Ритуал взаимодействия. Очерки поведения лицом к лицу

Эрвин Гофман

Ритуал взаимодействия

Очерки поведения лицом к лицу

Предисловие

Автор предлагаемой вниманию читателей книги Эрвин Гофман — американский ученый с мировым именем, весьма известный представитель символического интеракционизма, одного из наиболее влиятельных направлений в мировой социологии и социальной психологии.

Понятийный аппарат и проблематика символического интеракционизма, используемые в работах Э. Гофмана, взяты из социологических и социально-психологических концепций Дж. Мида. Ключевым понятием в концепциях Дж. Мида является «социальная интеракция» (межличностное взаимодействие), опосредованная «символической коммуникацией» (общением), поскольку, по его мнению, именно совокупность социальных интеракций формирует общество и индивидуальное сознание личности.

Около 40 лет (до 1931 г.) Дж. Мид преподавал в Чикагском университете, следуя в своей работе так называемой «устной традиции», то есть развивал свои концепции в лекциях, без публикации статей и монографий. Главная книга Дж. Мида «Сознание, личность и общество»[1] вышла через три года после его смерти, в 1934 г. Она была подготовлена к печати учениками Дж. Мида на основе его рукописных заметок, а также стенограмм и студенческих записей его лекций. Изложение Дж. Мидом своих концепций отличалось большой аморфностью, трудным стилем, отсутствием четких формулировок и ссылок на эмпирические исследования. Как отмечали его ученики, Мид предлагал не какие-либо конкретные гипотезы и даже не теорию, а довольно абстрактную систему понятий. Если ею заняться серьезно и последовательно, она неизбежно породит постановку проблем и направление исследований, которые не могут быть предложены другими, конкурирующими точками зрения[2].

Один из основных тезисов символического интеракционизма заключается в том, что индивид, личность всегда социальны, так как они не могут формироваться вне общества, вне общения с другими людьми. Однако само понятие «социальное» трактуется представителями символического интеракционизма достаточно ограниченно, все социальные отношения по существу сводятся ими к межличностным, а социальное взаимодействие рассматривается л ишь с точки зрения коммуникации.

Необходимым условием успешности взаимодействия людей в общении, по Миду, является способность человека «принимать роль другого» во взаимодействии с ним, то есть способность посмотреть на себя глазами партнера по общению и представить, как он тебя воспринимает и как, исходя из этого, будет действовать.

Разрабатывая весь комплекс идеи, выдвинутых Мидом, современные представители символического интеракционизма уделяют первостепенное внимание исследованию самого процесса непосредственного взаимодействия людей, анализ которого, по их мнению, необходим для понимания социального поведения человека. Они пытаются выяснить, какими специфическими для человека средствами осуществляется и регулируется процесс социальной интеракции. Отсюда интерес к широкому кругу проблем: прежде всего к символической коммуникации, языку, формированию значений, интерпретации ситуации взаимодействия, к структуре личности, ролевому поведению, референтным группам. Последнее время все больше внимания уделяется проблемам социального восприятия людей и реальной действительности, а также конструированию социального мира в повседневном взаимодействии.

Эрвин Гофман сформировался как сторонник символического интеракционизма в годы своей учебы в Чикагском университете, который правомерно назвать колыбелью символического интеракционизма. Будучи родом из Канады, Э. Гофман вначале учился в университете г. Торонто, а затем перешел на социологический факультет Чикагского университета, где получил степень магистра, а впоследствии и доктора, защитив в 1953 г. диссертацию на тему «Коммуникативное поведение в островной общине». В диссертации были исследованы особенности общения и взаимодействия жителей Шетландских островов. Диссертация не была опубликована, но отдельные ее материалы Гофман использовал в ряде работ, в том числе и в первой своей книге «Представление себя другим в повседневной жизни», вышедшей в 1959 г.[3]

После Чикагского университета Гофман работал в Лаборатории социально-экологических исследований Национального института психического здоровья, сотрудничал с рядом университетов, в том числе с Калифорнийским и Гарвардским, получал гранты от различных фондов, печатался во многих журналах по социологии, психиатрии, антропологии и др. С 1968 г. до своей кончины в 1982 г. Эрвин Гофман — профессор антропологии и социологии Пенсильванского университета. Он избирался президентом Американской социологической ассоциации (АСА). Его президентское послание на тему «Порядок взаимодействия», подготовленное для ежегодной конференции АСА 1982 г., с которым он сам уже, к сожалению, не смог выступить, было опубликовано посмертно[4].

Во всех своих исследованиях Гофман оставался верен задаче изучения социологических, психологических, антропологических аспектов межличностного взаимодействия в самых разнообразных областях и ситуациях повседневной жизни.

Подобно Дж. Миду и другим представителям символического интеракционизма Э. Гофман использует лишь качественные методы анализа, прежде всего наблюдение. Для подтверждения своих идей он также широко использует примеры из научной и художественной литературы, мемуаров, автобиографий, бесед, газет и журналов. Поражает обилие и разнообразие его ссылок из самых различных областей знаний. Для него характерен богатый словарный запас, сложный стиль изложения, нетрадиционность используемых понятий, расплывчатость определений.

В первой своей книге «Представление себя другим в повседневной жизни», получившей широкую известность и переведенной на несколько языков, Гофман выдвинул особую концепцию «социальной драматургии»[5]. Суть этой концепции сводится к тому, что в ней проводится почти полная аналогия между театральной игрой и взаимодействием людей в повседневной реальной жизни. Гофман рассматривает реальных участников повседневных взаимодействий как актеров и очень подробно исследует, пользуясь театральной терминологией, «технологию» поведения участников межличностного взаимодействия, обращая особое внимание на его символические формы. Абстрагируясь от целостных характеристик личности, Гофман трактует участников взаимодействия лишь как носителей самых различных ролей, заданных извне, не связанных ни между собой, ни с особенностями личности. При этом он исходит из того, что человек в процессе социальной интеракции способен не только посмотреть на себя глазами партнера по взаимодействию, но и скорректировать собственное поведение в соответствии с ожиданиями другого с тем, чтобы создать о себе наиболее благоприятное впечатление и добиться наибольшей выгоды от этого взаимодействия. Весь процесс социальной интеракции трактуется Гофманом как приспособление личности к ситуации и самомаскировка, а индивид выступает как носитель многочисленных разрозненных ролей — либо в качестве марионетки, либо циничного обманщика. Концепция Гофмана является в определенной степени отражением отношений, в которых те или иные роли чужды человеку и ему приходится приспосабливаться к ним, прибегая к самомаскировке и обману. Однако абсолютизация этих моментов и превращение их в универсальный принцип человеческого поведения в социальном взаимодействии настолько неправомерны, что это вызывает критику со стороны очень многих авторов. Его также справедливо критикуют за слишком прямолинейную аналогию между социальной действительностью и театральным действием, за нестрогость методов анализа.

В последующих публикациях Гофман отошел от прямолинейной аналогии повседневного поведения в межличностном взаимодействии с театром, но продолжал скрупулезно, нестандартно анализировать повседневное взаимодействие людей лицом к лицу, выявляя неписаные правила и структуру поведения людей в различных ситуациях. Это в полной мере относится к монографии «Ритуал взаимодействия», вышедшей в 1967 и переизданной в 1982 г.

В предлагаемой книге объединены пять журнальных публикаций Гофмана, появившиеся в период с 1955 по 1964 г., а также специально написанная для этой книги работа «Где находится действие», занимающая почти половину общего ее объема.

В авторском предисловии подчеркивается, что раздел науки, изучающий межличностное взаимодействие лицом к лицу в естественных условиях (непродолжительное по времени и ограниченное по месту действия), еще не получил своего названия, хотя такое взаимодействие имеет свой ритуал, правила, нормы и структуру. Соответственно все главы книги, написанные в разное время для разных изданий на разные конкретные темы, объединены стремлением Гофмана вычленить в них определенные аспекты этого ритуала, правил, норм и структуры повседневного межличностного взаимодействия в ситуации коротких встреч различных людей, которые до того никто не пытался анализировать так, как это делает Гофман.

Книгу открывает глава «О работе лица. Анализ ритуальных элементов социального взаимодействия», написанная еще в Чикагском университете в 1955 г. Гофман определяет «лицо» как «позитивную социальную ценность, которую человек с успехом стремится придать себе, приняв в определенном контакте, как считают другие, некоторую линию поведения. Лицо — это образ себя, описываемый на языке одобряемых социальных характеристик» (с. 18). Исследовать работу лица, по Гофману, значит изучать нормы и правила взаимодействия в самых различных ситуациях. Он выделяет и тщательно анализирует основные способы сохранения лица: избегание и коррекцию, агрессивные способы сохранения лица, кооперацию в сохранении лица, ритуальные роли Я, природу ритуального порядка.

Особенность следующей главы «Природа почтительности и умения вести себя», написанной в 1956 г., заключается в том, что она построена на результатах проведенного Гофманом наблюдения за поведением пациентов психиатрической клиники. Гофман считает, что наблюдение за нарушениями правил поведения душевнобольными, которые не могут их соблюдать в силу своего заболевания, поможет лучше понять природу этих правил в норме, то есть в обычной повседневной жизни.

В своем анализе Гофман выделяет два типа правил поведения людей в непосредственном взаимодействии: содержательные и церемониальные. К содержательным относятся правила, которые направляют поведение в соответствии с основаниями, ощущаемыми как значимые сами по себе. Церемониальные же правила направляют поведение в соответствии с основаниями, которые не ощущаются значимыми сами по себе. Их основное назначение — выступать в качестве общепринятых средств коммуникации, с помощью которых индивид выражает свой характер или сообщает о своем восприятии других участников ситуации. Базовыми компонентами церемониальных правил Гофман считает и умение вести себя (приличия).

Почтительность определяется Гофманом как высокая оценка другого человека, демонстрируемая индивидом через ритуалы избегания и преподнесения. Ритуал избегания заставляет индивида держаться на расстоянии от реципиента и определяет то, что делать не должно. Ритуал преподнесения включает акты поведения, через которые индивид дает реципиентам понять, как он будет к ним относиться и что делать надо.

Умение индивида вести себя (приличия) включает свойства, интерпретируемые другими как способ управления собой. С помощью манеры поведения индивид создает образ себя, предназначенный для других. Требования к индивиду соблюдать манеры поведения являются, как считает Гофман, необходимым условием для утверждения себя в качестве участника общения, на которого можно положиться и который владеет собой в коммуникации.

На примерах наблюдения за пациентами клиники, нарушающими ритуал общепринятых правил уважения и манеры вести себя, а также за персоналом клиники, соблюдающим эти правила, Гофман скрупулезно анализирует конкретные проявления выделенных им базовых элементов церемониального поведения людей. Этот анализ подкрепляется многочисленными ссылками на самые разнообразные источники из литературы по философии, истории, антропологии, социологии и т. д.

Глава «Смущение и социальная организация» посвящена анализу достаточно нетрадиционной для социологии проблемы. Гофман исследует характер и роль смущения, испытываемого человеком в связи с реальным или воображаемым присутствием других людей в кратковременных социальных встречах, в которых происходит взаимодействие лицом к лицу. Гофман специально останавливается на используемых им понятиях при исследовании смущения, а также анализирует причины и социальную функцию смущения в социальной интеракции.

Работа «Отчуждение от взаимодействия» первоначально была опубликована в 1957 г. В ней рассматриваются вовлеченность в беседу, и прежде всего — спонтанная совместная вовлеченность участников беседы как основная черта разговорного взаимодействия. Гофман подчеркивает, что беседа обладает своей системой и предъявляет к участникам определенные требования. Исследуя процесс вовлеченности в беседу, Гофман стремится выявить общие характеристики разговорного взаимодействия. На основе детального анализа он приходит к выводу, что успех разговорного взаимодействия зависит, прежде всего, от готовности людей к спонтанной вовлеченности в общий фокус внимания беседы.

Подчеркивая важность разговорного взаимодействия, Гофман утверждает, что общение между разными людьми в разных ситуациях является необходимым условием функционирования общества.

Глава «Психические симптомы и публичный порядок» была впервые опубликована в 1964 г. В ней доказывается неопределенность и расплывчатость существующих критериев для выделения психических заболеваний в случаях, когда пациенты нарушают принятые в обществе правила поведения и взаимодействия лицом к лицу. В связи с этим Гофман пытается определить структуру взаимодействия лицом к лицу и соответствующие правила поведения в таком взаимодействии. Он, в частности, выделяет три основные единицы непосредственного взаимодействия: социальный случай, собрание двух или более человек, находящихся в непосредственном присутствии друг друга, социальную ситуацию. Он также выделяет сфокусированное и несфокусированное взаимодействие. По мнению Гофмана, правила поведения в присутствии других людей упорядочивают лингвистическую коммуникацию и являются руководящим принципом социальной организации.

Последний и самый большой раздел книги носит название «Где находится действие». Он был написан в 1967 г. специально для данной книги. Одно из назначений понятия «действие (action)» в английском языке — это добровольный рискованный поступок. Вся статья посвящена исследованию именно такого рода действий, в ней очень тщательно анализируются различные их аспекты: структура и динамика, вероятность выигрыша и проигрыша, фатальность, азартные практические игры в широком смысле, включая самые различные виды деятельности, связанные с риском, формы защиты от последствий риска, психологические особенности рискующих индивидов, внешне организованные условия, предрасполагающие к рискованным действиям. С этой точки зрения подробно, с привлечением многочисленных примеров, рассматривается организация работы казино. Большое внимание уделяется психологическим особенностям людей, склонных к рискованным действиям в экстремальных ситуациях, и особенно к проявлениям ими характера, анализу рискованных действий как состязанию характеров.

Подобно тому как нарушения неписаных правил межличностного взаимодействия пациентами психиатрических клиник помогают вычленить и понять природу этих правил в норме, так и изучение особенностей поведения человека в экстремальных ситуациях, по мнению Гофмана, дает возможность исследователю осознать поведение и характер человека в повседневном взаимодействии.

В заключение хочется подчеркнуть, что Эрвин Гофман — необыкновенно эрудированный и весьма неординарный исследователь, как в постановке проблем, так и в выборе способов их анализа. Его исследования зачастую носят междисциплинарный характер. Работы Гофмана приобрели всемирную известность и оказали заметное влияние на развитие современного символического интеракционизма и феноменологической социологии.

Н.Н. Богомолова. Доктор философских наук, профессор кафедры социальной психологии МГУ.

Введение

Изучение взаимодействия людей лицом к лицу в естественных условиях еще не имеет адекватного названия. Более того, остаются неясными аналитические границы этой области исследований. Приблизительно она задается короткой продолжительностью взаимодействия, его ограниченностью в пространстве и ограниченностью теми событиями, которые, если уж начались, должны продолжаться до полного завершения. Все это тесно связано с ритуальными способностями людей и с эгоцентрическими формами территориальности.

Однако предмет изучения все же можно определить: это класс событий, происходящих во время взаимного физического присутствия и благодаря ему. Основным поведенческим материалом здесь служат взгляды, жесты, позы и словесные высказывания, которые люди непрерывно вольно или невольно вносят в ситуацию. Это внешние знаки ориентации действия и вовлеченности — состояний души и тела, обычно не исследуемых в их соотношении с социальной организацией.

Тщательное систематическое изучение таких «малых эпизодов поведения» стало развиваться под впечатлением успехов современных исследований в области зоопсихологии и языка при поддержке исследований взаимодействия в «малых группах» и разных видов психотерапии.

Одной из целей работы с этими данными является описание строящихся из них естественных единиц взаимодействия, начиная с мельчайших (например, мимолетной гримасы, которой человек выражает свое отношение к происходящему) и заканчивая такими случаями, как многодневная конференция — этот мастодонт взаимодействия, который близок к пределу того, что может быть названо социальной ситуацией. Второй целью является раскрытие нормативного порядка, преобладающего внутри этих единиц и в отношениях между ними, то есть порядка поведения, обнаруживающегося во всех местах обитания людей, будь то публичные, полупубличные или частные, как в рамках организованной социальной ситуации, так и в более скучных рамках чисто рутинных социальных условий[6]. Можно продвинуться в достижении обеих этих целей с основательным применением методов этнографии: необходимо выявить бесчисленные формы и естественные последовательности поведения, возникающие всякий раз, когда только люди оказываются в непосредственном присутствии друг друга. И нам надо увидеть эти события как своеобразный предмет изучения, аналитически отличный от соседних предметных областей, например, социальных взаимоотношений, малых социальных групп, коммуникативных систем и стратегического взаимодействия.

В центре внимания этой книги — социология случаев. Тема социальной организации остается ведущей, но это особая организация соединения людей при непосредственных контактах и вырастающие из него кратковременные события взаимодействия. Речь идет о некой нормативно устойчивой структуре, «общественном собрании», но это подвижное образование, неизбежно недолговечное, возникающее при появлении действующих лиц и умирающее при их уходе.

Первые пять статей в этой книге идут в порядке их первоначальной публикации с небольшими редакционными изменениями; шестая статья, занимающая почти половину книги, публикуется впервые. Боюсь, на первый взгляд они мало связаны, но в их центре находится одна общая проблема, которая сохраняет интерес для этнографа и так или иначе всегда должна учитываться.

Я полагаю, что истинный предмет при изучении взаимодействия — не индивид и его психология, а скорее синтаксические отношения между поступками людей, находящихся в непосредственном присутствии друг друга. Тем не менее, так как именно действующие индивиды (акторы) поставляют первичные материалы для взаимодействия, всегда уместно задать вопрос, какими общими свойствами должны обладать эти индивиды, чтобы от них можно было ждать этого. Из какой минимальной модели свойств актора должны мы исходить, чтобы наполнить его жизнью, окружить ближними и добиться упорядоченности в картине его поведения? Какова требуемая модель, если, отталкиваясь от нее, исследователь должен предвосхитить направления, на которых индивид в качестве участника взаимодействия может быть эффективен или потерпит крах? Именно об этом — все статьи, включенные в данную книгу. Психология, конечно, неизбежно присутствует, но в усеченном и ограниченном виде, лишь сопровождая социологическое изучение разговоров, соревнований, банкетов, судебных заседаний и бесцельных шатаний по улицам.

Итак, не люди и переживаемые ими моменты, а, скорее, сами моменты и выражающие их люди.

Благодарности

Статья «О работе лица. Анализ ритуальных элементов социального взаимодействия» (On Face-Work: An Analysis of Ritual Elements in Social Interaction) перепечатывается с разрешения из журнала Psychiatry: Journal for the Study of Interpersonal Processes, Volume 18, Number 3, August 1955, pp. 213–231. Copyright © 1955 by the William Alanson White Psychiatric Foundation, Inc.

«Смущение и социальная организация» (Embarrassment and Social Organization) перепечатывается с разрешения из The American Journal of Sociology, Volume 62, Number 3, November 1956, pp. 264–274.

«Природа почтительности и умения вести себя» (The Nature of Deference and Demeanor) воспроизводится с разрешения из журнала American Anthropologist, Volume 58, June 1956, pp. 473–502. Copyright © 1956 by the American Anthropological Association.

«Отчуждение от взаимодействия» (Alienation from Interaction) воспроизводится с разрешения из журнала Human Relations, Volume 10, Number 1, 1957, pp. 47–59.

«Психические симптомы и публичный порядок» (Mental Symptoms and Public Order) воспроизводится с разрешения Walter Reed Army Institute of Research.

«Где находится действие» (Where the Action Is) готовилась при поддержке гранта Youth Development Program of the Ford Foundation и Center for the Study of Law and Society, University of California, Berkeley, по гранту Бюро несовершеннолетних правонарушителей и развития молодежи, отдел социального обеспечения Министерства здравоохранения, образования и социального обеспечения США в сотрудничестве с Президентским комитетом по несовершеннолетним правонарушителям и молодежной преступности. Поддержка была также получена от Института развития человека Университета Калифорнии в Беркли и от Центра международных отношений Гарвардского университета. Эдвин Лемерт дал подробную критику, за которую я очень ему благодарен. Комментарии об азартных играх в казино Невады основаны на еще продолжающемся исследовании.

Первые четыре статьи были опубликованы, когда я был сотрудником Лаборатории социально-экологических исследований Национального института психического здоровья, и я благодарен этой лаборатории за поддержку. За поддержку в соединении вместе шести статей для публикации я благодарен Центру международных отношений Гарвардского университета.

О работе лица[7]

Анализ ритуальных элементов социального взаимодействия.

Каждый человек живет в мире социальных взаимодействий, вовлекающих его в личный или опосредованный контакт с другими участниками. В каждом из таких контактов он склонен разыгрывать то, что иногда называют линией поведения, то есть паттерн вербальных и невербальных актов, через которые выражается его видение ситуации и тем самым — оценка им участников контакта, особенно самого себя. Независимо от того, намерен ли человек придерживаться какой-либо линии поведения, он обнаруживает, что в итоге вел себя определенным образом. Другие же участники будут думать, что он выбрал свою позицию более или менее умышленно. Поэтому, если человеку приходится иметь дело с их ответной реакцией, ему необходимо учитывать впечатление, которое они, возможно, составили о нем.

Понятие «лицо» можно определить как позитивную социальную ценность, которую человек с успехом стремится придать себе, приняв в определенном контакте, как считают другие, некоторую линию поведения. Лицо — это образ себя, описываемый на языке одобряемых социальных характеристик, хотя он может одновременно распространяться и на других людей, например, если человек, достойно представляя самого себя, тем самым достойно представляет свою профессию или религию[8].

Человек обычно непосредственно эмоционально реагирует на то лицо, которое диктует ему контакт с другими; он фиксируется на своем лице, его «чувства» становятся связаны с ним. Если в контакте воспроизводится тот образ, который человек долгое время считал самоочевидным, то его чувства, скорее всего, останутся мало затронуты. Если ход событий создает ему лицо более благоприятное, чем он ожидал, то он, вероятно, придет в «хорошее настроение»; если привычные ожидания не оправдываются, у человека, видимо, «испортится настроение», он почувствует себя уязвленным. В общем, привязанность человека к конкретному образу, в сочетании с тем, насколько легко им самим и другими людьми может передаваться информация, нарушающая этот образ, служат причиной того, что человек считает участие в любом контакте налагающим на него некоторые обязательства. Человек также испытывает чувства по поводу лица, демонстрируемого другими участниками, и хотя эти чувства своей направленностью и выраженностью могут отличаться от тех, которые он испытывает к своему лицу, по этой причине его внимание к лицу других столь же непосредственно и спонтанно, как и к своему лицу. Собственное лицо и лицо других — это конструкты одного порядка; именно от групповых норм и определения ситуации зависит то, насколько сильные чувства человек должен вкладывать в лицо и как эти чувства должны распределяться между лицами участников взаимодействия.

О человеке можно говорить, что он имеет лицо, сохраняет его или находится в образе, если линия поведения, которую он фактически проводит, представляет такой его образ, который внутренне непротиворечив и поддерживается суждениями и свидетельствами других участников, а также подтверждается сигналами, поступающими от безличных факторов ситуации. В таких случаях лицо человека явно предстает как нечто, расположенное не внутри или на поверхности тела, а, скорее, диффузно рассеянное в потоке событий взаимодействия. Оно становится видимым только тогда, когда эти события воспринимаются и толкуются с точки зрения выражаемых ими оценок.

Линия поведения, которой придерживается человек в контактах с другими людьми (и они в контактах с ним), обычно принимает легитимную и институционализированную форму. В контакте определенного типа участник взаимодействия, обладающий известными или наблюдаемыми качествами, вправе ожидать, что его конкретное лицо будет поддержано, ощущая это как морально правильное и должное. Заданность его качеств и конвенциональная природа контакта ведут к тому, что человек обнаруживает, что выбор открытых для него линий поведения невелик, так же как невелик выбор приемлемых вариантов лица. Далее, на основе нескольких известных качеств участнику контакта приписывается обладание множеством других. Маловероятно, что прочие участники взаимодействия осознают характер многих этих качеств, если своим наблюдаемым поведением участник взаимодействия явно не продемонстрирует, что не обладает ими; тогда все начинают осознавать эти качества и считать, что он намеренно имитировал их наличие.

Таким образом, хотя озабоченность своим лицом сосредоточивает внимание человека на текущей деятельности, ему, чтобы сохранить лицо в этой деятельности, необходимо учитывать свое место в социальном мире за ее пределами. Человек, способный сохранить лицо в конкретной ситуации, — это тот, кто в прошлом воздерживался от определенных действий, с последствиями которых впоследствии трудно было бы справиться. Кроме того, он боится потерять лицо в настоящем отчасти потому, что это может быть расценено другими участниками контакта как знак того, что в будущем с его чувствами можно не считаться. Однако такого рода взаимозависимость между текущей ситуацией и более широким социальным миром имеет свои пределы: встреча с людьми, с которыми человек никогда не встретится снова, позволяет ему принять более высокую линию поведения, которая будет развенчана в будущем, либо переносить унижения, которые сделали бы будущие контакты с этими людьми неприятными.

Можно сказать, что человек имеет неподобающее лицо, если каким-то образом становится известной информация о его социальной ценности, которая даже при известном усилии не может быть увязана с устойчиво присущей ему линией поведения. Можно сказать, что человек лишен лица, если он участвует в контакте с другими людьми, не обладая готовой линией поведения, которую обычно ожидают от участников подобной ситуации. Многие шутки и розыгрыши имеют целью принудить человека продемонстрировать неподобающее лицо или отсутствие лица, но, разумеется, бывают и серьезные обстоятельства, в которых он обнаруживает, что утратил экспрессивный контакт с ситуацией.

Чувствуя, что обладает подобающим лицом, человек, как правило, реагирует на это ощущением уверенности в себе. Твердо придерживаясь принятой им линии поведения, он чувствует, что может открыто, с высоко поднятой головой представлять себя другим. Он испытывает чувства некоторого облегчения и безопасности — и то же самое он может чувствовать, если другие считают его лицо неподобающим, но успешно скрывают от него свое впечатление.

Если человек имеет неподобающее лицо или лишен лица, то во взаимодействие вносятся такие экспрессивные элементы, которые нелегко вплести в экспрессивную ткань ситуации. Ощущая несоответствие своего лица или отсутствие лица, человек, по всей вероятности, будет испытывать стыд и унижение от того, что это случилось по его вине и что может пострадать его репутация как участника взаимодействия. Более того, он может быть огорчен тем, что контакт не обеспечил подтверждение его образа себя, к которому он эмоционально привязан и который теперь оказывается под угрозой. Отсутствие поддержки его оценок в ситуации контакта может обескуражить человека и временно лишить его способности к взаимодействию. Он может испытать замешательство, досаду и стыд. Впечатление — оправданное или нет, — что другим заметно его смятение и что он придерживается неудачной линии поведения, может усугубить эти его чувства. Смена переживания неподобающего лица или отсутствия лица переживанием стыда может внести еще большее расстройство в экспрессивную структуру ситуации. Следуя общепринятой практике, я использую понятие «самообладание» (poise) для обозначения способности подавлять и скрывать любые проявления замешательства в контактах с другими людьми.

В нашем англо-американском обществе, как и в некоторых других, выражение «потерять лицо» означает иметь неподобающее лицо, не иметь лица либо обнаружить смущение. Выражение «спасти, или сохранить, лицо», судя по всему, относится к процессу, с помощью которого человек поддерживает у других впечатление, что он не потерял лицо. В китайском словоупотреблении «придать лицо» означает создать другому условия для принятия лучшей линии поведения, чем та, которую он мог бы избрать сам[9]. Другой при этом получает данное ему лицо; это один из способов, которым другой может обрести его.

Одним из аспектов социального кодекса поведения в любом социальном кругу обычно является понимание того, насколько далеко человеку следует заходить, чтобы сохранить свое лицо. Поскольку он принимает на себя образ, выражаемый лицом, от него ожидают, что он будет жить в соответствии с ним. В различных обществах разными способами от него будут требовать демонстрацию самоуважения, отказ от некоторых действий (из-за того, что они выше или ниже его достоинства), а также принуждение себя к выполнению других действий, пусть даже это обойдется ему дорогой ценой. Включаясь в ситуацию, придающую ему лицо, которое он должен поддерживать, человек берет на себя ответственность за то, чтобы держать под контролем поток протекающих перед ним событий. Он должен обеспечить устойчивость конкретного экспрессивного порядка, регулирующего поток событий, больших и малых, таким образом, что все выражаемое ими будет соответствовать его лицу. Когда человек демонстрирует эту уверенность, руководствуясь главным образом долгом перед самим собой, в нашем обществе это называют гордостью; если он поступает так из чувства долга перед социальным окружением и получает от него поддержку, тогда принято говорить о чести. Когда эти переживания связаны с особенностями позы, с экспрессивными проявлениями, производными от манеры обращения со своим телом, эмоциями и объектами, с которыми он входит в физический контакт, тогда говорят о достоинстве — аспекте экспрессивного контроля, который всегда восхваляют и никогда не исследуют. Так или иначе, хотя социальное лицо может быть наиважнейшим личным достоянием человека и средоточием его чувств безопасности и удовлетворенности, оно лишь одолжено ему обществом и будет отобрано, если он не станет вести себя подобающим образом. Ориентация на одобряемые качества, связанные с лицом, превращает каждого человека в собственного «тюремщика»; и это очень существенное социальное ограничение, хотя отдельному человеку может даже нравиться его «тюремная камера».

Точно так же как от члена любой группы ожидают проявлений самоуважения, от него ожидают, что он будет придерживаться норм деликатности. От него ждут, что он пойдет на определенные шаги для того, чтобы поберечь чувства и сохранить лицо других присутствующих, и что он будет делать это спонтанно и добровольно вследствие эмоциональной идентификации с ними и с их чувствами[10]. Поэтому люди не расположены быть свидетелями того, как другие теряют лицо[11]. Человека, способного сохранять спокойствие при виде унижения другого, в нашем обществе называют «бессердечным», а того, кто бесчувственно принимает собственное унижение, считают «бесстыдным».

Сочетание правил самоуважения и внимания к другим приводит к тому, что человек во взаимодействии стремится вести себя так, чтобы сохранять и свое лицо, и лицо других участников. Это означает, что каждому участнику обычно предоставляется возможность придерживаться принятой им линии поведения и разыгрывать ту роль, которую он, по-видимому, выбрал для себя. Тем самым создается положение, при котором каждый временно приемлет линию поведения всех остальных[12]. Такого рода взаимное принятие, судя по всему, является основной структурной характеристикой взаимодействия, особенно взаимодействия в разговоре лицом к лицу. Как правило, это «рабочее» принятие, а не «действительное», поскольку часто оно основано не на сходстве искренне выраженных и прочувствованных взаимных оценок, а на готовности высказывать сиюминутные неискренние суждения, с которыми сами участники на самом деле не согласны.

Взаимное принятие линий поведения оказывает важное стабилизирующее влияние на ход контакта. Если человек изначально представляет некую линию поведения, то он и все остальные склонны выстраивать на ее основе свои последующие реакции и в некотором смысле фиксируются на ней. Если человек вдруг радикально изменит свою линию поведения либо она окажется несостоятельной, тогда все участники приходят в замешательство, поскольку они готовили себя к действиям, ставшим теперь неприемлемыми.

Как правило, сохранение лица — это условие взаимодействия, а не его цель. Обычные цели — такие как обретение собственного лица, свободное выражение своих подлинных убеждений, высказывание неодобрения в адрес других либо решение проблем и выполнение задач, — как правило, достигаются таким образом, чтобы не помешать сохранению лица. Исследовать сохранение лица — значит изучать нормы и правила социального взаимодействия; мы узнаем нечто о правилах, которых человек придерживается в своем движении среди разнонаправленных действий и намерений других людей, но не о том, куда он направляется или почему желает туда попасть. Остается даже непонятным, почему он готов следовать этим правилам, ведь множество различных мотивов могут в равной степени побуждать его к этому. Он может желать сохранить свое лицо из-за эмоциональной привязанности к тому образу самого себя, который это лицо выражает, из чувства гордости или чести, либо из-за влияния, которое его подразумеваемый статус позволяет распространять на других, и т. п. Он может стремиться сохранить лицо других вследствие своей эмоциональной привязанности к их образу, либо если он чувствует, что его партнеры имеют моральное право на его поддержку, либо если он желает избежать той враждебности, которую они обратят на него, случись им потерять лицо. Он, наконец, может ощущать, что его считают человеком, который сочувствует и сострадает другим, поэтому, чтобы сохранить свое лицо, он чувствует себя обязанным считаться с линией поведения, принятой другими участниками контакта.

Под работой лица я подразумеваю действия, предпринимаемые человеком для того, чтобы все, что он делает, соответствовало его лицу. Работа лица помогает нейтрализовать «инциденты» — события, символические следствия которых грозят потерей лица. Так, самообладание — это важная разновидность работы лица, поскольку благодаря самообладанию человек подавляет свое замешательство и тем самым — то общее замешательство, которое могло бы возникнуть в контакте вследствие его замешательства. Осознаются все последствия действий по сохранению лица или нет, они часто приобретают привычный, стандартный характер — подобно традиционным ходам в игре или традиционным па в танце. Похоже, что каждый индивид, субкультура или общество обладают своим характерным репертуаром приемов сохранения лица. Именно этот репертуар люди отчасти имеют в виду, когда спрашивают, каковы тот или иной человек или культура «на самом деле». Тем не менее, определенный набор приемов, выделяемых конкретными людьми или группами, проистекает из единой логически связной системы возможных приемов. Складывается впечатление, что лицо в силу своей природы может быть сохранено лишь несколькими определенными способами, и каждому социальному сообществу надо сделать свой выбор из этой единой матрицы возможных вариантов.

От членов любого социального круга можно ожидать некоторых знаний о работе лица, а также некоторого опыта применения этих знаний. В нашем обществе эту способность порой называют тактом, savoir-faire[13], дипломатичностью или социальными навыками. Социальные навыки зависят больше от эффективности работы лица, чем от частоты их использования, поскольку почти все действия, затрагивающие других людей, вольно или невольно учитывают соображения сохранения лица.

Если человеку приходится пускать в ход свой репертуар приемов сохранения лица, то он, очевидно, в первую очередь должен осознавать, как другие будут интерпретировать его действия и как он сам, вероятно, станет интерпретировать их действия. Иными словами, он должен проявлять восприимчивость[14]. Но даже если он живо воспринимает символически выражаемые суждения и обладает социальными навыками, ему все равно необходимо стараться развивать свою восприимчивость и свои умения; короче говоря, ему необходимо проявлять гордость и тактичность. Правда, обладание восприимчивостью и социальными навыками столь часто ведет к их применению, что в нашем обществе такие слова, как вежливость и такт, плохо различают желание проявлять эти способности и само их наличие.

Я уже говорил, что участник контакта исходит из двух точек зрения — оборонительной ориентации на сохранение своего собственного лица и охранительной ориентации, направленной на спасение лица других. Некоторые социальные практики являются преимущественно оборонительными, некоторые — преимущественно охранительными, хотя можно ожидать, что обе эти тенденции проявятся одновременно. Стараясь спасти лицо других, индивид должен выбрать курс, не ведущий к потере его собственного лица; пытаясь сохранить свое лицо, он должен учитывать, что какие-то его действия могут повлечь потерю лица другими людьми.

Во многих обществах принято различать три уровня ответственности человека за ту угрозу для лица; которую могут создать его действия. Во-первых, он может производить впечатление наивного; его проступок выглядит при этом непреднамеренным, и те, кто воспринимает его действия, могут считать, что он попытался бы их избежать, если бы предвидел их неприятные последствия. В нашем обществе такого рода промахи, грозящие потерей лица, называют fauxpas, gaffes[15], оплошностями или глупыми выходками. Во-вторых, обидчик может показаться действовавшим злонамеренно, с явной целью нанести оскорбление. В-третьих, бывают нечаянные обиды, они возникают незапланированно, хоть иногда, может быть, предсказуемо, в качестве побочного результата действия — действия, которое обидчик осуществляет, несмотря на возможные неприятные последствия, хотя и не ради них. С точки зрения конкретного участника контакта, эти три вида угроз могут быть созданы участником — своему собственному лицу, им же — лицу других людей, этими другими — их собственному лицу и, наконец, другими — его лицу. Таким образом, человек может находиться в различных отношениях к угрозе лицу. Чтобы успешно ладить с собою и с другими людьми во всех обстоятельствах, ему необходимо обладать репертуаром приемов сохранения лица для каждого из этих возможных отношений.

Основные разновидности работы лица.

Процесс избегания. Вернейший способ предотвратить угрозу своему лицу — избегать контактов, в которых такие угрозы могут возникнуть. В любом обществе это можно наблюдать в отношениях, построенных на избегании[16], а также в тенденции привлекать посредников для определенных деликатных взаимодействий[17]. К тому же во многих обществах ценится добровольное и деликатное самоустранение из контакта раньше, чем может возникнуть предполагаемая опасность для лица[18].

Если человек все же рискует вступить в контакт, в ход пускаются иные приемы избегания. В порядке самозащиты он воздерживается от тем и действий, которые привели бы к раскрытию информации, рассогласующейся с его линией поведения. При удобном случае он будет менять тему разговора или направление деятельности. Сначала он обычно выступает перед другими в крайне сдержанной манере, подавляя любое проявление чувств, пока не выяснит, какую линию поведения одобрят окружающие. Любые притязания его Я выражаются с преувеличенной скромностью, с большими оговорками либо с оттенком несерьезности; подстраховываясь таким образом, человек подготавливает для себя такой образ Я, который не будет разрушен разоблачением, личной неудачей или непредвиденными поступками других людей. И если он не будет осторожен в своих притязаниях, касающихся его Я, он, по крайней мере, постарается быть в них реалистичным, зная, что иначе ход событий может привести к его дискредитации и потере им лица.

Наряду с этими оборонительными приемами, существуют столь же распространенные охранительные приемы. Человек выказывает уважение и вежливость по отношению к другим людям, стремясь продемонстрировать то церемониальное обращение, которого они достойны. При этом он проявляет осторожность, не затрагивая факты, которые могли бы скрыто или явно войти в противоречие с притязаниями других людей и расстроить их[19]. Он прибегает к велеречивости и прямому обману, тщательно формулируя двусмысленные реплики, чтобы сохранить хотя бы лицо других, если не свое собственное благополучие[20]. Он говорит любезности, подстраивает свои требования и оценки под мнения других людей, чтобы те могли определить для себя ситуацию как не угрожающую их самоуважению. Предъявляя другим заниженные требования или приписывая им нелестные качества, человек может делать это в шутливой манере, позволяя людям строить из себя славных малых, способных отдохнуть на время от привычных норм гордости и чести. А прежде чем пойти на потенциально оскорбительный шаг, он может разъяснить другим, почему им не стоит этого опасаться. Например, если человек знает, что ему понадобится уйти до окончания встречи, то он может заранее предупредить других, что ему придется уйти, и это поможет им сохранить лицо. Но потенциально оскорбительный поступок не обязательно нейтрализовать словами; к примеру, можно дождаться удобного момента или естественной паузы, допустим, перерыва в беседе, когда ни у кого из говорящих не будет повода для обиды, и только тогда покинуть собрание, таким образом, использовав не слова, а контекст поступка как гарантию отсутствия оскорбительных намерений.

Если человеку не удается предотвратить инцидент, он все же может попытаться сделать вид, что никакой угрозы чьему-либо лицу не было. Наиболее очевидный пример тому мы наблюдаем, когда человек ведет себя так, как если бы события, грозящего потерей лица, вовсе не было. Такого рода нарочитое неведение может относиться и к собственным действиям — например, когда человек вопреки очевидности делает вид, будто у него вовсе не урчит в животе, — и к действиям других, когда он якобы «не замечает» чужую оплошность[21]. Общение в психиатрических больницах во многом основано на этом приеме: пациенты «не замечают» своих собственных странностей, а посетители, часто сами в это не веря, — выходок пациентов. Обычно такого рода тактичная слепота применяется только по отношению к событиям, которые не могут быть восприняты иначе, как угроза лицу.

Более важный, хотя менее выразительный вид тактичной подслеповатости практикуется тогда, когда человек открыто признает инцидент событием, которое действительно произошло, но которое не содержит в себе ничего угрожающего. Если человек сам не несет ответственности за данный инцидент, то его «слепота» должна быть подкреплена его снисходительностью к другим. Если же именно он совершил угрожающий поступок, тогда его «слепота» должна подкрепляться готовностью искать пути решения возникшей проблемы, что ставит его в опасную зависимость от совместной снисходительности других.

Еще один вид избегания контакта наблюдается, когда человек в процессе взаимодействия теряет контроль над своими внешними проявлениями. В подобных случаях ему обычно важно не столько «закрыть глаза» на инцидент, сколько утаить и замаскировать каким-то образом свое поведение, тем самым позволяя другим избежать затруднений, созданных участником контакта, не сумевшим сохранить лицо. Соответственно, если человека застигли врасплох в тот момент, когда он не «держал лицо», не ожидая участия во взаимодействии или из-за того, что сильные чувства разрушили его экспрессивную маску, то другие на какое-то время могут милосердно отвернуться от него и не обращать внимания на его поведение, чтобы дать ему время взять себя в руки.

Процесс коррекции. Если участникам какого-то мероприятия или встречи не удается предотвратить событие, в экспрессивном отношении несовместимое с поддерживаемыми ими критериями и оценками социального достоинства, и событие это таково, что на него трудно закрыть глаза, то они, скорее всего, придадут ему статус инцидента, дабы определить его как угрозу, заслуживающую внимания, и приступить к исправлению его последствий. В этом случае один или несколько участников оказываются в положении ритуального дисбаланса или бесчестия, и требуется предпринять усилия, чтобы восстановить для них удовлетворительный ритуальный статус. Я использую термин «ритуал», так как рассматриваю действия, символический компонент которых служит актору (субъекту) для демонстрации того, насколько он считает себя и других заслуживающими уважения. Образ равновесия уместен здесь потому, что продолжительность и интенсивность корректировочного усилия вполне соответствуют стабильности и силе угрозы[22]. Лицо человека, таким образом, является сакральным, и потому экспрессивный порядок (система выразительных средств), требуемый для его сохранения, имеет ритуальную природу.

Последовательность действий, которые приводятся в движение признанной угрозой лицу и прекращаются при восстановлении ритуального равновесия, я буду называть взаимообменом[23]. Определив сообщение или поступок как все, что демонстрирует актор (один из взаимодействующих субъектов), когда наступает его очередь действовать, можно сказать, что взаимообмен требует наличия двух или более акций и двух или более участников. В нашем обществе очевидные примеры этого можно наблюдать в последовательности фраз типа «простите» и «не стоит извинений», а также в обмене визитами и подарками. Взаимообмен представляется нам основной реальной единицей социальной активности, которая открывает нам естественный эмпирический способ изучения взаимодействия любого рода. Приемы сохранения лица можно классифицировать согласно их положению в естественной последовательности шагов, составляющих эту единицу. Вне зависимости от события, повлекшего необходимость корректировочного взаимообмена, в эту последовательность входят, видимо, четыре классических шага.

Это, во-первых, вызов (challenge), делая который участники берут на себя ответственность за привлечение внимания к неадекватному поступку. Тем самым они подразумевают, что находящиеся под угрозой ценности должны остаться непоколебимыми, а само угрожающее событие должно быть нейтрализовано.

Второй шаг — искупление (offering), когда одному из участников, обычно провинившемуся, дают шанс исправить положение и восстановить экспрессивный порядок. Имеется несколько классических способов сделать этот шаг. С одной стороны, может быть предпринята попытка изобразить дело так, что событие, внешне воспринимаемое как угрожающее, на самом деле незначительное, либо нечаянное, либо представляет собой шутку, которую не надо принимать всерьез, либо является неизбежным, «понятным» следствием неких вполне простительных обстоятельств. С другой стороны, значение поступка может быть признано, но внимание сосредоточено на том, кто его совершил. Может быть найдена информация в подтверждение того, что этот человек действовал не сам, а под давлением обстоятельств либо подчиняясь кому-то другому. Если кто-то утверждает, что поступок совершен не всерьез, то он может пойти еще дальше и утверждать, что личность, которая, видимо, стоит за этим поступком, также проявляет себя не всерьез. Если человек неожиданно сталкивается с тем, что он явно продемонстрировал отсутствие у себя способностей, на которые он претендует и которые приписываются ему другими, — например, способности соблюдать приличия, правильно и без ошибок писать, говорить и т. п., — то он может тут же сообщить в более или менее серьезной манере, что он считает подобные слабости частью самого себя. Значение инцидента как угрожающего при этом сохраняется, но теперь его можно безболезненно интегрировать в общий поток экспрессивных событий в ходе взаимодействия.

В дополнение или взамен этой стратегии переопределения заново своего проступка или самого себя, виновник инцидента может использовать два других приема: либо предоставить обиженному компенсацию, если под угрозой оказалось не его собственное лицо, либо покаяться и наложить искупительное наказание на самого себя. Это важные шаги, или фазы, ритуального взаимообмена. Даже если провинившемуся не удается доказать свою невиновность, то с помощью этих средств он способен убедить других, что он уже обновленный человек, расплатившийся за свое прегрешение перед установленным экспрессивным порядком, и ему опять можно доверять. Он может также показать, что не пренебрегает чувствами других и если все же нанес им урон, пусть даже не нарочно, то готов понести ответственность за свои действия. Таким образом он убеждает других, что они могут принять его объяснения, и такое принятие не является с их стороны признаком слабости или недостаточной гордости. Кроме того, своим самобичеванием человек показывает, что он ясно осознает, насколько серьезный проступок он совершил бы, если бы произошедший инцидент был действительно таков, каким показался на первый взгляд, и какого рода наказание должно было бы постичь совершившего такой проступок. Тем самым подозреваемый демонстрирует, что он вполне способен посмотреть на свои действия глазами других, что к нему все-таки можно относиться как к ответственному участнику ритуального процесса и что правила поведения, которые он, по видимости, нарушил, для него святы и непоколебимы. Предосудительный поступок может вызвать у других беспокойство за сохранность кодекса ритуального поведения; провинившийся смягчает это беспокойство, показывая, что и этот кодекс, и он сам как его приверженец по-прежнему функционируют нормально.

После вызова и искупления может быть сделан третий шаг: люди, которым адресована искупительная жертва, могут принять ее как удовлетворительный способ восстановления экспрессивного порядка и лица участников взаимодействия, опирающегося на этот порядок. Лишь после этого нарушитель может в значительной мере ослабить ритуальные искупительные действия.

В качестве заключительного, четвертого шага во взаимообмене прощенный человек выказывает знаки признательности тем, кто даровал ему прощение.

Фазы корректировочного процесса — вызов, искупление, принятие и благодарность — предлагают некоторую модель межличностного ритуального поведения, однако от нее возможны значительные отклонения. Например, пострадавшие могут предоставить нарушителю возможность самому инициировать искупление, прежде чем предъявить ему вызов и расценить его проступок как инцидент. Это обычная любезность, основанная на допущении, что человек сам спохватится. Далее, после того как пострадавшие приняли искупительную жертву, виновный может заподозрить, что это сделано ими неохотно, лишь из соображений тактичности, и потому он может добровольно предпринять дополнительные искупительные жесты, не позволяя замять дело, пока не получит второго или третьего подтверждения принятия своих извинений. Или же пострадавшие могут тактично войти в положение виновного и подыскать ему приемлемые для них в силу сложившихся обстоятельств извинения.

Существенный отход от стандартного корректировочного цикла наблюдается тогда, когда нарушитель, которому предъявлен вызов, явно отказывается внять предупреждению и продолжает вести себя неподобающим образом вместо того, чтобы исправиться. Такой шаг требует новой реакции бросивших вызов. Если они мирятся с таким отказом, становится ясно, что их вызов был блефом и так он и был воспринят. Это слабая позиция, не позволяющая им сохранить лицо, и им остается лишь сотрясать воздух. Чтобы этого избежать, они могут предпринять некоторые классические шаги: могут, отбросив приличия, начать жестко мстить, тем самым разрушая либо себя, либо того, кто отверг их предостережение. Они могут и воздержаться от внешних угроз, будучи охваченными праведным возмущением и гневом и уверенными в неотвратимом возмездии. Оба эти пути приводят к лишению обидчика статуса партнера по общению и тем самым к признанию недействительными выраженных им оскорбительных суждений. Обе стратегии служат спасению лица, но их цена высока для всех участников взаимодействия. Отчасти ради предотвращения подобных сцен обидчик, как правило, спешит извиниться; он не хочет, чтобы уязвленные персоны были вынуждены прибегнуть к исключительным мерам.

Ясно, что в этих циклах взаимных реакций играют роль эмоции, например, когда выражается сильное огорчение тем, что пострадало лицо другого, или гнев из-за того, что произошло с собственным лицом. Хочу подчеркнуть: эти эмоции сами являются своеобразными актами взаимодействия и настолько точно вписаны в логику ритуальной игры, что вне ее их было бы трудно понять[24]. По сути дела, спонтанно выраженные чувства должны точнее встраиваться в формальную схему ритуального взаимообмена, чем сознательно изображенные.

Набирание очков: агрессивные приемы работы лица.

Любая практика нейтрализации конкретной угрозы сохранению лица открывает возможность намеренного злоупотребления этой угрозой, чтобы гарантированно извлечь из нее максимум выгоды. Так, если индивид знает, что его скромность встретит одобрение со стороны окружающих, он может напрашиваться на это; если его самооценка поддерживается определенными инцидентами, то он может сам подстроить инцидент, позволяющий ему проявиться в благоприятном свете; если окружающие готовы терпимо отнестись к его вызывающим действиям либо принять извинения, то он может воспользоваться этим как основанием для безнаказанного нанесения им обиды. Своим внезапным уходом он может поставить других в ритуально неловкое положение, заставив их выпутываться из ситуации незавершенного взаимообмена. Наконец, с некоторыми издержками для себя, человек может спровоцировать других как-то задеть его чувства, тем самым заставив их ощутить вину, раскаяние и продолжительную утрату ритуального равновесия[25].

Если человек расценивает работу лица не как свою задачу, которую он должен быть готов выполнять, а, скорее, как то, в исполнении или принятии чего можно положиться на других, тогда взаимодействие начинает меньше походить на взаимный обмен любезностями и больше — на состязание, разворачивающееся на спортивной арене. Цель этой игры — сохранить линию поведения каждого от непоправимого конфликта и в то же время набрать для себя как можно больше очков по сравнению с соперниками и получить как можно больше выгод. Для такого состязания наличие публики почти обязательно. Основной прием состоит в том, что человек преподносит факты, благоприятные для него, а также факты, неблагоприятные для других, таким образом, что этим другим ничего не остается, как свести взаимообмен к ворчанию, пустым извинениям, благопристойному хихиканью («Я понял вашу шутку…») или к ничего не значащим стереотипным репликам («Неужели?», «В самом деле…» и т. п.) В подобных случаях проигравшим приходится смириться с потерей очков и попытаться выиграть в следующем взаимообмене. Когда очки набирают за счет намеков на социальное положение, такое поведение иногда называют снобизмом; если в ход идут намеки на моральную нечистоплотность, это обычно называют «вставлять шпильки»; в обоих случаях приходится иметь дело с качеством, известным как «стервозность».

В агрессивном взаимообмене победителю не только удается представить информацию, благоприятную для себя и неблагоприятную для других, но и продемонстрировать, что в общении он владеет собой лучше, чем соперники. Проявление этой способности зачастую более важно, чем вся прочая информация, передаваемая человеком во взаимообмене. Поэтому тот, кто вставляет в разговор колкости, стремится показать, что он лучше способен маневрировать, чем те, кто вынужден выслушивать его замечания. Однако если им удалось успешно парировать удар и нанести ответный, то инициатор рискованной игры не только испытывает унижение перед лицом других, но и вынужден признать, что его подразумевавшееся превосходство не подтвердилось. Он поставлен в глупое положение, он теряет лицо. Поэтому обмен колкостями всегда подобен азартной игре. Роли могут поменяться, и агрессор проиграет больше, чем мог бы выиграть, если бы его ход принес результат. Удачный ответный ход партнера может, как говорится, «отшить» или «срезать» его; теоретически возможно, что такая реплика будет в свою очередь «отшита», и ответный удар будет парирован новым контрударом, но в реальной жизни этот третий уровень успешного действия встречается редко[26].

Выбор подходящих способов работы лица.

При возникновении инцидента человек, чье лицо подверглось угрозе, может попытаться восстановить ритуальный порядок с помощью одной стратегии, тогда как другие участники контакта могут желать или ожидать, что будет использована другая стратегия. Например, при незначительном промахе, результатом которого мгновенно становится потеря лица или неподобающее лицо, другие участники часто более, нежели сам оплошавший, склонны закрывать глаза на такое несоответствие. Зачастую они предпочли бы, чтобы он сохранял самообладание[27], тогда как сам он чувствует, что не может пренебречь тем, что случилось с его лицом, и начинает смущаться и извиняться, если инцидент произошел по его вине, либо становится избыточно критичным, если ответственность лежит на других[28]. В ином случае человек может демонстрировать самоуверенное спокойствие, хотя другие ожидают, что он рассыплется в извинениях, — тем самым он игнорирует их доброжелательную готовность к прощению. Бывает, что человек сам не может решить, какой тактики придерживаться, и этим ставит окружающих в неловкое положение, поскольку они не понимают, каким курсом им следовать. Таким образом, когда человек допускает небольшую неловкость, и он сам и окружающие его люди теряются не столько из-за неспособности справиться с этим затруднением, сколько из-за того, что никто не понимает — намерен ли виновник проигнорировать инцидент, либо обратить его в шутку, либо использовать какой-то иной прием спасения лица.