Нечто серое

Хотелось кричать. Громко. На всю катушку. Но из горла вырвался только жалкий сип.

— Стас! Помоги! — крикнул запертый в доме Николя. Нужно предупредить его. Нужно сказать ему…

Сказать ему что? Что снаружи шланг пожирает Быка?

Мишка попятился, не сводя взгляда с висящего в воздухе парня. Стас уже не шевелился. Его труп покачивался на серой удавке и с каждым хлюпающим звуком таял.

— Мишка! Стас ушел? — испуганно взвизгнул Николя. Друг, запертый в доме, где скрывалось серое… Логово щупальца. Логово червя.

Мишка не ответил. Он отступал прочь от проклятого дома и стремительно худеющего Быка. Под ногами мягко скрипел снег, и ему вторило чавканье из шланга. Где-то далеко-далеко залаяла собака.

Мишка вдруг понял, что может говорить. Что достаточно набрать полную грудь воздуха и заорать. Заорать так, чтобы Николя вырвал свою чертову ногу из захвата гнилых половиц, проломил стену, окно или что там еще есть — и сбежал.

Но любой звук мог привлечь ЭТО. А если ОНО бросит Стаса и обнаружит на участке еще одного гостя…

— Мишка-а-а-а! Помоги-и-и-и!

Мишке стало так жарко, словно на дворе была середина июля. Неожиданно четко он понял, что не хочет умирать. Неожиданно трезво осознал — что смерть это не нечто далекое, а злобная тварь способная выскользнуть из темноты здесь и сейчас. И все романтические грезы о том, как близкие и Светка рыдают на его похоронах, после того когда он героически гибнет (а он любил помечтать об этом под грустную музыку, в темноте) — рассыпались в одну секунду. Под крик друга о помощи.

Мишка молча развернулся и дал деру. Проваливаясь по колено в снег, помогая себе руками, он добрался до границы участка с хлипким штакетником, рванул забор на себя, перевалился через покосившиеся деревянные зубья. Упал лицом в снег. Что-то поцарапало ему бровь.

И в тот же миг шеи коснулось липкое и холодное. Крик взметнулся к горлу, но окаменевшие мышцы выпустили наружу только хрип. Мишка взмахнул рукой, желая стряхнуть нечто, но то охватило его за шею и рывком подняло на ноги. Дыхание сбилось, горло заболело.

Снег перед ним забурлил, будто под снежным покровом боролись, сбиваясь в клубок, несколько змей. Щупальце, держащее Мишку, тянулось оттуда же.

Как завороженный, он смотрел, как из снега вырастает обтянутый слизью комок, как вытягивается в человеческую фигуру, будто терминатор из жидкого металла.

К горлу подкатил противный ком, и Мишку вырвало. Щупальце на шее пульсировало, словно тварь все еще гоняла в себе останки Стаса.

— Я так не играю, — прошептал Мишка. Он перестал быть смелым парнем, который отправился в ночь искать приключений. Ему снова было три-четыре года, и он опять боялся спать без ночника.

— Я так не играю.

Серое приняло образ человека и по-птичьи наклонило склизкую голову. Щупальце у шеи Мишки заскользило, втягиваясь обратно в снег.

Спустя миг оно вернулось с подарком. Обтянутый слизью кривой, ржавый нож упал на снег перед Мишкой. Серое приблизилось.

— Не надо, — вырвалось из груди у парня. Пробилось сквозь грудную клетку вместо крика ужаса. Жалкое, по-детски беспомощное. — Пожалуйста… Не надо.

Он попытался отползти, но уперся в покосившийся забор. Прижался к нему спиной и подтянул колени к груди.

— Пожалуйста…

Серое студенистой массой перетекло еще ближе, и подтолкнуло нож к Мишке.

В голове моей опилки.

Серое подтекло так близко, что Мишка почувствовал, как, несмотря на мороз, от твари веет сыростью. Он зажмурился, но даже с закрытыми глазам чувствовал близость ЭТОГО.

Между ними было не больше сантиметра. Один удар. Всего один удар. Снизу вверх. Мишка сжал рукоять ножа так сильно, что заболели пальцы.

Но что если он промажет?! Что если ОНО не умрет?

Висков коснулось что-то липкое и холодное.

Сталь в плоть. Сталь в плоть. Опилки. В голове опилки. Мама. Николя. Николя! УБЕЙ УБЕЙ УБЕЙ! Кто лучше? Кто лучше?

В штанах стало тесно. Мишка распахнул глаза, чувствуя эрекцию лишь от мысли, как нож входит в теплое тело. Боже, это будет чудеснее, чем то обещание в глазах порно-брюнетки.

Во рту пересохло, на лице появилась голодная улыбка. О да… Это будет действительно чудесно. Серое открыло ему глаза. Серое…

— МИША-А-А-А! — заорали в доме.

Опилки. Опилки. Зачем. Сталь в плоть. Плоть. Николя. Ты лучше всех своих друзей?

Щупальце убралось, и вместе с ним ушло волшебное возбуждение. Где-то вдалеке загудел поезд. С того места, где сидел Мишка был виден далекий огонек в одном из коттеджей. Метров пятьсот до него, вверх по склону. Там наверняка играет музыка, какой-нибудь богатый питерец смотрит кабельное телевиденье или пьет дорогой коньяк. Или делает еще что-нибудь такое, что никогда в жизни не станет доступным простому парню из Дубово.

И эта скотина никогда-никогда не услышит и не поможет воришке, застигнутому на чужой земле серой мерзостью. И никогда-никогда холодная сталь не вспорет жирное брюхо.

Вновь эрекция.

Сталь в плоть. Сталь в плоть. В голове моей опилки. Ты лучше? Он лучше? Хочу лучшего!

Мишка встал на ноги, посмотрел в сторону дома.

— Где вы, ребята?! — послышался оттуда голос Николя.

Мишка ловко перебрался через забор и зашагал в сторону дома. Серое жирной тушей ползло рядом. Можно было бы прыгнуть к нему, можно было бы полоснуть тяжелым ножом, зажатым в правой руке.

Вот только зачем? Оно пообещало ему такое, от чего непросто отказаться.

Когда Мишка оказался у злополучного окна — от Стаса осталась лишь груда одежды, покрытая кровью, слизью и вонючим дерьмом. Щупальце еще свисало из шланга, вылизывая останки Быка.

— Миша! — крикнул Николя.

— Погоди, — прохрипел Мишка. Облизнулся. — Сейчас. Погоди.

Куда девать нож? Почему-то это показалось важным. Мишка остановился у оконного проема, вглядываясь в темноту. Он чувствовал серое у своего уха. Склизкая голова на вытянувшейся шее заглядывала в окно вместе с ним.

Мишка сунулся в проем, осторожно положил на усеянный осколками матрац нож и, зажмурившись, полез внутрь.

Почему-то ему представилось, что пока он сучит ногами, проталкиваясь в дом, серое щупальце примеряется к тому месту, над которым так много шутят. Представил, как его тело пронзает резкая боль, а затем раздается чавканье, и его внутренности уходят в глотку серого. Холодеющие руки цепляются за оконную раму, а он все пытается вырваться, пытается уползти прочь.

— Мишка, ты чего так долго? А? — Николя нервничал. Да что там, в голосе друга звенела истерика. О, если бы он видел то, что видел Мишка…

Мишка протиснулся в комнату, нашарил в темноте нож.

— Ты где?

— Я тут, Миш!

— Иду.

Он стащил рукавицу, чтобы лучше чувствовать нож.

Сталь в плоть, сталь в плоть. Хочу лучшего!

Фонарь лежал в проходной комнате, на полу. Луч света падал на стену с желтыми обоями. Мишка нагнулся, поднял его и огляделся.

Странное вожделение растворилось в один миг. Будто с него сдули паутину. Мишка вдруг четко осознал себя стоящим в чужом доме, с ножом в руке, с вздыбленным членом и желанием выпотрошить лучшего друга. Его бросило в пот.

— Что со мною… — прошептал он. — Что это?

Ноги подкосились от слабости, и Мишка со стоном сел прямо на пол. Посмотрел на кривой нож в руке и с ужасом отбросил его прочь. А затем снова проблевался, вспомнив себя минутой раньше, вспомнив эту слизь на висках.

— Коля? Ты где? — почти прохрипел он. Его заколотил озноб. Челюсти застучали так, словно оказались механической игрушкой. Хотелось лечь набок, накрыться чем-нибудь с головой и нагреть воздух хотя бы дыханием. А еще лучше проснуться. Просто проснуться, пойти в комнату родителей, чего он не делал уже много лет, и плюхнуться между ними на кровать. Не слушать ехидные комментарии отца или волнение матери, а просто быть рядом с ними.

Как можно дальше отсюда.

Мишка всхлипнул, вытер нос рукавом и обыскал комнату лучом света. Тот вновь скользнул по стенам, отразился в зеркале шкафа и ткнулся в угол проходной. Прямиком в икону. Большие глаза какого-то святого грустно смотрели прямо на Мишку. И этот взор придал ему сил.

— Господи, помоги мне, — прошептал Мишка. Он никогда не был верующим. Не знал ни единой молитвы, а над бабулями, которые «хотели бы поговорить о Боге» смеялся в голос. Но сейчас вряд ли на планете нашелся бы кто-нибудь настолько верующий.

Та мерзость, подселенная в его мысли, ушла благодаря иконе. Наверняка! Так оно и случилось.

— Миша-а-а! — проскулил Николя из соседней комнаты.

— Я тут! — ответил Мишка. — Я сейчас!

Он нашарил фонарем стул и подтащил его к углу. Забрался наверх и снял икону со стены. Прижал к груди, словно ребенок любимую игрушку. В глазах щипало от слез.

Это все не со мною. Это не со мною. Я хочу проснуться.

Мишка отвесил себе оплеуху и всхлипнул. Лик святого силился прорезать суровым взглядом кромешную тьму, а там, по ту сторону стен, кружило серое. И оно, Мишка знал, никого не выпустит.

— Коля, ты видел его?

Может, исчезнет утром? Если они досидят до утра, под защитой неведомого святого, то серое уйдет?

— Миша! Миша, помоги! — Николя словно и не услышал друга. И этот ответ невпопад больно саданул по сердцу.

Мишка толкнул дверь в комнату, откуда доносился голос приятеля. Та с глухим стуком ударилась ручкой о стену.

Конечно же, история про провалившийся пол оказалась байкой. Можно было сразу догадаться, еще тогда, когда серое послало его сюда с ножом.

Николя стоял между мраморным столом и древней печкой… Вот только это был не Николя. Нижняя часть его тела превратилась в бурлящий слизью комок. Как будто кто-то вывалил огромную червячницу и сверху воткнул в нее Колю Французова, как свечку. Мишку опять затошнило, но он удержался.

То, что было Николя подняло голову и что-то пробормотало. А потом звонко вскрикнуло:

— Миша, помоги!

— Коля?

Друг как-то странно вздохнул. Резко и…

Сладострастно?!

— Коля…

Мишка осторожно вошел в комнату, выставив перед собою икону. Николя что-то чуть слышно прошептал. Темноту прорезал стон. И это напомнило Мишке о холодном щупальце у виска. Напомнило о мыслях, об ощущениях. Надо бежать. Зря он сюда полез.

Опилки. Опилки. Опилки.

Он опустил луч света на кокон, опутывающий Николя. Потом направил в лицо приятелю. Глаза друга были широко раскрыты, но виднелись лишь белки. Парень подергивался и беспрестанно шевелил губами.

— Пошли прочь! — вдруг заорал Мишка. Ткнул в сторону клубка червей иконой. Зашипело так, будто кто-то плеснул воды на раскаленную сковородку. Кокон надорвался, подался назад, но удержался, каплей обволакивая ноги Николя.

В просвете слизи показались его джинсы.

— Отстаньте от него! Прочь! Прочь!

Он сделал шаг вперед, затем другой. От шипения заложило уши, но черви отступали. Кокон распался на десяток щупалец, которые быстро бросились по углам.

— Коля! Коля!

Мишка панически поворачивался то в одну сторону, то в другую, отгоняя иконой и фонарем тени в комнате.

— Коля?!

Друг рухнул на колени, уперся левой рукой в доски и шумно проблевался.

— Коля?!

— Что это… Где оно? — просипел тот.

— Господи, Коля! Ты в порядке?

— Где оно?! — повторил Николя. Он поднял голову. — Миша? Что ты сделал?

— Эта икона! Она прогнала его! Боже, Коля, ты живой! Надо выбираться отсюда. Выйдем на улицу и бегом до машины, да?

Мишка, не переставая озираться, подошел к другу поближе. Присел рядом.

— Коля?! Не молчи, пожалуйста!

— Я хочу его, — сказал друг и прежде чем Мишка успел среагировать, ударил его кривым ножом в живот. — Ты прогнал его, а только оно имеет смысл. Я понял. Я хочу еще раз. Хотя бы раз.

Мишка со стоном упал на колени, зажимая ладонью рану. В живот словно налили кислоты, но крик так и не пробился наружу. Стукнулась о пол рамка иконы, и Николя в тот же миг сграбастал картину. Ощерился и разрезал лик старца на две половины.