамвая. Через некоторое время подъехал двойной трамвай, и мужчина зашел во второй вагончик, а я в первый. Проехав несколько остановок, предполагаемый продавец краденого вышел на очередной, огляделся и отправился назад по ходу движения. Я не стал выходить, дождался, пока трамвай отъедет, а мужчина спокойно дойдёт до тротуара и пойдёт по нему, и спрыгнул с подножки, благо скорость трамвая была невысокой. Чтобы не топать за спиной этого человека, я перешел на противоположную сторону улицы и шёл, слегка отставая, параллельно ему.
Пройдя по улице мимо пары переулков и дойдя до очередного, человек оглянулся назад и свернул в него. Я медленно шел по другой стороне, видел весь переулок и заметил, как мужчина, повертев по сторонам головой, зашел во двор. Я быстро пересек улицу, быстрым шагом прошелся по переулку, дойдя до двора, и увидел, как хлопнула дверь подъезда, закрываясь за моим "объектом". Дом имел достаточно широкие подъездные окна, и было видно, как человек поднялся по лестнице на второй этаж. Вскоре в окне второго этажа загорелся свет, и тут я обратил внимание, что уже наступают сумерки. Быстро зимний день закончился. Ну что ж, место запомнил, сейчас узнаю адрес и надо вызывать кого-нибудь в помощь.
Табличку с номером дома и названием улицы я нашел быстро, и так же быстро нашлась аптека на углу переулка. Зайдя внутрь, предъявил удостоверение и попросил телефон, который мне и предоставили в маленькой комнатке персонала. Закрыв изнутри дверь, позвонил на третий Знаменский, представился и доложился об успехах. Узнал, что Никитин уже доставил с рынка торговку с товаром, и может ко мне выехать, а с ней побеседуют другие. Повесив трубку, пришлось поспешить ко двору нашего подозреваемого и наблюдать за окнами подъездом. В окне горел свет, из подъезда никто не выходил.
Примерно через полчаса на извозчике приехал злой Никитин:
— Эта баба упирается, говорит, что не знает, кому заплатила. Сказала, ей предложили, она и купила. Ух, я бы ей пригрозил…
— Чем ты ей пригрозишь? Может такое быть, что так и произошло, — возразил я. — А может и нет. Надо этого типа брать, тогда и узнаем.
— Ну, пошли, что ли. Возьмём его за жабры, — нетерпеливо проговорил Павел.
— Подожди… А как ты к нему зайдёшь? Ключ от двери имеется? Если назваться, то может и не открыть, а то и стрелять начнет.
— Не боись! Щас организуем! — Павел бурлил энергией.
Он поводил взглядом по двору, увидел какую-то дверь в помещение, зашёл туда и вскоре вышел с бородатым мужиком в сером фартуке. Как я понял, это был дворник, который следил за порядком в этом дворе и жил тут же в доме, в дворницкой. На вопрос Никитина о жильце нужной квартиры дворник ничего толкового не сказал. Заселился недавно, живёт тихо, баб не водит, не буянит, чего еще надо. С людьми не встречается, дворник видел, как заходил к нему кто-то разок и всё.
Никитин объяснил дворнику, что от него требуется, и мы пошли на второй этаж. Подойдя к двери квартиры, мы встали с револьверами у стены сбоку от двери со стороны ручки, а дворник позвонил в звонок.
— Кто еще? Чего надо? — раздался мужской голос.
— Дворник это, Семёныч. Тута с водой непорядок, вот смотрим. Дозвольте взглЯнуть…
Пауза… Раздался щелчок открываемого замка, дверь немного открылась. Дворник отодвинулся в сторону. Сзади меня раздался голос Никитина, начавшего выходить в пространство перед дверным проемом: "Уголовно-розыскная ми…". Окончание фразы заглушил громкий выстрел, эхом отдавшийся в подъезде. Пуля ударила в стену напротив. Житель сделал попытку захлопнуть дверь, но я с силой ударил ногой снизу в угол двери, не высовываясь из-за края стены, и для острастки выстрелил в дверь, чтобы напугать. Человек бросился вглубь квартиры, метнулся в комнату и захлопнул комнатную дверь. Мы с Павлом ворвались внутрь. Опять грохнул выстрел, дверь комнаты изнутри прошила пуля.
— Хватай!.. — Павел указал на стоящую в прихожей тяжелую вешалку для верхней одежды.
Мы, вооружившись эдакой штангой, долбанули ей в дверь комнаты. В ответ услышали звон разбитого стекла. Ударили с силой еще раз, дверь открылась, показывая выбитое окно. Мы ворвались в комнату и бросились к нему. "А вдруг не выпрыгнул, а здесь?!" — мелькнула у меня в голове. Но нам повезло, преступник припадая на одну ногу, бежал по двору к выходу в переулок. Никитин встал перед окном, направил револьвер на убегавшего. "Бах! Бах! Бах!" — отдалось у меня в ушах. Бегущий упал и не двигался. Мы, подождав, несколько секунд и убедившись, что он не шевелится, бросились наружу. Сбежав по лестнице, мы выскочили во двор и подбежали к лежавшему мужчине. Он не дышал, у него были пулевые ранения в ноге и спине. Мы постояли рядом, поглядев друг на друга. Никитин сплюнул на снег:
— Вот паскудство! Наповал…
— Что делать будем? — спросил я.
— Что делать, что делать… Звонить, вызывать повозку. И получать нагоняй…
Интересные ссылки.[12]
Глава 7
Мы разделились: я пошел в уже знакомую аптеку звонить на третий Знаменский, а Никитин остался обыскивать и сторожить тело. Вернувшись, я застал Никитина вместе с дворником, стоявшими у тела убитого.
— Позвонил. Пришлют сани, — сказал я.
— Семёныч, — обратился Никитин, — ты постой здесь, скоро из милиции на санях подъедут труп забрать. А мы покамест его квартиру осмотрим.
Павел показал мне найденные вещи убегавшего от нас человека: револьвер, выпавший из его руки, пачка смятых купюр различного достоинства и разных годов выпуска, от царских до "керенок", нож и небольшая тонкая книжечка или блокнотик. Это на самом деле оказалась паспортная книжка, так она и называлась, на имя некоего мещанина, а что меня особенно удивило, в книжке была запись, что она выдана в 1917 году сроком на пять лет. "А я ведь ничего не помню о документах Российской империи, — подумал я. — Почему на пять лет?" Кроме имени, сословия, возраста, вероисповедания и рода занятий были еще приметы владельца паспорта: рост, цвет волос и "особыя приметы", здесь незаполненные.
Мы вошли в подъезд, поднялись по лестнице и зашли в открытую дверь квартиры. Комнатная дверь была нараспашку, из разбитого окна тянул холодным воздухом.
— Давай, я одеялом окно завешу, — предложил я. — И дуть не будет, и не видно снаружи.
— Угу… — промычал Никитин, осматриваясь. — Ну, смотрим, что у него в столе и в шкафу. Здесь класть больше не где.
— Не, надо везде искать. Вдруг у него тайник какой был, — возразил я. — Я от двери по этой стене пойду, а ты в другую сторону, может и найдётся что, нам сейчас любая зацепка пригодится.
Я повесил на окно одеяло, и для начала мы осмотрели наличники двери, но их, видно было, никто не отдирал и щелей не было. Затем мы двинулись вдоль стен, ища какие-нибудь тайные дверцы и осматривая плинтусы. Никитин долго провозился со шкафом, прощупывая висевшую в нём костюмную тройку и простукивая стенки шкафа. Мне достался стол, в котором было только несколько листов писчей бумаги, перьевая ручка и чернильница с засохшими чернилами. Ощупывал и осматривал его я долгое время, даже попросил Никитина помочь наклонить стол набок и посмотреть снизу на ножки. Однако, ни он, ни я ничего не обнаружили. Дальше я осмотрел окно, подоконник, оконные рамы, но, на мой неискушенный взгляд, никаких следов тайника на них не было видно. Никитин перетряхнул постель, подушку, матрас, попробовал скрутить шишечки на железной кровати, которые ему не поддались, но тоже ничего не нашел. Когда Никитин снял с кровати матрас, я обратил внимание, что пол под кроватью по разному отсвечивает в тусклом свете электрической маломощной лампы. Мы присмотрелись — под большей частью кровати была небольшая пыль, а с одного краю она была чем-то стёрта.
— Ага! Гляди-ка, щели-то между паркетом побольше соседних, — ткнул Никитин.
— А если ножом поддеть, — предложил я.
— Щас поддену, дай-ка… — запыхтел Павел, подлезая к нужному месту.
Дощечки паркета подцепились ножом и свободно приподнялись над полом. Под ними была полость, в которой лежал сверток с деньгами, похожий на полученный мужчиной на Сухаревке, еще толстая пачка денег, завёрнутая в ткань, и в ней же была еще одна паспортная книжка, выданная в 1914 году на имя какого-то другого мещанина. Тут же лежал сложенный вчетверо лист гербовой бумаги, оказавшийся тоже паспортом, выписанным в начале века сроком на один год на то же имя.
— Вот это находка! — присвистнул Никитин. — Деньжищ куча, и еще два паспорта. А это и вовсе старый, плакатный паспорт, — указал он на гербовый листок.
— Поехали на Знаменский, — предложил я. — Отвезем всё это.