АББА или Чай с молоком

5

Когда Марине исполнилось четыре года, ее дедушка купил летний дом в Загорянке. Там же, в Загорянке, купил дом и Юлин папа.

Теперь, когда наконец началось лето, Александр Иванович взял отпуск и решил вместе с Юлей отправиться на дачу. Марина тоже ехала — с мамой, папой и Генриеттой Амаровной.

Александр Иванович отремонтировал разбитые «Жигули» и с нетерпением ждал воскресенья. Елена Викторовна, мама Марины, отказалась составить ему компанию. У нее начался отпуск, и она решила не ждать воскресенья, а уехать в пятницу.

В электричке было душно, свободных мест не было. Генриетта Амаровна надела синий тренировочный костюм и глупую желтую бейсболку. Марина смотрела в окно, а Генриетта Амаровна следила, чтобы кто-нибудь ненароком не повредил саженец, бережно укутанный в старую простыню. Елена Викторовна оказалась в другом конце вагона, а Евгений Николаевич — в тамбуре. Он то и дело высовывал из толпы голову и делал знаки Генриетте Амаровне: мы, мол, здесь, пожалуйста, не беспокойтесь, а Генриетта Амаровна кивала и сдержанно улыбалась так, как обычно теща улыбается зятю.

— Ну и жара.

Марина надела джинсовый комбинезон и ботинки на платформе. И теперь ей было жарко. Оделись не по сезону, потому что взрослым всегда кажется, что на даче холодно и идут дожди.

— Осторожно. — Генриетта Амаровна оттеснила к окну испуганного студента с помятым лицом и вежливо улыбнулась уголками губ.

Зимой умер дед, и она как-то вдруг осунулась, но даже теперь Генриетта Амаровна не выглядела старой.

— Извините. — Студент сунул конспекты под мышку и уставился в окно.

А Марина подумала, что дедушка когда-то тоже был молодым. Он учился в морской академии и был влюблен, а теперь ничего этого нет. И никогда больше не будет.

Никогда. Марина помнила его лицо так ясно как если бы они виделись только вчера.

Веселый и красивый, дед был высокого роста. Он всегда держался прямо и напоминал белого офицера. И имя у него было совсем русское — Виктор. Но глаза у деда были черные, и говорил он с легким кавказским акцентом, потому что родился в Ереване и был наполовину армянином.

В октябре дед заболел. В комнате пахло лекарствами. Марина хорошо помнила, как однажды Генриетта Амаровна села на край его кровати, а дед сказал: «Я хочу, чтобы вы посадили дерево».

Дед не случайно купил дом в Загорянке. Он считал, что человек не должен отрываться от земли, и всегда мечтал иметь собственный дом.

«Дерево?» — удивилась Генриетта Амаровна. Марина смотрела в окно и думала, что дед скоро умрет. Тогда она не понимала, что это значит. Но теперь она знает.

«У сарая, — закончил дед. — Там, где старая яблоня».

«Мужчина должен сделать в жизни три вещи, любил говорить дед, — посадить дерево, построить дом и родить сына».

Но так вышло, что как раз этого ему сделать не удалось.

«Я хочу, чтобы вы посадили дерево», — сказал дед.

Через месяц он умер.

6

Евгения Николаевича отпустили с работы только в пять, так что, пока добрались до места и поужинали, уже стемнело.

Утром первой проснулась Генриетта Амаровна. Через пятнадцать минут был готов завтрак.

— Бабушка, ты что, с ума сошла? — сказала Марина, гремя умывальником и разбрызгивая вокруг себя воду. — Восемь часов.

Но Генриетта Амаровна была настроена решительно. Этого дня она ждала полгода. Полгода шли переговоры. Дед хотел, чтобы они посадили дерево, но какое — не сказал. Евгений Николаевич считал, что нужно посадить сосну, потому что это было его любимое дерево. Генриетта Амаровна настаивала, что сосна — дерево заурядное, а вот дуб — это благородно.

— Разумеется, дуб. Это же очевидно.

— А я думаю, сосна.

— Нет, дуб.

— А я говорю, сосна.

Никто не знает, как долго это могло продолжаться, но однажды в спор вмешалась Марина. Она посмотрела на папу, потом на бабушку и наконец сказала:

— Яблоня.

Елена Викторовна обычно не принимала в этом участия, но поскольку она все равно проходила мимо, то не могла не согласиться с дочерью. Дело в том, что у сарая, где следовало посадить дерево, раньше росла именно яблоня.

— Это разумно, — согласилась Елена Викторовна. — Конечно, яблоня.

— Точно, — подхватили остальные. — Как это мы сразу не догадались?

А Марина сказала:

— Эх вы, что бы вы без меня делали.

Пока Марина и Елена Викторовна завтракали, папа под руководством Генриетты Амаровны осторожно вынул саженец из простыни и принес из сарая лопату.

— Тут здоровенный пень, — сказал Евгений Николаевич, обследовав указанное место.

— Его надо выкорчевать, — объяснила Марина. И папа принялся за работу. Он снял майку и остался в рваных сандалиях и выцветших шортах, цвет которых определить было трудно: что-то между серым и желтым, но точно не бежевый.

— Ну и вид, — сказала Елена Викторовна. В понедельник куплю тебе новые шорты.

Некрасивые люди с детства вынуждены заботиться о своей внешности, чтобы как-то скрыть врожденные недостатки. Евгений Николаевич не был похож на Джорджа Клуни и уже начал лысеть, однако благодаря атлетическому телосложению, всегда нравился женщинам. Кроме того, сейчас он был занят деревом. Поэтому при чем тут шорты?

— Тут что-то есть, — сказал Евгений Николаевич, воткнув лопату в землю.

Марина давно не верила в пиратов и сокровища.

— Это пень, — С уверенностью сказала она.

— Это не пень, — уверенно констатировал Евгений Николаевич и вытащил из земли большой коричневый портфель.

Когда-то дед был капитаном. А потом его списали на берег, и он служил в министерстве. На службу дед ходил с портфелем, и Генриетта Амаровна сразу этот портфель узнала. Теперь таких портфелей нет.

У Генриетты Амаровны от удивления вытянулось лицо, а Елена Викторовна спросила:

— Что это?

— Это клад, — торжественно сказала Марина.

Ее глаза светились, а черные, остриженные до плеч волосы блестели на солнце. На небе не было ни одного облачка, и все в этом сияющем мире пело и радовалось.

Как ни странно, в портфеле ничего не было. Ничего, если не считать бутылки из-под шампанского. На бутылке лежало письмо, аккуратно свернутое трубочкой. Генриетта Амаровна побледнела, а папа откашлялся, немного подумал и сказал:

— Как это понимать?

— Это письмо, — сказала Марина. — Так делают моряки, когда корабль терпит крушение: письмо кладут в бутылку, а бутылку бросают в море.

— Письмо? — удивилась Генриетта Амаровна. — Кому?

Евгений Николаевич с размаху ударил бутылку об угол сарая, но она не разбилась. Ему пришлось повторить это несколько раз, пока Елена Викторовна не догадалась принести из сарая молоток.

Наконец Марина развернула листок — почерк был дедушкин.

— Читай, — сказал Евгений Николаевич. Марина всегда читала громко и с выражением, но сейчас от волнения она едва могла говорить.

— «Вы, конечно, решили, что откопали клад, и расстроились, когда нашли это письмо. Так вам и надо».

Марина замолчала.

— Что же ты стоишь? — сказала Генриетта Амаровна. — Читай.

— «Но клад зарыт под раздвоенным деревом».

И снова наступила пауза.

— Ну что же ты? — не выдержала Елена Викторовна. — Марина!

— «Если идти через лес к станции и, не доходя Жуковки, повернуть направо, вы выйдете к пруду. Обогните пруд с левой стороны и идите все время прямо, пока не увидите дома. Это Малые Жуки. За деревней — река. Там будет мост. Перейдите мост и снова идите прямо, пока не увидите указатель: санаторий „Кукушкино гнездо“. За санаторием — поселок. В поселке найдете старую водокачку — вам любой покажет. У водокачки раздвоенное дерево. И не забудьте лопату, а то я вас знаю».

Елена Викторовна взяла у Марины письмо и прочитала еще раз. Она читала с таким выражением, что Генриетта Амаровна заплакала: это странное письмо напомнило ей покойного мужа.

В полдень Генриетта Амаровна, Елена Викторовна, Марина и Евгений Николаевич отправились в путь. Евгений Николаевич на всякий случай взял у соседа фонарик, а Генриетта Амаровна приготовила бутерброды.

Когда вошли в лес, повернули направо и вышли к пруду, тут мама обнаружила, что забыла письмо дома.

— Я оставила его в кармане, — объяснила Елена Викторовна, — когда переодевалась.

— Ляля, — грустно сказала Генриетта Амаровна, обращаясь не сколько к ней, сколько к Евгению Николаевичу, — ты стала такой рассеянной.

Наступила пауза.

— Кто-то должен вернуться за письмом, — наконец сказала Генриетта Амаровна.

Идти сорок минут в одну сторону, а потом — сорок минут обратно, и все из-за какого-то письма, это было слишком.

Евгений Николаевич молчал.

Письмо — это ерунда, — сказала Марина. Нужно обогнуть пруд с правой стороны и идти прямо, а там будут дома.

И они снова тронулись в путь. — Через два часа за деревьями показались три покосившихся дома. Но сколько они ни пытались найти реку, реки нигде не было. Было пугало в огороде, старик в дырявой пилотке и лохматая собака на цепи. Собака лаяла, и все было как водится. Был даже мост, но реки не было.

— Извините, — сказал Евгений Николаевич обращаясь к старику.

А? — старик разогнулся и рукавом вытер со лба пот.

— Извините, — Евгений Николаевич робел, но говорил громко и с выражением, как будто докладывал на пионерской линейке о проделанной работе — это деревня Малые Жуки?

— Куды?

— Это Малые Жуки?! — не своим голосом крикнул Евгений Николаевич.

— Зачем Малые? — важно сказал старик и деловито вытер пальцами уголки губ. — Просто Жуки.

Наступила пауза.

— А Малые? — наконец сказал Евгений Николаевич, но на этот раз так тихо, что даже Марина не расслышала.

Собака замолчала и тоже как будто прислушалась.

— Жуки-то? — уточнил старик, лениво почесывая грудь.

Евгений Николаевич нервно кивнул.

— Туды, — объяснил старик и показал туда, откуда они только. что пришли. — Обогнете пруд и прямо.

— Но мы таки шли, — заметила Генриетта Амаровна.

— Я перепутала, — прошептала Марина. — Нужно было обойти пруд слева.

И они вернулись назад.

В Малых Жуках решили сделать привал. Был седьмой час. Генриетта Амаровна достала из пакета бутерброды, а Марина пыталась вспомнить, куда идти теперь. Но времени на размышления не было.

Когда наконец увидели указатель «Кукушкино гнездо», начало смеркаться, и Елена Викторовна не выдержала:

— Я устала. Мне все это надоело. Я хочу есть. А папа сказал:

— Мы почти пришли.

— Да, но нам еще идти назад! — И Елена Викторовна заплакала.

Когда отыскали водокачку и нашли раздвоенное дерево, было уже темно.

— Посвети. — Папа дал Марине фонарик, а сам стал копать.