Сан-Блас. Избранное

POLARIS

ПУТЕШЕСТВИЯ ПРИКЛЮЧЕНИЕ ФАНТАСТИКА

CXXXIV

Salamandra P.V.V.

Ордынцев-Кострицкий (Кострицкий) М. Д. Сан-Блас: Избранное. Илл. С. Плошинского. Портр. раб. В. Волковой. — Б.м.: Salamandra P.V.V., 2016. - 267 с., илл. — (Polaris: Путешествия, приключения, фантастика. Вып. СХХХГУ).

© Salamandra P.V.V., подг. текста, оформление, 2016

Настоящая публикация преследует исключительно культурно-образовательные цели и не предназначена для какого-либо коммерческого воспроизведения и распространения, извлечения прибыли и т. п.

ВОЛШЕБНЫЕ СКАЗКИ НАШИХ ДНЕЙ

ОТ АВТОРА

Все мы, родившиеся во второй половине XIX в., еще со школьной скамьи знаем, что как развитие промышленности и торговли, так и непомерно возросшее народонаселение Европы вызвали, с одной стороны — настойчивые поиски «заморских» рынков, а с другой — массовую эмиграцию из европейских стран за океан, на сравнительно незаселенные материки… Эмигранты и торгаши отважно проникали в глубину ««Черного материка», в бразильские леса и австралийские пустыни, и в результате — человечество, будто бы, детально ознакомилось с главнейшими особенностями самых заброшенных трущоб земного шара…

Достаточно «устаревшие» романы Купера, Майн-Рида и Эмара, положим, и теперь еще читаются подростками, а иногда и взрослыми, в которых сохранилась потребность фантастики, вносящей свежую струю в слишком рационалистическую атмосферу наших дней… Но, к сожалению, факты и герои их романов, по степени своей правдоподобности, все больше приближаются к обстановке и действующим лицам «Тысячи и одной ночи».

Прерии давно уже прорезаны густой железнодорожной сетью; в Бразилии и Аргентине прохода нет от немцев-колонистов; Чили незаметно превратилось в филиальное отделение «забронированного фатерланда»; на берегах Ла-Платы выросли чудовищные элеваторы и, вместо меланхолических напевов гаучосов, пампа оглашается гудками паровых локомобилей…

Но, к счастью, я имел возможность убедиться, что далеко не весь Южно-Американский материк подпал под обезличивающее влияние гг. культуртрегеров «просвещенных» европейских наций. Там и теперь еще найдутся «уголки» — некоторые, по занимаемой ими территории, не меньше целой Франции в теперешних ее границах — где жизнь не знает узких рамок окончательно «цивилизовавшихся» народов; где до сих пор еще живут гордо драпирующиеся в изорванные «пончо» потомки конкистадоров Кортеса и Пизарро; где нет ни поездов со спальными вагонами, ни шоссированных дорог… В северо-западной части Аргентины, в Боливии и Парагвае, в бразильском Матто Гроссо — и сейчас еще можно наблюдать как идиллические картинки начала XIX века, так и проявление страстей, давно уж атрофировавшихся у обитателей «культурных» стран.

Туда, в глубину тропических лесов, по ту сторону… цивилизации я и зову с собой читателя, чтоб показать ему природу, перед которой меркнут багдадские сады Шехеразады, и — людей, способных с успехом заменить всех принцев и принцесс «волшебных сказок» Андерсена.

М. Ордынцев-Кострицкий

Петроград 1914 г.

«САН-БЛАС»

I

Взрыв на запруде Камбоа

27-го сентября 1913 года президент Северо-Американских Соединенных Штатов нажал электрическую кнопку в Вашингтоне…

Ток, переданный по телеграфным проводам, пронесся на тысячи миль к югу, и одно из величайших событий века совершилось.

По крайней мере, об этом не было двух мнений среди десятков инженеров и сотен журналистов, собравшихся со всех концов земного шара, чтобы присутствовать на торжестве открытия Панамского канала.

Момент, когда должны были взорваться 40.000 килограммов динамита, заложенные в недрах запруды Камбоа, был в точности известен, но все же я изрядно волновался, отплывая на буксире из Колона. На долю неуклюжего пароходишки «Гатун» выпала исключительная честь. Расцвеченный флагами Соединенных Штатов и опереточной республики Панамы, он оказывался первым судном в мире, которому предстояло пройти по шлюзам из Атлантического океана в Тихий…

Само собой понятно, что мы, корреспонденты, готовы были горло перегрызть друг другу, лишь бы попасть на борт «Гатуна», и утром я искренне считал себя счастливейшим из смертных, узнав, что мое имя внесено в список пассажиров. Весьма возможно, что это чувство сохранилось бы у меня неприкосновенным до конца, если бы не мельком брошенная фраза одного из избранных, попавших на буксир…

— Забавно будет, если часы в Белом доме неверны, и взрыв минут на двадцать запоздает.

Мы в это время только что выходили из Гатунских шлюзов. До запруды еще оставался порядочный конец, но предположение незнакомца заставило меня похолодеть.

Я обернулся и встретился глазами с высоким загорелым господином, стоявшим со мной рядом. Его сухое, продолговатое лицо светилось насмешливой улыбкой. В левой руке его, опущенной на борт, дымилась сигаретка, а правой он покручивал густые темные усы.

— Да, это будет интересно, — подтвердил он свою ошеломляющую мысль. — Представьте себе наш «Гатун» на гребне взрыва сорока тысяч килограммов динамита…

— Не представляю… — буркнул я, почти с ненавистью глядя в его прищуренные черные глаза.

— Напрасно… Это — великолепная минута для искателя сильных ощущений.

— Меня интересуют не они, а материал для корреспонденций в мой журнал.

— Тогда другое дело, — взлетев к небесам, вы обездолите редакцию, пославшую вас на открытие канала. Я извиняюсь… Сеньор, должно быть, англичанин?

— Нет, я русский…

— El russo?.. Странно! Неужто же и у вас интересуются Панамой?

Я счел необходимым обидеться на этот двусмысленный вопрос.

— Еще раз извиняюсь и постараюсь искупить свою вину… Вы ищете сюжеты, — охотно дам вам целые десятки. Но раньше познакомимся — Родриго Суарес, по происхождению — парагваец, по образованию — инженер, а по профессии — «тропический скиталец».

— Журналист Ордынцев…

— Ординс… Ординтс… Нет, это слишком трудно. Как ваше имя?

— Мигуэль…

— Вот это гораздо лучше… Итак, дон Мигуэль, я весь к вашим услугам… Что вам угодно знать из прошлого и настоящего канала?

— Мне кажется, сеньор, что мы становимся на ложный путь. Я предпочел бы, чтобы вы мне сами рассказали несколько характерных эпизодов.

— Но их такая бездна! Впрочем, если позволите, я буду придерживаться маршрута парохода, — это создаст некоторое подобие системы. Сейчас мы, например, вступаем в озеро, образованное запруженной рекой Чагрес. Могу вам сообщить, что на ста футах глубины под нами лежит селение Гатун. Я там бывал… Правда, все озеро названо по его имени Гатунским, но жители поселка едва ли признательны за эту честь. Им остается утешаться тем, что мы, строители дороги, обижены гораздо больше, — ведь половина линии теперь предоставлена в безвозмездное пользование рыб и крабов, а сколько с ней связано эффектных происшествий… Уму непостижимо! Вот видите направо островок и пальмовую рощу? Это вершина прежнего холма. Когда-то стояла здесь моя палатка и, выйдя из нее однажды утром, я увидел преинтересную картину. За ночь повесились на этих пальмах сто двадцать пять китайцев-кули. К вечеру триста товарищей последовали их примеру, а несколько сот остальных отправились к Колону, уселись там на берегу и, вероятно, умерли бы от голода и жажды, если бы прибоем не унесло их в океан…

— Сеньор!..

— Не верите?… А между тем, это был вполне логичный выход из положения, в которое их поставила судьба и администрация дороги. Попробовали бы вы стать на место пятидесяти тысяч австралийцев и канадцев, китайцев и чилийцев, уроженцев Вест-Индских островов и скандинавских стран, которые тонули в здешних топях и пропадали без вести в лесах. Железнодорожная линия прокладывалась по сплошной трясине, должно быть, ускользнувшей от Всевидящего Ока, когда Создатель отделял твердь от хлябей водных. Сотни и тысячи вагонов «дряни» — так называли мы размолотые камни и прочий мусор, получавшийся после работы землероя — бесследно исчезали в этой прорве, пока оттуда появлялась узкая полоска почвы, пригодной для прокладки шпал. Но стоило вам отойти на десять футов от нее, — и вы пропащий человек! Трясина засасывала вас мгновенно… Внешнему виду долин никто не доверялся, — и среди зелени, и на песчаной почве одинаково существовали бездонные «колодцы». Для тех, кто попадал в них, спасенья не могло быть…

— Но оставались ведь холмы, леса и пальмовые рощи.

— Конечно, и многие их избирали для прогулок, предпочитая смерть от укусов ядовитых гадов ужасной гибели в болотной тине.

— Против укусов змей существуют средства, дон Родриго!

— Но против жала черных скорпионов его еще не успели изобрести… А между тем, ими кишмя кишит весь перешеек, так что, с одной стороны, риск близкого знакомства с этим очаровательным созданием, а с другой — болото. Некоторые, правда, выказывали чисто ослиное терпение и от железнодорожной насыпи не отходили ни на шаг. Но это мало помогало… В Панаме существует до пятидесяти разновидностей болотных комаров. Из них два сорта пользуются вполне заслуженной славой. Это так называемый анофелес, прививающий микробы быстротечной малярии, и стегомия — носительница желтой лихорадки. Две эти дамы ежегодно уносили больше жертв, чем вся испаноамериканская война, обошедшаяся Штатам в семь тысяч человеческих существований…

Над ухом у меня зазвенел невидимый комар, и я невольно отшатнулся.

— Не бойтесь… — успокоительно заметил Суарес. — Теперь их истребили, а если и осталось малость, так существуют ведь больницы и врачи.

— Благодарю покорно, — существовали же они и раньше!..

— Само собой понятно, но только пользование ими сопряжено было с некоторым неудобством. Для того, чтобы лечь в госпиталь, необходимо было совершить путешествие в Колон или Панаму…

— Побойтесь Бога, дон Родриго!.. Путешествие, когда протяжение всей линии каких-либо полсотни миль!

— Сорок семь, — я буду точен, но не забывайте, что на пространстве их изволили подвизаться ровно три тысячи бандитов…

— Вы шутите…

— Нимало. Когда у короля испанского родился сын, он объявил повальную амнистию всей сволочи, переполнявшей его тюрьмы, и добрая часть этих господ облюбовала для своих подвигов Панаму. По всей вероятности, страна не оправдала их надежд, и рыцарям большой дороги, за отсутствием работы, пришлось измыслить фикцию ее и, сообразно своим вкусам, развлекаться. Любимой их забавой стало — снять рельсы на протяжении двух-трех десятков футов и из засады наблюдать, как поезд слетает с насыпи и исчезает в топи. Обыкновенно погибали при этом машинист и кочегары, а груз из «дряни» с одинаковым успехом мог уйти в трясину и здесь, и на несколько миль дальше. О нем жалеть не приходилось…

— А люди?

— Что же делать… Такого рода трюк все-таки был безобиднее, чем нападение бандитов на партии рабочих и поголовное их истребление.

— На рабочих!.. С какой же целью? Чтобы заполучить ненужные им кирки и лопаты?

— Не думаю, сеньор!.. Всего скорей — для практики, чтобы не забывать основ своего дела. Ведь и крушения они устраивали бескорыстно, так сказать, для нравственного удовлетворения своих смятенных душ…

— Великолепно!

— Я вижу, дон Мигуэль, вам нравятся клочки моих воспоминаний. Душевно рад. Тем более, что все услышанное может вам пригодиться не дальше, как сегодня.

— Не понимаю…

— Потом! — переменил вдруг тон мой собеседник и, посмотрев на часы, прибавил: — Ну, кажется, пора… Извлеките-ка из футляра ваш бинокль. Прекрасно! Теперь смотрите по направлению моей руки. Вы видите?

— Тупик, которым кончается канал?

— Вот-вот!.. Это — плотина. Не отрывайтесь от нее, — через минуту будет взрыв.

Рука, державшая бинокль, у меня дрогнула. Запруда теперь казалась слишком близкой, и я с волнением прислушивался к ровному гулу пароходного винта. С каждым мгновением яснее выступали крутые обрывистые берега и темная преграда между ними; с каждым мгновением мы приближались к заложенной под нею мине…

Момент, поистине, был жуткий.

И вдруг мне показалось, что вся громада, пересекавшая канал, как будто бы вздохнула, всколыхнулась, точно огромная волна, и снова замерла, ничуть не изменившись. Но не прошло и четверти секунды, как вся она окуталась столбом коричневатого дыма, поднявшимся на недосягаемую высоту, и воздух всколыхнулся от оглушительного взрыва…

«Гатун» наш закачало, так что я еле устоял и должен был обеими руками уцепиться за опускавшийся подле меня канат…

— Вот ваш бинокль, — он не разбился, — послышался невозмутимый голос Суареса. — Смотрите поскорее!

Но было уже поздно…

Передо мною расстилалась прямая, как стрела, линия канала. Запруда Камбоа исчезла, точно ее вовсе не бывало, а пароход трещал и содрогался, летя на всех парах к Кулебре…

Еще немного — и на обоих берегах затрепетали флаги, послышались возбужденные возгласы тысячеголосых толп народа, треск невидимого фейерверка и колокольный звон.

«Гатун» убавил ход, и на носу его раздался вой сирены…

Я хотел что-то спросить у Суареса, но должен был отказаться от этой дерзкой мысли. Какофония, которой приветствовали американцы открытие канала, исключала всякую возможность разговоров. Оставалось только или присоединить свой голос к общей вакханалии бессвязных криков или ограничиться безмолвным наблюдением.

Я остановился на последнем…

Мы в это время медленно проходили место взрыва. На противоположных берегах, где еще несколько минут тому назад существовала гигантская запруда, уже дымились паровые землерои — машины, с такой же легкостью подымающие 60 пудов земли, как лавочник своим совком выхватывает из ящика фунт круп. Одна из них выкапывала теперь из красноватой глины до половины сидевшую в ней каменную глыбу. Бее глубже вонзались ее четыре железных зуба в мягкую тинистую почву, и с каждым разом заметнее раскачивался камень. Вдруг он подпрыгнул, точно подброшенный невидимой силой; железные челюсти землероя сжались, и кран со своей ношей взвился над палубой «Гатуна»…

Свались эта громада вниз — и наше путешествие окончилось бы общим некрологом.

Но камень не свалился… Как мячиком, швырнул им кран куда-то в сторону, на берег, и пароход благополучно углубился в выемку Кулебры…

Я много странствовал и много видел на своем веку, но никогда еще мне не случалось встречаться с таким красноречивым показателем бессилия природы в борьбе с настойчивостью человека, как в этот памятный для мира день. Трудно поверить в искусственность Панамского прохода через Анды, — настолько он естественен, настолько грандиозен…

Невольно хочется приписать его происхождение каким-то вулканическим переворотам, разъединившим эти горные массивы и отодвинувшим их верхние края почти на расстояние версты. Но это невозможно. Омягчающий процесс выветривания еще не наложил своей печати на обнаженные откосы, и стены их горят на солнце яркими красками своих пород. Серые, ярко-красные и желтоватобурые полосы ложатся друг на друга, изредка мелькнет на них темно-аспидным пятном постройка, а рядом с ней уж выступают пламенно-оранжевые блики.

— Любуетесь, сеньор? — слышу я голос Суареса, воспользовавшегося тем, что наша сирена замолчала.

— Невероятно!..

— Для зрения, пожалуй… А вечером я угощу вас столь же невероятным слуховым эффектом. Не понимаете? Тем лучше!..

II

За Рубиконом

Я, разумеется, не понимал, но дон Родриго не обманул меня и обещание свое исполнил…

Администрация канала, в числе других корреспондентов, пригласила и меня принять участие в торжественном банкете по поводу сегодняшних событий. Собрались мы в Панаме, на веранде тамошнего клуба «Young Men’s Christian Association» — «Союза христианской молодежи», имеющего свои отделения на всем материке.

Сотни лампионов преувеличенно ярко освещали и сам дом, и улицу, и математически правильно разбитый сад перед верандой. Но эта иллюминация предназначалась не для нас, — ею могли любоваться жители Панамы; что же касается «избранных», то мы, тотчас же по приходе, должны были занять указанные нам места вокруг огромного стола и приступить к уничтожению какого-то «комиссариатского обеда».

К счастью, Суарес уселся со мной рядом, чем я и воспользовался, не теряя ни минуты…

— Простите, дон Родриго, — я вам мешаю есть…

— Но вы не знаете, что означает только что произнесенный здесь термин?