Помоги проекту - поделись книгой:
— Спасибо, но я вовсе не грущу.
— Если тебе хочется поплакать, можешь не делать вид, будто в глаз попала соринка или…
— Все нормально, правда, — сказала Тиффани. — Честное слово.
— Понимаешь, такие вещи лучше не копить в себе, а то потом это может очень плохо сказаться…
— Я ничего не коплю, мисс Тик.
Тиффани и сама была удивлена тем, что ей совсем не хочется плакать, но не собиралась делиться этим удивлением с мисс Тик. Она заранее приготовила место для горя в своей душе, но оказалось, что ей нечем его заполнить. Возможно, потому, что все сожаления и колебания она оставила аккуратно уложенными и завязанными в узелок высоко на склоне холма, рядом с пузатой печкой.
— И конечно, если ты чувствуешь себя немного подавленной, ты можешь посмотреть на подарок, который этот юноша… — снова попыталась мисс Тик.
— Расскажите мне о тетушке Вровень, — перебила Тиффани.
Все, что она знала о своей будущей наставнице, — это имя и почтовый адрес. Зато адрес звучал многообещающе: «Маленький домик в лесу, у засохшего дуба возле Потеряхиной тропки. Если не застанете дома, положите письма в старый башмак у двери».
— Ах да, тетушка Вровень… — Мисс Тик смирилась с поражением. — Ну конечно… На самом деле она не так уж и стара, но говорит, что третья пара рук по хозяйству ей бы не помешала.
Тиффани никогда ничего не пропускала мимо ушей, даже когда разговаривала с мисс Тик.
— Выходит, она живет не одна? — спросила девочка.
— Э-э, нет. Не совсем так.
— Значит, у нее четыре руки?
Тиффани чувствовала, что мисс Тик пытается увильнуть от ответа.
Ведьма вздохнула. Ужасно трудно иметь дело с человеком, который все замечает. Это совершенно сбивает с толку.
— Когда вы встретитесь, ты сама все поймешь. Я не могу объяснить — что бы я ни сказала, это тебя только запутает. Уверена, вы с тетушкой поладите. Она умеет находить общий язык с людьми, а в свободное время занимается ведьмовскими изысканиями. И еще она держит пчел. И коз — их молоко, я уверена, очень полезно, ведь оно содержит гомогенизированные жиры.
— А что такое «ведьмовские изыскания»? — спросила Тиффани.
— О, это очень древнее ремесло. Она составляет новые чары, пытаясь понять, как люди когда-то додумались до старых. Знаешь все эти рецепты, где предлагают взять «летучей мышки ушки и пальцы от лягушки»? Ни у кого из нас ни разу ничего такого не получилось. Но госпожа Вровень считает, это только потому, что мы не знаем, какой вид лягушек брать и какие пальцы…
— Простите, я не стану помогать резать невинных летучих мышей и лягушек, — решительно сказала Тиффани.
— Что ты, тетушка Вровень никогда никого не убивает! — поспешно заверила ее мисс Тик. — Она использует тела животных, которые умерли своей смертью: погибли под колесами повозок или покончили с собой. У лягушек, знаешь ли, бывают тяжелые приступы депрессии…
Телега катилась себе по пыльной белой дороге, пока не скрылась из глаз.
И ничего не произошло. Жаворонки заливались в небе, летая так высоко, что их невозможно было разглядеть, ветер разносил по лугам семена трав, овцы блеяли на пастбищах Меловых холмов…
А потом что-то прокатилось следом за телегой. Оно было как маленький смерч — о том, что оно вообще здесь, говорило только облачко пыли над дорогой. Оно пролетело мимо, гудя, как туча мух.
И тоже скрылось за холмом.
Спустя какое-то время в траве раздался голосок:
— Раскудрыть его! Оно ж за ней прет, зубдамс!
Другой голос сказал:
— Но стара-то карга ж его усечет, агась?
— Чегой? Учителка? Да кака с нее карга-то!
— У ней чепунец колом, Грамазд Йан, — возразил второй голос с легким упреком. — Ты на цветики-то ее не смотри, я сам зырил: она шнурик дерг — и чепунец как встопырится!
— Ах-ха, Хэмиш, твоя правда, как шкрябить и читить она будьте-нате, но чегой в книхах нет, об том она ни бум-бум. И ты как хошь, а я при ней носу не кажу. Она така, что сразу про тя шкряб-шкряб. А ну, быро — надо кельду сыскнуть.
Нак-мак-Фигли из клана Мелового холма ненавидели записи во всех видах по многим причинам, но главным образом потому, что
Но теперь у них появилась новая кельда, а новая кельда приносит новые идеи. Так специально заведено, чтобы жизнь и уклад клана не слишком застаивались. Кельда Джинни выросла в клане Долгого озера высоко в горах, а тамошние пикеты умели писать.
И она не видела причин, чтобы ее муж не умел. Так что в эту самую минуту Явор Заядло остро чувствовал на собственной шкуре, что Джинни — не кто-нибудь, а кельда.
По его лбу ручьями стекал пот. Явор Заядло однажды забил волка в одиночку и с радостью согласился бы повторить этот номер, причем с закрытыми глазами и с одной рукой, привязанной за спиной, лишь бы не делать того, что ему приходилось делать теперь.
Первоначальные навыки письма он уже освоил. В его понимании они заключались в том, чтобы:
1) стащить бумагу;
2) стащить карандаш.
Но, к его сожалению, дело этим не ограничилось.
И вот сейчас Явор Заядло держал огрызок карандаша обеими руками, а двое братьев толкали его к клочку бумаги, прибитому к стене (это был старый счет на колокольчики для овец). Остальные пикеты с трепетом наблюдали за действом, расположившись на многочисленных галереях.
— А мож, я мал-помалу начну, а? — упирался Явор Заядло. Упирался он так старательно, что его пятки оставляли две борозды на земляном полу пещеры. — Со всяких там препинаков…
— Ты — Большой Человек клана, Явор Заядло, знатца, должон быть перв и на письме. Чтоб мой муж — и не мог написать даж свое имя? Или я не показала те, как шкрябать буковы?
— Ах-ха, женсчина, видал я те мерзявые гнутые разбредовины! А это ё на меня пырилось в ответ! Я б той букове люлей надавал, а то нагла больно!
— Слухай меня. Приткни карандах к бумаге. Я буду грить, как шкрябить. — Джинни скрестила руки на груди.
— Да от этой шкрябиловки сплошь беды! — взвыл Явор Заядло. — Одно-едино писанное словцо могет на висельницу привесть!
— Ты мне это брось! — рявкнула Джинни. — Дело-то плево. Верзунские маляшки, и те шкрябают. А ты уже взрослявый Фигль!
— А ишшо эта шкрябиловка все грит и грит за тебя, даже когда ты давно копытсы склеил. — Явор Заядло размахивал карандашом так, будто пытался отогнать злых духов. — И не гри мне, что эт’ норм.
— А, дык ты боишься? — пошла на хитрость Джинни. — Ну что ж, лады. Каждый Большой Человек чего-то да струснет. Забери у него карандах, Вулли. Не могу ж я требовать от мущщины, чтоб он заборол свои страхи.
В пещере повисла гробовая тишина. Туп Вулли неловко взял огрызок карандаша из рук Явора. Взгляды сотен крошечных глаз были прикованы к Большому Человеку. Явор Заядло развел руками. Свел их обратно. Громко засопел, сверля бумагу сердитым взглядом. И воинственно выпятил челюсть.
— А тебе грррабли в рот не кладай, Джинни мак-Фигль! — сказал он наконец, поплевал на ладони и выхватил у Тупа Вулли карандаш. — А ну, дай сюдыть это орудие погибели! Эти твои буковы даж не поймут, откудыть по ним прилетело!
Он взял карандаш на изготовку и принял боевую стойку перед бумагой.
— Вот и молодца, — похвалила Джинни. — Первая букова — «Я». Эт’ которая как жиренный верзун, который куды-кось топ-топает.
И Явор Заядло, на глазах у всего честного народца, высунув язык и сопя от усердия, кинулся в бой. Одолев очередную палочку или загогулину, он всякий раз вопросительно смотрел на кельду. Наконец дело было сделано.
— Вот и умница, — похвалила Джинни. — Неслабо сработано.
Явор Заядло отступил на шаг и критически осмотрел запись.
— Че, зубдамс? — спросил он.
— Зубдамс, — подтвердила кельда. — Ты таки нашкрябил свое имя, Явор Заядло!
Фигль снова уставился на клочок бумаги и спросил:
— И че, теперь век воли не повидать?
Рядом с кельдой кто-то негромко кашлянул, вежливо привлекая к себе внимание. Это была жаба, точнее, Жаб. Его все звали Жаб, потому что имена у жаб не в ходу. Что бы там ни думали люди, ни одну жабу не зовут Томми или еще как-нибудь. Такого просто не бывает.
Когда-то Жаб был адвокатом — и человеком, жабы-то обходятся без законников и законов. В жабу его превратила фея-крестная. Вообще-то она хотела превратить его в лягушку, но не очень хорошо представляла себе разницу. В последнее время Жаб жил в кургане вместе с Фиглями и приходил им на помощь, когда требовались умозаключения.
— Как я уже вам говорил ранее, господин Заядло, само по себе написание имени не может иметь никаких дурных последствий, — сказал Жаб. — И в вашем имени в письменном виде нет абсолютно ничего противозаконного. Если только, — добавил он с чисто адвокатской усмешкой, — не рассматривать его как чистосердечное признание.
Никто из Фиглей не засмеялся. Они привыкли, чтобы шутки были малость, ну, посмешнее, что ли.
Явор Заядло с серьезными видом разглядывал свои весьма неровные каракули.
— Но эт’ ж мое имя нашкрябано, а?
— Безусловно, господин Заядло, — подтвердил Жаб.
— И ничего дурственного с того не стряслонулось, — констатировал Фигль. Он присмотрелся к буквам пристальнее. — А почем ты бум-бум, что оно справду мое?
— А вот за этим и надобно уметь читать, — вмешалась Джинни.
— Это когда буковы обращаются в голосы в балде? — уточнил Явор Заядло.
— В идеале — да, — сказал Жаб. — Но мы решили, вам проще будет начать с более
— А мож, я тогось, токо шкрябить буду, а читит пусть кто-нить ишшо, а? — без особой надежды предложил Явор Заядло.
— Вот уж нае, мой муж должон и то, и другое уметь, — заявила Джинни, вновь сложив руки на груди.
Когда жены пикетов складывают руки на груди, остается только смириться с судьбой.
— О бедный я, все спротив мя — и женечина, и жаба, — покачал головой Явор. Но когда он снова уставился на плоды своих трудов, в его глазах промелькнула легчайшая тень законной гордости. — Но эт’ все ж мое имя, так? — спросил он.
Джинни кивнула.
— Мое само взаправдашне шкрябано имя, и никаких вам «хватануть живым или мертвым» или чего ишшо тако. Мое имя, мной нашкрябано.
— Да, Явор, — сказала Джинни.
— Моенное имище, как есть. И никакая чучундра с ним ниче тако не сотварнет. Ниче ведь моему имищу не грозится?
Джинни взглянула на Жаба, но тот лишь пожал плечами. Дело было в том, что мозги среди Фиглей распределяются неравномерно — большая часть достается женщинам.
— Эт’ вам не хухры-мухры, это вам имище настоящее, шкрябано так, что никто ему нипочем, — не унимался Явор Заядло. — Эт’ магия-чудия, вот что, эт’…
— Ты букову «я» нашкрябил нетудыть и запропустил «а» и «о» в «Заядло», — перебила Джинни, поскольку всякая порядочная жена должна заботиться о том, чтобы муж не лопнул от гордости.
— О женсчина, я ни бум-бум, кудыть тот жиренный верзун прет, — отмахнулся Явор Заядло. — С этими жиряками никогды наперед не сказанешь, кудыть их понесет. Это каждый истовый шкрябильщик кумексает. Вон, зырь: то он топ-топ сюдыть, то — тудыть… — Он с гордостью воззрился на свою писанину:
RBOP ЗЯДА
— Ас этим «a-о» ты вообсче ни бум-бум, — заявил он. — Все правно нашкрябано: «зэ», «я», «дэ» и «ло»: Заядло. Вишь? Кумексать надыть! — Он воткнул карандаш себе в волосы и, задрав нос, посмотрел на жену.
Джинни вздохнула. В детстве у нее было семьсот братьев, так что она отлично знала, что мысли любого мужчины бегут очень быстро, но зачастую совсем не в ту сторону. А если мужчинам не удается приспособить то, что они думают, к тому, что есть, они норовят приспособить то, что есть, к тому, что они думают. И обычно, советовала ей мама, в таких случаях лучше с ними не спорить.
По правде говоря, только пять или шесть пикетов из клана Долгого озера умели как следует читать и писать. Грамоту считали странным увлечением, скорее для тех, кто малость не от мира сего. Ну в самом деле, какой с нее прок, когда, положим, начинается новый день? Буквы не помогут одолеть голыми руками форель или разбойно напасть на кролика с целью отобрать у него шубу и вкусное мясо. От писанины не запьянеешь. Ветер не прочитаешь, по воде не напишешь.
Но над записями не властно время. Они доносят голоса Фиглей, живших много лет назад, и видевших странное, и делавших удивительные открытия. От этого пикетов бросало в дрожь, потому-то некоторые считали, что читать и писать — дурное дело. Но в клане Долгого озера думали по-другому. И своему новому клану Джинни желала только добра.
Быть молодой кельдой нелегко. Ты приходишь в чужой клан вместе с несколькими братьями, которые отправились с тобой, чтобы тебя охранять. Там ты выходишь замуж, и у тебя разом появляются муж и несколько сотен деверей. Если слишком много думать об этом, сердцу становится неспокойно. Дома, на острове посреди озера, Джинни могла хотя бы с мамой поговорить. Но кельде никогда не вернуться в родной дом.
Если не считать нескольких братьев-телохранителей, она совсем одна.
Джинни страдала от одиночества, и тоски по дому, и страха перед будущим. Вот почему совершила ошибку…
— Явор!
В лаз, ведущий в пещеру и замаскированный под кроличью нору, ввалились Грамазд Иан и Хэмиш.
Явор Заядло сердито посмотрел на них:
— Эй, мы тута в буковы играемся!
— Ах-ха, Явор, но мы, как ты велел, зырили, чтоб наша мала карга типсы-топсы отбыла, а за ней роевник прется!
Явор Заядло выронил карандаш.
— Взаправды? Нивраз об них в этом мире не слыхал!
— Точняк, Явор! — подтвердил Грамазд Йан. — Он так гундел, что у меня все зубья заныли!
— Дык че ж вы ей не сказанули, тупитлы? — заорал Явор.
Поделиться книгой: