Помоги проекту - поделись книгой:
— Мне солнечная сторона противопоказана, у меня — нервная система в систематическом беспорядке. И тоже справка есть из поликлиники.
— Тогда… ладно уж, для вас на все иду. Берите… (тут Федор Павлович сделал паузу) отдельную однокомнатную квартирку… там же на Колотушинском… куколка — не квартирка!
— Не поеду в отдельную — жуликов боюсь.
— Да что вы говорите, Аграфена Ильинична?! — Федор Павлович развел руками. — Какие жулики?!.
— Обыкновенные, про которых в газетах пишут. На последней странице. Подумают: кассирша — значит при деньгах, да еще одна проживает. Заберутся и придушат.
Федор Павлович посмотрел на Сухарькову — глаза у него были мученические, шалые — и сказал хрипло:
— Против жуликов замок можно навесить на дверь надежный, с секретом!
— Теперь таких замков не делают!
— Помогу — достанем.
Сухарькова неопределенно пожала плечами, и обрадованный Блескунов перешел в решительное наступление:
— Соглашайтесь, Аграфена Ильинична! Ведь этакое счастье вам подвалило: не квартирка — куколка! При такой квартирке вы и супруга быстро себе подберете. Не забудьте меня-то на свадьбу пригласить! Завтра за ордером приходите, а послезавтра — переедете.
— А где я транспорт достану для переезда?!
— Поможем, обеспечим!
— Нет, послезавтра я не успею. Мне одной не управиться с вещами.
— Неужели у вас никого из родственников нет, чтобы вам помогли в этом деле?
— Есть племянник… да я с ним в ссоре.
— Заставлю помириться. Где племянник работает?
— В Главпродтранспорте, экспедитором!
— Позвоню в местком, в партийную организацию, — одним словом, нажму по всем линиям. Безобразие какое, — родную тетку родной племянник держит в таком забросе!.. Ну как, Аграфена Ильинична, договорились насчет квартирки?
Сухарькова с той же неопределенностью пожала плечами и поднялась.
— За ордером завтра приходите! — сказал Федор Павлович, с трудом сдерживая свою радость. — Без очереди получите, я дам распоряжение! До скорого свидания!
Сухарькова вышла. Федор Павлович тоже поднялся из-за стола, с удовольствием потянулся. Ну, кажется, вытащил занозу!
Дверь отворилась, и в кабинет вскочила Лидочка. Кудряшки растрепаны, в глазах — искорки смеха.
— Федор Павлович, Сухарькова сейчас оступилась…
— Неужели ногу сломала?
— Нет, но просила вам передать, что за ордером не придет, потому что это плохая примета. Не к добру, говорит!.. Будете дальше граждан принимать?.. Ой, что с вами?!
Покачнувшись, Федор Иванович тяжело опускается на стул. Перед глазами его плавают темные круги, грудь пронизывает острая колющая боль. Заноза осталась и сидит крепко!
ГОВОРИТ БУКАНОВ
Жена с дочкой Иринкой, студенткой-первокурсницей, пошли в кино, а Сергей Петрович заупрямился и категорически отказался их сопровождать. Нужно кое-что проштудировать к завтрашнему совещанию да и голова побаливает.
Голова у Сергея Петровича не болела и штудировать было нечего. Просто захотелось побыть вечерок одному, посидеть перед телевизором, поваляться с книжкой в руках, а то вон та же Иринка совсем засрамила отца: «Ты, папочка, напрасно игнорируешь художественную литературу, это грозит тебе интеллектуальным и эмоциональным усыханием!..»
Поваляться с книжкой в руках Сергею Петровичу, однако, не удалось. Только он, сбросив шлепанцы и уютно накрывшись халатом, расположился на диване, только, раскрыв свежую книжку толстого журнала, приступил к спасательному обводнению своего пересыхающего интеллекта, как зазвонил телефон.
Чертыхнувшись, Сергей Петрович недовольно поднялся, подошел к письменному столу, снял трубку:
— Слушаю!
— Сергей Петрович?
— Да! Кто говорит?
— Говорит Буканов! — ответила трубка жирно-рокочущим баском.
Сергей Петрович оторопел. Зачем Буканову — тому самому Буканову! — звонить ему, Сергею Петровичу?! Он, Сергей Петрович, правда, возвышается — и прочно возвышается! — на довольно видной ступеньке иерархической лестницы в своем управлении, но это именно только ступенька, а Буканов занимает, вернее, занимал самую высокую ее площадку, откуда не так давно и слетел. Вернее, спланировал. Под большим углом снижения. Куда его назначили-то? Кажется, в какой-то технический журнал!
— Сергей Петрович, куда вы пропали? — с легкой усмешкой сказала трубка тем же рокочущим баском, в котором Сергей Петрович вдруг уловил знакомые нотки. Ну, конечно, это Колька Солодов звонит, сослуживец, товарищ по институту. Его голос! До седых волос дожил, а не оставляет студенческие шуточки!
— Бросай, Колька, свою художественную самодеятельность! — ворчливо сказал Сергей Петрович. — Я тебя узнал.
— Меня, правда, зовут Николай, но я скорее Николай Григорьевич, чем Колька! — ответила трубка с той же жирноватой усмешкой.
— Слушай, неужели тебе не надоело паясничать?!
— Сергей Петрович, ей-богу, это говорит Буканов.
— Шутить, весь век шутить, как вас на это хватит! Из Демьяна Бедного. Про таких, как ты.
— Точнее, из Грибоедова, — поправила Сергея Петровича трубка, — про Чацкого, слова Софьи. Только там другой глагол стоит, Сергей Петрович. Не «хватит», а «станет». «Как вас на это станет!»
— Нет, именно хватит! — вскипел Сергей Петрович. — Хватит, кончай бодягу, Николай, надоело! Солидный мужик, отец семейства!.. Говори, что тебе нужно!
После секундной паузы трубка, хохотнув, сказала:
— А давай, Сережа, допустим, что тебе звонит действительно Буканов. Что бы ты ему сказал?
— Послал бы этого фанфарона подальше и повесил трубку!
— Разве Буканов… такой уж фанфарон?
— Фанфарон! — убежденно отозвался Сергей Петрович. — И к тому же груб, как утюг. Ты ведь на себе его грубость испытал? Забыл, как на парткоме дело разбиралось?
— Не забыл! — серьезно сказала трубка. — Даже помню, что ты, Сергей Петрович, сидел и молчал тогда. Ни одного слова в осуждение Буканову ты лично не произнес.
— Мы же с тобой, Коля, уже объяснялись по этому вопросу, — заторопился Сергей Петрович. — И я свою ошибку тут же признал. Смалодушничал! Да, да — смалодушничал. Зачем ворошить старое?!
— Я хочу только сказать, что твое малодушие и Буканову тоже не пошло тогда на пользу, — сказала трубка.
Какой-то странный разговор! Куда гнет Колька Солодов? Непонятно!
— Знаешь, Коля, если серьезно говорить, — начал Сергей Петрович издалека, — то у Буканова были и свои положительные качества.
— Почему же тогда его сняли?
— Сверху виднее почему!
— Снизу тоже было видно! — сказала трубка.
— Ты имеешь в виду всю эту глупую шумиху с Громыхинским комбинатом? — спросил своего собеседника Сергей Петрович.
— Хотя бы!
— Да, тут дело пахло форменным очковтирательством. Мощности еще, собственно говоря, не освоены, а он бухает во все торжественные колокола. Ты помнишь, какую он речугу закатил на активе?!
— Помню! — мрачно сказала трубка. — Его тогда здорово раскритиковали — Буканова. Один только ты, Сергей Петрович, меня поддержал. Осторожненько, но все же поддержал. В общем, из редакции вам позвонят. До свиданья!
Минуты две Сергей Петрович сидел неподвижный, как собственное изваяние, держа в руке телефонную трубку, издававшую частые требовательно-визгливые гудки. Наконец очнулся, положил трубку на рычаг и сейчас же снова снял и быстро набрал номер домашнего телефона Солодова:
— Николай, ты?
— Здорово, отец Сергий! Что скажешь?
— Ты мне сейчас звонил? Только без фокусов: да или нет?
— Нет! А что такое?
— Понимаешь… позвонил кто-то… назвался Букановым… плел всякую чепуху… что за шутки дурацкие.
— Почему шутки?! Мне он тоже звонил, приглашал сотрудничать в его журнале. Собирает, как он сказал, «живые силы» — теоретиков и практиков! Такой, понимаешь, стал демократ, куда там! А может быть, критика на него подействовала? Бывает ведь и так!
…Когда мать и дочь вернулись из кино, они застали Сергея Петровича сидящим на диване в позе глубоко задумавшегося человека. Раскрытая книжка толстого журнала лежала у него на коленях.
Иринка — худенькая, черненькая, похожая на графического бесенка — подошла к отцу, поцеловала его в щеку и сказала, смеясь:
— Вот видишь, папочка, как хорошо действует на тебя художественная литература.
— А что такое, Иринчик?
— Поомотри на себя в зеркало — у тебя лицо стало какое-то такое… просветленное. Что ты читал — стихи или прозу? Наверное, — стихи!
— Скорее… критику! — сказал Сергей Петрович и, чтобы перевести разговор на другую тему, с большей, чем обычно, обстоятельностью стал расспрашивать жену и дочь, что они видели в кино и понравилась ли им картина.
СВАДЕБНЫЙ ПОДАРОК
В цехе многие замечали, что Леша Струнников неравнодушен к Даше Карпенко. Это бросалось в глаза.
На вечерах в заводском клубе, когда после киносеанса или лекции в нижнем фойе начинались танцы под духовой оркестр, Леша приглашал только Дашу.
В обеденный перерыв, когда молодежь собиралась на заводском дворе в жидкой тени юных тополей у фонтана, всегда получалось так, что Леша оказывался рядом с Дашей, а маленькая Дашина рука, прохладная и твердая, — в Лешиной, большой и жаркой.
Сама собой разгоралась песня.
запевала Даша высоким и чистым, радостным сопрано.
вторил ей Леша солидным басом и так выразительно смотрел при этом на нежную смуглоту Дашиной загорелой щеки, что каждому было ясно, какую именно девушку имеет в виду Леша Струнников.
Клава Прошина, всезнайка и хохотунья, Дашина приятельница, толкала соседей локтями и, показывая глазами на Лешу и Дашу, жарко шептала:
— Вот увидите — поженятся они. Через неделю, ну от силы через две. А что? Ребята хорошие!
Этот прогноз был близок к истине. Но для того чтобы он осуществился, Леша Струнников должен был объясниться с Дашей и сказать ей о своем чувстве.
А ему было очень трудно и даже страшно сказать девушке эти несколько магических слов и потом ждать ответа, от которого, как кажется в ту роковую минуту, зависит вся твоя жизнь.
Провожая Дашу после работы домой по узкой зеленой тропинке вдоль железнодорожной насыпи (завод стоял за городом), Леша Струнников не раз загадывал: «Вот дойду до той козы и… скажу все!» Но, поравнявшись с козой, привязанной на длинной веревке к колышку, Леша почему-то произносил другие слова.
— Посмотри, Даша, — говорил Леша, — какая смешная коза! Она смотрит с таким удивлением, как будто видит людей впервые в жизни.
И Даша отвечала:
— Действительно, эта коза смотрит на нас, как баран на новые ворота.
Поделиться книгой: