Помоги проекту - поделись книгой:
Мнения о том, чем на самом деле являлось общество, чаще всего называемое реальным социализмом, очень разнятся: вообще не социализм или противоположность социализма, государственный социализм или партийный социализм, государственный капитализм или деформированный социализм, переходное общество или просто диктатура и неправовое государство? Даже искренние сторонники и защитники социализма зачастую не знают, как оценивать, характеризовать и называть бывший реальный социализм. Здесь шкала простирается от безусловной некритической защиты до полного дистанцирования и осуждения, иногда даже в формулировке, что это ещё не был «правильный» социализм, то есть несомненно, что он был «неправильный». Такое же отношение высказывает в своих ответах и большинство старшего поколения бывших граждан ГДР: что социализм был хорошей идеей, но не получил достойной реализации. Однако как отличить, что́ есть правильный, а что́ — неправильный социализм?
К сожалению, простой ответ, оперирующий лишь парой правильный — неправильный, не сработает, потому что столь сложные исторические процессы развития, как установление новой общественной формации, нельзя загнать в схему простых умозрительных определений. Здесь необходим диалектический, историко-материалистический подход, который в равной мере учитывает исторические предпосылки, взвешивает объективные возможности, из них вытекающие, а затем конкретно-исторически изучает постепенный процесс формирования этого нового общества и исследует, как и с какими результатами объективные возможности претворились в реальности, а также отыскивает причины, по которым это удалось в недостаточной мере, и, в конце концов, потерпело крах.
Далее я попытаюсь путём такого конкретного исторического анализа и соответствующего теоретического обсуждения и разбора приблизиться к трезвой оценке реального социализма. Поскольку путь развития социализма как исторической реалии начался в России и Советском Союзе, то и объяснение характера и содержания этого общества должно обязательно начаться с советской модели социализма — тем более, что она послужила основой и примером остальным попыткам установления социализма. Это, без сомнения, трудно, но только на такой основе можно понять и дать оценку попыткам установить социализм в других странах.
Однако существует и другой аспект, который также следует принимать во внимание: стремление к доминированию в интерпретации истории социализма — немаловажная часть идеологической классовой борьбы нашего времени, и она осуществляется (по крайней мере со стороны буржуазно-антисоциалистических сил) с большим размахом и остротой. При этом используются любые средства: от примитивного идеологического промывания мозгов в СМИ с привлечением лжи, клеветы и дискриминации, до крупных исторических фальсификаций в обширных исторических и теоретических работах более научного характера. Количество такого рода книг сейчас столь велико, что невозможно упомянуть даже самые важные названия. Все они разнообразными способами преследуют одну и ту же цель, а именно — представить социализм ошибочным тупиком истории, который с неизбежностью приводит лишь к обществу принуждения, подавления и нищеты.
Основная цель этих действий, очевидно, состоит в принципиальном отрицании за социализмом исторического права на существование, поскольку в конечном счёте они стремятся вообще вычеркнуть социализм как правомерную и необходимую альтернативу капитализму из повестки дня истории человечества.
Перед лицом обостряющихся кризисов и очевидных изъянов сегодняшнего капитализма они хотят затушевать какую бы то ни было положительную память о реальном социализме, вбить людям в голову, что капитализм — для которого изобрели красивое название «социальная рыночная экономика» — является и должен остаться лучшим из всех возможных обществ. Эта идеологическая классовая борьба современности имеет разные аспекты, очень метко сформулированные итальянским историком Доменико Лосурдо:
«Идеологическая гегемония буржуазии сегодня находит выражение в двух аспектах. С одной стороны, всякая перспектива посткапиталистического общества — общества, не основанного на эксплуатации — дискредитируется и высмеивается как фантазия. А с другой стороны, в отношении достигнутых исторических результатов: те моменты или периоды, в которых правление буржуазии было свергнуто или находилось под угрозой свержения, ассоциируются с варварством или преступлением. Правящий класс таким образом укрепляет своё правление, похищая у низших классов не только перспективу на будущее, но и их прошлое. От низших классов требуют, чтобы они принимали и выносили своё положение, ибо, дескать, всегда, когда они пытались изменить его, это приводило лишь к ужасам и разрушениям»[46].
Бо́льшая ясность в этом вопросе чрезвычайно важна для всех нынешних социалистических и коммунистических сил и движений, поскольку
Они попросту отмахиваются от положительного экономического, социального и культурного опыта реального социализма, приобретённого в крайне трудных условиях, тем тупым доводом, что ему грош цена, раз уж социализм потерпел крах. Но каких сравнимых результатов достиг к нынешнему времени социал-реформизм? Во всех версиях и вариациях он не просто потерпел крах, но и при каждой попытке своей практической реализации не сделал ни малейшего шажка от капитализма к социалистическому обществу, а лишь осуществил скромные реформы в рамках капиталистического общества, неспособные изменить характер последнего. Этот социализм «третьего пути», с довольно давнего времени практиковавшийся в той же Швеции, считавшейся когда-то примером «третьего пути», давно уже ликвидирован государственно-монополистическим капитализмом. Истина в том, что социал-реформизм не станет более правильным или более современным только лишь потому, что ныне он именуется
Поскольку Советский Союз был первой страной, в которой была совершена попытка установить социалистическое общество, и поскольку результаты и опыт, полученные при этом, обобщены в
2.1.2. Предварительные теоретические и методические вопросы
Мы, последовательные сторонники научного социализма, несмотря на исторический опыт поражения первой в мировой истории попытки установить и сформировать социалистическое общество, сохраняем убеждение, что преодоление капиталистической общественной системы более высокой общественной формацией остаётся на повестке дня истории. И более того: мы исходим из того, что нынешние и будущие тенденции развития империализма несут огромные опасности и угрозы не только трудящимся массам, но и всему человечеству, подводя нас всё ближе к альтернативе «социализм или варварство».
Это убеждение мы сохраняем не потому, что мы — необучаемые догматики или наивные верующие, а потому, что воззрения марксизма на фундаментальные закономерности общественного развития в целом и на экономический движущий закон капитализма до сих пор не только не были опровергнуты историей, но и, напротив, были подтверждены. Поэтому будущие последствия продолжения господства империализма над миром в новую историческую эпоху после временного конца социализма — не необоснованные страхи, а ожидаемые реалистические прогнозы. В заметной своей части они уже стали горькой реальностью.
Здесь сразу же нам могут возразить, что взгляды марксизма устарели из-за гибели социализма, и потому на таком теоретическом основании нельзя делать реалистические прогнозы о будущем общественном развитии. Однако это — ошибка, о которой мы уже говорили выше, поскольку гибель социализма нисколько не опровергла марксизма. Хоть это и может кому-то показаться парадоксальным, однако истина в том, что даже крах реального социализма в Советском Союзе и других социалистических странах становится объясним только на основе фундаментальных положений марксизма, если мы не хотим вновь впасть в ненаучные модели объяснения субъективистского и фаталистического рода. Поскольку и этот исторический процесс не происходил вне рамок фундаментальных общественных законов развития и исторической эволюции, определённых в своей основной тенденции, то потому он может и должен исследоваться и объясняться теоретическими инструментами исторического материализма и материалистической диалектики. Нет ничего более неверного, чем вечно повторяемое утверждение, что поражение социализма означает также и окончательное опровержение материалистической теории общества и истории и диалектического метода марксизма.
Историческая судьба социализма — не случайное происшествие истории, вызванное неверными действиями некоторых политиков, из-за чего сейчас можно поставить их к позорному столбу в качестве козлов отпущения, — нет, это событие, глубочайшим образом связанное с историческими условиями и объективными общественными закономерностями. Как это следует понимать?
Здесь прежде всего необходимо дать кое-какие пояснения, поскольку в отношении возникновения и действия общественных закономерностей, к сожалению, продолжают существовать упрощённые и ошибочные мнения, которые могут привести к выводу, будто историческое развитие Октябрьской революции вплоть до гибели социализма было во всех аспектах необходимым, то есть неизбежным процессом. Будто на основе исторически возникших объективных условий оно вообще не могло произойти иначе. Согласно известным противникам социализма, всё произошло так, как должно было произойти, и они якобы всегда предсказывали это. Поэтому якобы и все размышления о том, существовали ли возможные альтернативы такому развитию, бессмысленны, поскольку ведут лишь в область безосновательных спекуляций.
Однако такой взгляд на исторический материализм и в особенности на общественные закономерности не попадает в цель, поскольку он схематически приравнивает их к законам природы, в то время как между этими двумя видами закономерностей существует важное различие. Если законы природы возникают из продолжительного взаимодействия не обладающих сознанием сил природы и природных процессов и потому существуют и действуют совершенно независимо от человеческого познания и человеческой деятельности, то общественные закономерности возникают на основе материальных общественных условий и процессов, но при этом всегда лишь во взаимодействии с сознательной практической деятельностью людей, которые как исторические субъекты познают, оценивают и практически изменяют данные объективные условия. Это — следствие того, что общественная форма движения материи в человеческом обществе приобретает совершенно иное качество, чем во всех природных формах движения материи, поскольку здесь она выступает в форме общественной практики и общественного познания людей. Другими словами: общественные закономерности возникают и действуют не стихийно и бессознательно, как законы природы, а возникают лишь в активном взаимодействии объективного и субъективного факторов общественного движения и развития, действуя и проявляя себя лишь через сознательную активную практическую деятельность людей, которые как исторические субъекты движут общественное развитие или же пытаются остановить и затормозить его.
А эти субъекты всегда имеют определённую природу: они являются классами, слоями, индивидуумами, организованными в политические партии и движения, действующими согласно своим материальным и идейным интересам, — поэтому из их совместного действия и противодействия всегда вытекает множество различных и даже противоположных стремлений и действий, проявляющихся в основном в форме классовой борьбы. Из этого следует, что общественные закономерности, в отличие от законов природы, могут проявляться лишь как доминирующие тенденции в такой многослойной деятельности и в развитии общества. Это так же происходит независимо от воли единичных деятелей, до тех пор, пока те не осознают их как закономерности и не начинают использовать их сознательно. Но общественные закономерности действуют в любом случае, хотя и «за спиной» людей, независимо от того, хотят они или не хотят этого, поскольку речь идёт о столь же объективных законах.
Гегель метко назвал такую форму действия объективной закономерности в истории «хитростью разума», поскольку результирующая огромного числа практических действий проявляется чаще всего не так, как думали, чего хотели и к чему стремились деятели. Из этого вытекает тот важный факт, что деятельные субъекты исторических процессов иногда и сами неверно осознают это, находясь в плену самообмана, или, может быть, ими сознательно манипулируют и вводят в заблуждение. Они зачастую начинают с самыми лучшими намерениями и заканчивают провалом, не сумев верно познать и оценить объективные условия и данные ими возможности (что в свою очередь может иметь причины, например, в господствующих идеологических условиях), и потому предприняв действия, не соответствующие ни условиям, ни их истинным интересам.
Да, объективные закономерности определяют основное направление общественного развития, и в этом отношении развитие детерминировано, а не случайно, однако они никак не предопределяют конкретные шаги, события и процессы, поскольку на них влияют и их изменяют другие многочисленные факторы общественной жизни, например, особые национальные условия, международные влияния, давление различных интересов действующих классов, соотношение сил классов или различных фракций классов, преобладающие идеологические тенденции в общественном сознании, а также более случайные происшествия и сочетания факторов национального и международного развития. Даже способности, знания и черты характера влиятельных личностей среди ведущих групп различных классов и их политических организаций могут иметь заметное влияние на них, поэтому и фактор психики также входит в комплекс детерминированной тенденции общественного развития.
Из такого специфического характера возникновения и действия общественных закономерностей вытекает, что на основе данных объективных материальных и отчасти идеологических условий общества каждый раз формируется спектр объективных возможностей изменений и развития, определённое «поле возможностей», содержащее в своих границах различные альтернативы и варианты действий. Однако то, какая именно из этих возможностей или альтернатив реализуется, то есть превращается в действительность, зависит также и от субъективных факторов, а именно: от познания и оценки объективных условий и возможностей историческими субъектами, от их способности найти нужные средства и пути для реализации этих возможностей, организовать достаточно большие общественные силы и руководить ими так, чтобы реализовалась одна из объективно возможных альтернатив.
Такими способностями конкретные индивидуумы обладают в весьма различной степени, потому-то определённые черты характера вождей и играют немаловажную роль в истории. Люди в историческом процессе вовсе не являются ни на что не влияющими марионетками объективных условий и общественных закономерностей, они — авторы и актёры своей исторической драмы на сцене объективных общественных отношений, как метко заметил Маркс.
Поскольку на каждом историческом этапе развития общества существуют объективно предопределённые альтернативы, история в границах этого соответствующим образом детерминированного комплекса всегда является открытой в том смысле, что не всё должно было происходить в точности так, как оно произошло. Некоторые вещи могли бы развиваться и по-иному, и потому совершенно оправдан теоретический анализ возможных альтернатив и других путей развития истории, хотя марксистский историк Эрик Хобсбаум и считал, что это не имеет смысла для исторической науки. Конечно, он прав в том смысле, что случившуюся историю этим уже не изменить: как когда-то сказал выдающийся буржуазный историк Леопольд фон Ранке, история — это «historia res gestae» (то, что на самом деле произошло), однако, несмотря на это, альтернативные взгляды остаются интересными для позднейшей оценки истории, а также поучительными для будущего.
При этом важен тот момент, что всяким значительным политическим, социально-экономическим и другим решением и соответствующими общественными действиями люди осуществляют выбор из спектра объективных возможностей, тем самым практически изменяя существующие объективные условия; а это в то же время означает исключение определённых возможностей. Как сказал ещё Спиноза, «omnis determinatio est negatio» (всякое определение есть отрицание), поскольку эти таким образом изменённые условия теперь в свою очередь дают мыслям и действиям новый спектр возможностей, уже не содержащий некоторых возможностей прошлого.
При этом возможности, упущенные из-за ошибочных решений, чаще всего можно вернуть лишь с большим трудом, или же вовсе невозможно, и если новые условия из-за недостаточного анализа и осознания вновь приведут к ошибочным решениям, в свою очередь создав новые образы мыслей и поведения, то это может вылиться в длинный ряд отклонений в развитии общества, исправить которые становится тем труднее, чем больше накапливается груз ошибочных оценок и решений. В результате в ходе развития могут возникнуть не только серьёзные кризисы, но и крупные потрясения, и даже потеря жизнеспособности общественной системы.
По всем этим причинам общественный прогресс не может проявляться постоянно и линейно, и в историческом процессе возможны периоды застоя и регресса, случающиеся в результате контрреволюций и реставрации прежних общественных отношений.
Только исходя из этих позиций материалистического понимания истории, можно найти верные ответы и объяснения многим вопросам, связанным с возникновением, развитием, гибелью, а также с оценкой реального социализма, не впадая в крайности ни субъективного (то есть идеалистического) понимания истории, ни фаталистического детерминизма (то есть механистического материализма).
В то время как субъективистская версия взгляда на историю стремится свести причины развития реального социализма в конечном счёте к мнениям, действиям и чертам характера отдельных личностей (не важно, идёт ли речь о Сталине с его догматизмом или о Хрущёве с его ревизионизмом), фаталистическая версия объясняет всё историческое развитие со всеми его последствиями главным образом объективными условиями отсталой России, которые якобы не давали возможности для социалистического развития. Из этого делается вывод, что в результате из всего этого могла возникнуть лишь диктаторская советская система, позднее ложно объявленная социалистическим обществом.
Однако оба эти подхода не согласуются ни с марксистской теорией общества и истории, ни с марксистской диалектикой. Первый — потому, что он приписывает отдельным личностям и их мнениям историческую роль, намного превосходящую их реальные возможности, второй — потому, что он объясняет историю человеческого общества без учёта активной практической деятельности исторических субъектов, словно механический процесс в природе. Поэтому оба они неизменно приводят к неудовлетворительным результатам, оставляя поле для всевозможных спекуляций.
Таким образом, чтобы понять возникновение, путь развития и причину гибели социализма, необходимо исследовать как объективные, так и субъективные факторы этого всемирно-исторического процесса в их взаимодействии и в их постоянном изменении. Однако при этом обязательно следует учитывать переплетение внутринациональных и внешних международных условий и факторов.
В новейшей истории
В то же время, объяснение этих исторических и теоретических проблем и тщательный анализ положительного и отрицательного опыта прошлого социализма создаёт и теоретические предпосылки для выработки реалистических социалистических программ для сегодняшних условий на основе научного социализма и для отмежевания от вошедших нынче в моду якобы более современных теорий социализма.
2.2. Предпосылки социализма в России
2.2.1. Была ли возможна в России социалистическая революция?
Первое место в ряду доводов, выдвигаемых в опровержение социалистического характера советского общества, чаще всего занимает тезис о том, что в отсталой, ещё относительно слаборазвитой экономически и культурно России социалистическая революция как необходимое условие и предпосылка социализма вообще была невозможна. Поэтому Октябрьскую революцию как правило именуют
Уже упомянутый Яковлев даёт оригинальное объяснение причин и характера революций в общественном процессе развития, тем самым раскрывая, что он не только обратился в антимарксизм, но и вообще перешёл на позиции контрреволюции, которую он, однако, изображает «эволюционизмом». Революции для него теперь вообще отвратительны. Что для него революция?
«Революция — истерика, бессилие перед давящим ходом событий. Акт отчаяния, безумная попытка с ходу преодолеть то, что требует десятилетий напряжённых усилий всего общества. Тяга к революции — плод больного мессианского сознания и нездоровой психики»[47].
Однако независимо от особенностей объяснения революции больным сознанием первым и во многих отношениях решающим вопросом, требующим объяснения, остаётся вопрос о характере, движущих силах и об общественном и политическом содержании русской революции.
Утверждение, нашедшее широкое распространение в антисоциалистической литературе, о том, что именно Февральская революция была истинной русской революцией, поскольку как буржуазно-демократическая революция она соответствовала как объективным условиям, так и требованиям исторического развития России, полностью упускает из внимания исторические факты.
Верно лишь то, что буржуазно-демократическая революция в России объективно стояла на повестке дня, так как её задачи требовали немедленного разрешения для осуществления возможности дальнейшего социального прогресса. Но приравнивать с этой точки зрения русскую революцию к предшествовавшим буржуазно-демократическим революциям в европейских странах означает в очень большой степени игнорировать важнейшие факты и обстоятельства русской истории, послужившие тому, что революция в России неизбежно должна была принять иной характер, чем в других европейских странах.
Для выяснения главных обстоятельств необходим небольшой экскурс в русскую историю, начиная с 60‑х годов XIX века.
На протяжении многих столетий царская Россия оставалась страной феодального общества, где огромное большинство населения было крепостными крестьянами, как бы принадлежавшими (прикреплёнными) к земле, которой владели дворяне-помещики. Помещики по своему произволу эксплуатировали крестьян. Кроме того, они могли задушить всякое сопротивление, поскольку исполняли также государственно-административные функции и чинили суд. На верхушке этого феодально-помещичьего классового господства стоял «батюшка-царь», который как глава русской православной церкви одновременно воплощал в себе самодержавную, абсолютную, светскую и духовную власть, поскольку правление царя считалось данным от бога: царь был как бы наместником бога на земле.
Угнетаемые крестьяне вновь и вновь поднимались против своих эксплуататоров и угнетателей — помещиков, при этом гнев и отчаяние выражались в жестоком насилии: дворянские имения разрушались и сжигались, происходили и убийства особо отвратительных помещиков. Однако изолированные крестьянские восстания всегда подавлялись царской армией. Судьба крестьян оставалась неизменной, покуда сохранялись правящие сословия. Так Россия, несмотря на свои необъятные территориальные размеры, по своей экономической и социальной отсталости в сравнении с другими европейскими державами оставалась слабым государством, всё более лишаясь своего международного влияния.
Особенно впечатляюще это проявилось в военном поражении в Крымской войне 1854–1856 гг. против Англии и Франции. Это постыдное поражение привело к росту влияния реформаторов в правительстве при царском дворе. В 1861 году они добились отмены крепостного права и провели некоторые другие реформы государственного управления, юстиции и образования, благодаря которым были ликвидированы самые крупные феодальные препятствия для развития буржуазного общества. И хотя было приоткрыто некоторое пространство для действий начинавшегося тогда развития капитализма, это вовсе не означало ликвидации феодальных общественных отношений и структур.
С отменой крепостного права вовсе не прекратились эксплуатация и угнетение крестьян дворянами-помещиками, поскольку земля продолжала оставаться собственностью помещиков. Крестьяне хотя и стали «свободными», однако при этом лишились прежней основы существования и вынуждены были выкупать землю у помещиков, обратившись к государственным кредитам. Таким образом, они продолжали страдать из-за отсутствия земли и в то же время теперь были вынуждены исполнять крепостные обязанности, чтобы иметь возможность выплатить кредит. Как следствие, радикальная земельная реформа, которая создала бы возможность для существования самостоятельного и свободного крестьянства, осталась нерешённой проблемой для России, продолжавшей и далее пребывать в полуфеодальных отношениях.
Однако эти реформы по крайней мере позволили начаться, в основном с 1870‑х годов, быстрому развитию промышленного капитализма. Скачок в развитии промышленности, с одной стороны, имел довольно сильную поддержку царского государства, поскольку оно срочно нуждалось в определённой модернизации — прежде всего для оснащения армии, а также для прокладки путей сообщения. Для финансирования этого плана развития оно взяло большие кредиты в европейских банках, попав в крупные долги. С другой стороны, реформы также открыли путь иностранным инвестициям, так что промышленное развитие смогло быть ускорено с помощью европейского капитала и создания иностранных предприятий. При этом в соответствии с нуждами царского государства приоритет имело создание сырьевой промышленности (добыча руды, угля и нефти), металлургической промышленности (производство железа и стали), тяжёлого машиностроения (паровые машины и локомотивы) и судостроения. Кроме того, возникли фабрики лёгкой промышленности, в основном текстильные предприятия.
Таким образом, после реформ 1861 года Россия испытывала бурный промышленный рост. Как констатировал известный историк России Манфред Хильдермейер, основываясь на новых исследованиях, среднегодовой рост российской экономики между 1880 и 1904 гг. составлял 3,25 %, превышая рост европейских стран, у которых было примерно 2,7 %[48]. Если взять весь период с 1861 по 1914 гг., то «экономика Российской Империи росла быстрее, чем британская, германская, норвежская и итальянская, однако заметно медленнее, чем американская, японская и датская»[49].
Характерная черта такого ускоренного индустриального развития состояла в том, что предприятия развивались не постепенно, шаг за шагом превращаясь благодаря конкурентной борьбе из малых мануфактур в более крупные предприятия, и лишь с течением времени достигая высокой концентрации производства, как это происходило в европейских странах в период капитализма свободной конкуренции. Строительством огромных заводов Россия сразу же достигла очень высокой степени концентрации производства. Это привело к столь же быстрому возникновению промышленного пролетариата, получившего постоянный приток из крестьянского сельского населения и сосредоточившегося в крупных городах, поскольку промышленные предприятия, как правило, располагались в них. Согласно Хильдермейеру, количество наёмных работников за полвека до взрыва Первой мировой войны выросло примерно вчетверо.
Соответственно экономическую отсталость России следует оценивать более разносторонне, чем это обычно делается. Развитие современного капитализма происходило в полной мере и достигло заметного экономического роста. Однако отсталость по сравнению с более развитыми странами проявлялась в гораздо меньшем объёме производства на душу населения.
Если мы хотим описать экономическую структуру тогдашней Российской империи, то невозможно сделать это при помощи одного-единственного понятия, потому что здесь феодальные и полуфеодальные отношения в деревне сочетались с быстро развивающимся капитализмом — не только в промышленности, но и в сельском хозяйстве, причём высокая степень централизации и концентрации производства в промышленности уже соответствовала уровню империалистической стадии капитализма.
Троцкий называл это особое и весьма противоречивое состояние «комбинированным развитием». Важной чертой развития, начатого реформами 1861 года, стало то, что сфера государства и политических отношений была исключена из него, поскольку царское самодержавие упрямо сопротивлялось всякому изменению и модернизации политической системы. Только под давлением крупных выступлений рабочих и крестьянских восстаний в революции 1905 года царь был вынужден пообещать конституцию и парламент (Думу). Однако после разгрома революции эти обещания были выполнены в таком духе, что изменилось немногое, тем более, что в последовавший затем период реакции большинство уступок было отобрано назад.
По причине сохранения традиционной сословной структуры общества, противостоявшей новым капиталистическим тенденциям развития, общественные противоречия весьма серьёзно обострились. В деревне практически неизменным осталось острое противоречие между крестьянством и помещиками, хотя уже и происходило капиталистическое развитие с соответствующей дифференциацией крестьян на социальные слои. На основе обширного статистического материала это было представлено Лениным в его раннем произведении «Развитие капитализма в России»[50].
Русская буржуазия, формировавшаяся в процессе промышленного скачка — зажатая в сословном обществе и государственной самодержавной системе, от которой она большей частью зависела — оставалась слабой и не обладала высоким уровнем самосознания. Однако быстро растущий и сосредоточенный в крупных городах пролетариат оказывался в этой общественной системе неким чужеродным телом. Ему не находилось места в сословной системе, он оставался бесправным, существовал в крайней нищете и не считался отдельным сословием. Какое бы то ни было законодательное регулирование условий труда отсутствовало, не говоря уже о защите труда и социальных гарантиях. Рабочий класс подвергался безудержной эксплуатации в той мере, которая в остальных европейских капиталистических странах была давно забыта. Поэтому русский рабочий класс — хотя численно он ещё составлял в обществе меньшинство — из-за своей большой концентрации в городах стал в них весьма крупной общественной силой, всё больше осознавшей свои интересы и выступавшей всё активней и боевитей.
Впервые это проявилось в забастовках и демонстрациях в ходе революции 1905 года. Хильдермейер описывает это состояние русского общества в предреволюционное время довольно метко: «Рабочий класс не вписывался в освящённый традициями порядок общества крестьянской культуры. Он оставался чужеродным телом [...], не принимавшимся ни самодержавием, ни дворянством, которое фактически представляло государство»[51]. Далее он пишет: «Оставаясь в странной переходной стадии между частично преодолённым сословным строем и формальным, установленным под властью дворянства юридическим равенством, он не имел в ней надёжного места»[52]. Ограниченное формальное юридическое уравнение в правах нисколько не изменило его материального бесправия; лишь дарованное право создавать профсоюзы и ассоциации имело определённое значение. Тем не менее и эта свобода была свёрнута уже через два года после разгрома революции 1905 года — в период реакции, когда партии и профсоюзы находились под запретом и были вынуждены работать нелегально.
Совершенно очевидно, что в предреволюционное время русское общество обладало совершенно другой структурой и другими политическими условиями, чем общество в других европейских странах во время буржуазно-демократических революций. Русская буржуазия более или менее оставалась иждивенцем царского самодержавия, нуждавшегося в капиталистической экономике для своей частичной модернизации. Поэтому класс буржуазии был относительно слаб и не имел сил для энергичного и активного представления своих собственных интересов. С одной стороны, он был ещё слишком зависим от царского государства, а с другой стороны, у него за спиной уже имелся сильный, готовый к борьбе пролетариат, выражавший свои интересы в мощном забастовочном движении, так что буржуазии не хватало смелости для решительной борьбы против самодержавия.
Вследствие этого сочетания обстоятельств русский пролетариат становился всё более решающей революционной силой, в том числе для решения задач буржуазно-демократической революции.
Это проявилось уже в революции 1905 года. В то время как буржуазия даже не создала своих собственных политических партий, рабочий класс России уже в большой степени находился под политико-идеологическим влиянием марксистской социал-демократии[53].
Даже крестьянское движение было политически более развито, чем самодовольная буржуазия, поскольку оно с некоторого времени имело своим политическим представителем партию эсеров. Эсеры (социалисты-революционеры) были наследниками народовольцев, политической тайной организации, которая под руководством революционной интеллигенции желала ликвидации царского самодержавия прежде всего посредством применения индивидуального террора, впоследствии стремясь к «крестьянскому социализму», который, избегая капиталистического развития, должен был возникнуть на основе крестьянских сельских коммун.
Русская социал-демократия, после ряда подготовительных попыток, сплотивших различные рабочие организации России в одну партию, была окончательно основана в 1903 году на лондонском съезде, после того как издававшаяся в эмиграции газета «Искра» под руководством Плеханова и Ленина провела интенсивную политико-идеологическую и организационную подготовительную работу. Однако уже в дебатах учредительного съезда получили выражение различные взгляды на характер и цели приближающейся революции. Выявились две политические линии, разделившие партийных делегатов на большинство и меньшинство. Наметился некоторый раскол, начавшийся спором об уставе, но в конечном счёте опиравшийся на более глубокие политические взгляды на революцию. Большинство, ведомое Лениным, было названо большевиками, а меньшинство, под руководством Мартова, с тех пор называлось меньшевиками. Эти два течения оставались фракциями в общей Социал-демократической рабочей партии России до тех пор, пока в конце 1912 года после ряда различных безрезультатных попыток объединения не произошло уже формальное и окончательное организационное разделение.
В разногласиях и спорах речь велась в основном о характере, целях и содержании русской революции, в особенности об отношении различных классов и слоёв к этой революции и к её целям. В то время как меньшевики, вспоминая предшествовавшие буржуазные революции, довольно догматически защищали свой взгляд, что в буржуазной революции только буржуазия может быть ведущей силой, а в случае победы она должна взять и политическую власть, большевики под руководством Ленина, напротив, считали, что в условиях России буржуазно-демократическая революция не может быть простым повторением предшествовавших революций, поскольку эта революция находится в совершенно других объективных и субъективных условиях, ибо она происходит уже в новую историческую эпоху. Русская буржуазия, по мнению большевиков, ныне уже не является революционной силой — точнее говоря, в силу другого пути развития она вовсе лишена способности вести за собой революцию.
До революции 1905 года буржуазия даже не сумела организовать буржуазную политическую партию. Лишь позднее, когда царь под давлением восставших масс был вынужден дозволить конституцию и парламентские выборы, возникли две буржуазные партии: конституционные демократы (по первым буквам прозванные «кадетами») и октябристы, опиравшиеся в своих программных заявлениях на октябрьский манифест царя, в котором тот обещал выборы и конституцию. Хотя в буржуазной литературе их чаще всего представляют прогрессивными, это явное приукрашивание, поскольку слабый либерализм кадетов был направлен не на свержение царского самодержавия, а лишь на скромные конституционные реформы. Октябристы же однозначно были консервативной, реакционной партией.
При таком социальном и политическом раскладе, по мнению Ленина, пролетариат должен был выступить под руководством социалистического рабочего движения решающей революционной силой, в то же время опираясь на крестьянство, заинтересованное прежде всего в ликвидации правления дворян-помещиков. Ленин подробно и аргументированно представил эту позицию большевиков в своём тексте «Две тактики социал-демократии в демократической революции».
Совершенно схожие взгляды высказывал и Троцкий, в ту пору не принадлежавший к фракции большевиков. Второстепенные тактические различия, в которых речь шла о характере революционного правительства в случае победы революции, являлись относительно незначительными, однако позднее они были чрезмерно раздуты Сталиным в оправдание ложного утверждения, будто Троцкий выступал против революционной позиции Ленина.
Из этих специфических экономических, социальных, политических и идеологических противоречий в таком «комбинированном развитии» русского общества (частично ещё в феодализме, но в то же время с сильным развитием капитализма, а отчасти уже в империалистической стадии) и в связи с международным развитием империализма возникла революционная ситуация, совершенно отличавшаяся от предшествовавших буржуазных революций, когда капитализм как новая общественная формация ещё находился в фазе своего становления, и не существовало современного пролетариата.
В России буржуазная революция созрела только тогда, когда эпоха империализма уже началась. К этому добавилось то, что Россия принимала участие в империалистической мировой войне на стороне держав Антанты (Англии и Франции), сама стремясь к территориальным завоеваниям. В силу некомпетентности самодержавия война привела к быстро набирающему обороты ухудшению жизни российского населения, в особенности рабочего класса и крестьянства. Военные поражения царской армии очень скоро вызвали полный развал неэффективной и прогнившей системы правления. В этих условиях возник революционный кризис, который в конце концов привёл к революционному взрыву. Революция началась в феврале 1917 года с мощных забастовок и демонстраций петербургских и московских рабочих в Международный женский день, когда женщины впервые приняли массовое участие в политической борьбе. В то же время вновь начали восставать крестьяне. Они нападали на помещичьи усадьбы, выгоняли хозяев и занимали землю. В этом революционном процессе буржуазия и их политические партии сперва не принимали никакого участия.
Революционные настроения быстро охватили всю страну, и правительство уже не могло поддерживать старый порядок. Оно ушло в отставку, перед тем ещё и распустив парламент (Думу). Лишь теперь буржуазные партии продемонстрировали слабое сопротивление. Роспуск Думы они приняли, однако совет старейшин Думы назначил комитет, ставший впоследствии
Царское военное руководство было готово ради сохранения прежней государственной системы и продолжения империалистической войны пожертвовать царём — тем более что он, как дилетант на месте верховного главнокомандующего, крайне мало понимавший в армейских делах, и без того был для военных скорее помехой, чем помощью. (Интересно, что этот исторический эпизод в 1918 году повторился в Германии при свержении императора Вильгельма II.)
В то время как представители буржуазных партий торговались за посты во Временном правительстве, рабочие Петербурга, Москвы и многих других индустриальных городов образовали советы с избранными представителями. Вскоре к ним присоединились и советы солдатских депутатов. Так возникла революционная власть, опиравшаяся на широкое движение масс.
Особое значение приобрёл Совет в столице — Петрограде (так назывался Санкт-Петербург с 1914 по 1924 гг.), поскольку в строго централистской системе самодержавия изменения в столице играли решающую роль. Раньше или позже они получали поддержку и в других регионах. Таким образом движение советов распространилось по стране, захватив и крестьян, также принявшихся за создание советов. Немаловажный факт: солдаты — депутаты советов в основном являлись крестьянами в военной форме, поскольку солдаты царской армии набирались в основном из батраков и крестьян, в то время как офицерство оставалось преимущественно дворянским. Между офицерами и солдатами зияла глубокая пропасть, тем более что офицеры часто обращались с простыми солдатами как с крепостными. Это обстоятельство важно для понимания того, почему солдаты сразу присоединились к рабочим, лишив по большей части власти своих офицеров. Оно также объясняет, как стало возможным, что петроградские гарнизоны в апогее революционного процесса отказались подчиняться Временному правительству и реакционному руководству армии, перейдя в подчинение к советам, в то время руководимым большевиками, и к их Военно-революционному комитету во главе с Троцким.
Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов избрал Исполнительный комитет, обладавший значительно более массовой поддержкой, чем Временное правительство, созданное буржуазным думским комитетом с князем Львовым на посту премьер-министра (министра-председателя).
Насколько мало историки, находящиеся в плену буржуазных предрассудков, понимают характер русской революции, видно из изложения Хильдермейера: «Таким образом обе революции, общественная либеральная и социалистическая рабочих и солдат (примкнувших к Совету на следующий день), создали каждая свой новый центр власти. Родилось двоевластие Февральской революции»[54].
В ходе Февральской революции действительно возникло «двоевластие»: с одной стороны — Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, а с другой — буржуазное правительство. Однако Хильдермейеру кажется, будто речь шла о двух различных революциях, о «либеральной» и «социалистической», хотя на самом деле революционное движение, приведшее к свержению царского самодержавия, было ведомо массовым движением рабочих и крестьян, в то время как слабая и трусливая буржуазия пыталась на их плечах и в тени этой революционной бури «водворить порядок», то есть сковать революцию рамками и за счёт этого канализировать её, дабы воспрепятствовать насущно необходимым общественным преобразованиям.
Однако в начале революции в Петроградском Совете и в его Исполнительном комитете большинство составляли меньшевики. Большевики были представлены слабее, их главные вожди ещё находились в изгнании, из-за чего движение не могло развернуться во всю силу. Поскольку меньшевики считали, что в буржуазной революции политические представители буржуазии должны принять власть и установить правительство, то они добровольно отказались от своей революционной власти и оставили политическое поле Временному правительству.
Под давлением и требованиями рабочих и солдат в переговорах с Временным правительством они требовали лишь, чтобы правительственные решения подвергались контролю Исполкома Совета. После этого существовавшее в самом начале фактическое двоевластие было сведено к «контролирующей функции», которая, однако, получила юридическое закрепление. Очевидно, этому послужил догматический взгляд меньшевиков на характер, содержание и движущие силы буржуазно-демократической революции в России. «Меньшевики в совете рабочих и солдатских депутатов во главе с Н. Чхеидзе и М. Скобелевым оставили верховенство парламентским либералам. Это отступление соответствовало их ортодоксально-марксистской идеологии, исходившей из мысли, что за феодальной монархией должна следовать буржуазно-капиталистическая демократия, и поэтому править следует либеральной буржуазии», — так отозвался об этом развитии событий Хильдермейер[55].
Позднее Троцкий, описывая эту фазу революции 1917 года, указывал в предисловии 1919 года к своей написанной в 1906 году работе о революции 1905 года — в которой он как председатель тогдашнего Петербургского Совета получил своё революционное «боевое крещение»:
«Меньшевики везде и всюду выискивали признаки развития буржуазной демократии, а если не находили, то выдумывали их. Они преувеличивали значение каждого „демократического“ заявления и выступления, преуменьшая в то же время силу пролетариата и перспективы его борьбы. Они так фанатически стремились найти руководящую буржуазную демократию, чтобы обеспечить „закономерный“ буржуазный характер русской революции, что в эпоху самой революции, когда руководящей буржуазной демократии не оказалось налицо, меньшевики взяли на себя с большим или меньшим успехом выполнение её обязанностей»[56].
В своей характеристике «демократических» иллюзий меньшевиков Троцкий намекает главным образом на то, что после сокрушительного фиаско Временного правительства они сами заняли министерские посты, чтобы спасти «демократию». Вследствие этого Февральская революция, хоть и ведомая мощным движением масс, по своим результатам выглядела дворцовым переворотом: царское правительство было заменено буржуазным правительством, вскоре включившим в себя эсеров и меньшевиков. При этом не произошло сколько-нибудь глубоких социальных преобразований.
Поначалу революция ограничилась в сущности лишь политической сферой общества: царь был свергнут, было создано временное буржуазное правительство, введены буржуазно-демократические свободы, то есть свобода печати, свобода собраний, свобода создания профсоюзов и партий и соответствующее законодательство. Это стало важным демократическим достижением, однако зиждилось на слабом основании, поскольку не опиралось на массы рабочих и крестьян, добившихся свержения царизма. И это стало следствием того, что не было сделано серьёзных шагов для разрешения насущных социальных проблем государства. Требования крестьянством земли остались невыполненными, поскольку обширные землевладения и власть помещиков в деревне остались нетронутыми. Требование прекратить убийственную войну и установить мир игнорировалось, империалистическая захватническая война со стороны западных союзников продолжалась. Это привело к быстрому распаду старых структур власти, главным образом в армии, и в то же время к дальнейшей революционизации рабочего класса и крестьянских масс. Они больше не желали воевать и требовали мирных переговоров. Крестьяне массово дезертировали из армии, потому что хотели вернуться домой, чтобы разделить и забрать землю у крупных землевладельцев.
Временное буржуазное правительство оказалось слабым: с одной стороны, оно находилось под сильным давлением старой армейской верхушки, планируя вместе с ней продолжать войну, а с другой стороны, оно вынуждено было делить власть с Петроградским Советом, хоть это и не соответствовало букве закона. Такое неустойчивое состояние не могло длиться долго: слишком сильным было противоречие между противоположными интересами трудящихся классов и получившей политическую власть буржуазии. Революция должна была либо окрепнуть, либо погибнуть. Но укрепление революции, очевидно, было возможно только при условии, что она будет последовательно продолжена и углублена, то есть будут выполнены важнейшие демократические требования рабочего класса и крестьянства, то есть абсолютного большинства народа.
Это требовало совершения дальнейших шагов, в частности, лишения власти старой контрреволюционной армейской верхушки, неотложной широкомасштабной земельной реформы для удовлетворения жизненных интересов крестьян, роста влияния рабочих комитетов и профсоюзов на предприятиях для улучшения положение рабочих. Это ещё не были непосредственно социалистические цели, однако они в том или ином плане выходили за рамки буржуазного содержания революции, что было неизбежно в условиях тогдашней России.
Временное правительство не имело ни способности, ни желания реализовать основные задачи революции; в его деятельности и в его дальнейшем развитии это проявлялось всё нагляднее. Даже непосредственное участие меньшевиков в правительстве ничего не изменило. В своём якобы марксистском догматизме они настаивали на том тезисе, что речь идёт о буржуазной революции и что задача рабочего класса состоит в оказании давления на правительство, чтобы то решало задачи «демократии». Однако следствием этой политики стало то, что меньшевики всё больше теряли своё влияние в рабочем классе, в то время как влияние большевиков росло.
Но если революция не углубится и не укрепится в этом направлении, то, как считал Ленин, из-за слабости и непоследовательности она неизбежно станет жертвой уже сформировавшейся контрреволюции под руководством царских генералов. В результате могла бы установиться жестокая военная диктатура, и, весьма вероятно, даже реставрация царского самодержавия. Социальный прогресс был бы надолго заблокирован.
По утверждениям буржуазных историков, октябрьский переворот, то есть продолжение социалистической революции,
Однако крайне поучительно, что ввиду этого противоречия логика Хильдермейера по меньшей мере хромает. Это проявляется в том, что он ясно сознаёт, что́ временному буржуазному правительству следовало сделать для упрочения своей власти, и то, что оно не решило связанные с этим задачи и потому постепенно лишилось поддержки у населения. Его высказывания по этому вопросу заслуживают краткого комментария.
«Неоспоримо, что помыслы всех февральских революционеров были безупречно демократическими и либеральными. Они допустили лишь единственную, и, как оказалось, фатальную, ошибку: затянули с важнейшими решениями, прежде всего с земельной реформой — и тянули до предела, покуда не иссякло терпение»[57].
Так Хильдермейер прежде всего характеризует деятелей революции, под которыми он, очевидно, понимает исключительно представителей кадетов и октябристов, создавших комитет «для водворения порядка» в качестве предварительной ступени для установления Временного правительства. Забастовки и массовые демонстрации рабочих в Петрограде, Москве и других крупных городах, а также поддержка рабочих солдатами и восстания крестьян против помещиков, то есть революционное движение масс, приведшее к свержению царского самодержавия, судя по приведённой цитате, не имеет с революцией ничего общего.
Под видом исторического исследования автор, очевидно, ограничился раздачей советов кучке буржуазных депутатов Думы, которые — ведомые безупречными демократическими и либеральными принципами, словно на плечах революционного движения масс — составили правительство. Насколько либеральным и демократическим было их отношение и мышление, видно из того, что программные цели их партий были направлены на конституционные реформы системы самодержавия, а не на её свержение. Это свержение, под толчком революционного движения на улицах и в деревне, упало на них с неба, для чего они и пальцем не пошевелили. Но ведь эта победа не была завоёвана в совещательной комнате парламентской фракции!
Вследствие этого они были вынуждены уже под напором совершившихся фактов и обстоятельств установить буржуазно-демократическое правительство — отчасти даже сопротивляясь этому — и отныне вести себя как «демократические революционеры». Фатальные ошибки, в которых их упрекает Хильдермейер, не были «ошибками» в обычном смысле слова, которые в политике, тем более в революционной ситуации, могут возникать с большей или меньшей неизбежностью. Нет, они несли в себе сознательное выражение стремления буржуазии ограничить революцию политическим полем и воспрепятствовать её революционным социальным последствиям. По причине неспособности и нежелания обеспечение революционного процесса во всех общественных сферах, и тем самым выполнение прежде всего буржуазно-демократической фазы, проводилось этим правительством лишь с большими колебаниями. Хильдермейер видит это так: «Эти достойные уважения, но политически неразумные колебания имели тем худшие последствия, что Временное правительство обломало себе зубы при решении насущных ежедневных проблем»[58].
То, что «колебания» (или точнее: бездействие) в революции
Как мы видим, даже Хильдермейер, несмотря на свои очевидные симпатии к «февральскому режиму», вынужден фактами и доводами демонстрировать то, что политические вожди буржуазии даже при помощи и активной поддержке меньшевиков не могли, а отчасти и не желали решать задачи буржуазно-демократической революции в России.
Правительство было глубоко расколото, так как министры различных буржуазных партий вовсе не исходили из общих демократических предпосылок, а представляли различные классовые интересы. Эсеры и их министр сельского хозяйства, Чернов, планировали проведение земельной реформы, однако сопротивление кадетов и правого крыла эсеров воспрепятствовало этому, так что обескураженный министр покинул правительство, подав в отставку.
Как уход кадетов, так и приход меньшевиков в правительство не принесли перемен, но из-за этого шага меньшевики всё более теряли своё влияние в рабочем классе, в то время как количество сторонников большевиков неуклонно возрастало. Массы уже не испытывали иллюзий насчёт буржуазного характера правительства и его империалистической политики продолжения войны. На политическом опыте они убедились, что лозунги большевиков верны и что необходимо свергнуть Временное правительство в интересах продолжения революции. Политическая радикализация и решимость рабочего класса постоянно росли.
В июле 1917 года в Петрограде прошла многочисленная демонстрация, в которой приняли участие отряды вооружённых солдат. Революционные настроения стали более нетерпеливыми, и ситуация угрожала выйти за рамки целей демонстрации: раздавались голоса, требующие немедленного свержения Временного правительства. Однако вожди большевиков под руководством Ленина считали, что революционная ситуация ещё не достигла своего апогея. Ленину и его товарищам лишь с большим трудом удалось сдержать возбуждённые массы, вернув демонстрации мирный характер. Тем временем Временное правительство впало в панику и позабыло обо всех демократических принципах: оно запретило партию большевиков и арестовало немало их вождей, в том числе Троцкого. Предполагалось судить Ленина, однако он избежал ареста, скрывшись в Финляндии.
В ещё бо́льшую панику впали генералы. Похоже, они пришли к выводу, что долее нельзя продолжать войну на стороне Антанты со столь слабым и некомпетентным Временным правительством. Сообразно с этим верховный главнокомандующий генерал Л. Г. Корнилов организовал контрреволюционный государственный переворот, приказав занять Петроград. Его войска выдвинулись, и часть их уже стояла у ворот города. Однако вооружённая Красная гвардия большевиков отбила их нападение. В противном случае была бы решена судьба не только правительства, но и всей революции. Установилась бы контрреволюционная военная диктатура. Хильдермейер вынужден лаконично констатировать: «Красная гвардия доказала, что она — единственный верный защитник революции»[60].
Теперь можно гадать над вопросом, к кому следует отнести большевиков, спасших революцию путём вооружённой борьбы; ведь они якобы не были частью Февральской революции. Во всяком случае, это подняло их репутацию, а их политическое влияние значительно выросло. Временное правительство оказалось вынужденным аннулировать запрет партии и освободить арестованных. При этом обвинения с Ленина не были сняты, из-за чего он вынужден был и далее оставаться на нелегальном положении.
В августе 1917 г. в Петрограде состоялись выборы в городской Совет, на которых большевики получили 33,4 % голосов.
После выборов Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов большевики получили большинство в Совете, и 25 сентября вместо грузинского меньшевика Н. Чхеидзе новым председателем исполкома был избран большевик Лев Троцкий. Таким образом большевики своей непрестанной работой по разъяснению своих позиций и убеждению масс завоевали решающее законное место во власти демократическим путём, что имело чрезвычайное значение для продолжения революции.
В те дни с неизбежностью встал главный вопрос: каким образом свергнуть Временное правительство и взять власть? Было ясно, что правительство не уйдёт добровольно, и что оно, судя по всему, будет опираться на реакционных генералов и на те части армии, которые находились под его командованием. Так что единственно логичной стала подготовка к вооружённому восстанию, дабы сломить возможное военное сопротивление. Как бы то ни было, те революционеры, которые боялись такого развития событий, уже проиграли эту решающую битву ещё до её начала. Поэтому Ленин настаивал на принятии решения о необходимости вооружённого восстания и на отдаче соответствующих распоряжений. Ему понадобился весь его авторитет в партии, чтобы на секретном заседании Центрального Комитета 10 октября после долгих дискуссий это решение было, в конце концов, принято.
Однако было два важных голоса против: Лев Каменев и Григорий Зиновьев заявили, что считают это решение ошибочным и вредным. Они не видели никакой возможности для революционного завоевания власти. Разумеется, это было их правом, хотя тем самым они и ослабили боевую силу партии, тем более что речь шла о ближайших соратниках Ленина. Их несогласие стало в определённом смысле продолжением линии, которую Каменев ещё до приезда Ленина защищал вместе со Сталиным и другими руководителями большевиков. Отказавшись от открытого противостояния Ленину, они неохотно следовали его линии. Теперь же их истинное отношение проявилось открыто.
До тех пор, пока этот внутрипартийный конфликт не приобрёл публичного характера, в нём не было опасности для политики партии. Но Зиновьев и Каменев нарушили партийную дисциплину, опубликовав 16 октября в газете «Новая жизнь», издаваемой Максимом Горьким, обстоятельные возражения против принятого решения, и таким образом раскрыли Временному правительству и всем контрреволюционным силам, что большевики планируют и готовят вооружённое восстание с целью завоевания политической власти.
Поделиться книгой: