Помоги проекту - поделись книгой:
— В техникуме? Забудь о нем, дочка, это не наш вариант.
— Но, мама…
— Я свое мнение сказала.
Были и другие варианты. Да почему бы им и не быть у симпатичной девушки, модной и, заметим, строгих правил? Но — увы! — варианты были не «наши». Мама на десять, а то и на двадцать лет вперед по месяцам, по годам расписывала будущую семейную жизнь Эли с очередным горемыкой. Жизнь, по-маминому, получалась жалкая и тоскливая. Понемногу у Эли выработался стереотип жениха, который бы смог удовлетворить запросы мамы, ну и ее, конечно. Он должен быть элегантный, интеллектуальный, с престижной профессией и… возраст не имел значения. Желательно, чтобы был разведенный, а если есть дети, чтобы были взрослыми.
— Поверь мне, дочка, лучше прожить жизнь в гостиной, чем на кухне.
Однако интеллектуальные и элегантные на жизненном пути Эли не попадались. А если и попадались, то разводиться почему-то не торопились. И тогда за дело взялась мама.
Однажды она влетела в квартиру и рассыпала на столе кучу конвертов.
— Что это, мама?
— Сейчас все узнаешь.
Мама разорвала первый конверт и вытряхнула из него фотокарточку. Бравый и лысый, как бильярдный шар, мужчина, томно закатил глаза и разве что только не мурлыкал. Мама отодвинула фотографию и вспорола следующий пакет. На этот раз на женщин воззрился пятидесятилетний разбойник с таким носом, что мама перевернула фотографию, отыскивая там его продолжение. Продолжения не было. Был текст:
«Дорогая! Я вас буду лубить!»
— Какой кошмар! Мама, объясни, наконец, в чем дело?
— Погоди, — отмахнулась мать. — Впрочем, никакого секрета нет. Я от твоего имени дала объявление в газету. Ну, мол, ищу спутника жизни и все такое прочее.
— Мама!
— Что, мама? Помоги лучше распечатать письма. Я ведь не думала, что откликнется весь паноптикум, — брезгливо отбрасывая следующую фотографию, сказала мама.
— Покажи, мама.
— Нет-нет, дочка, не смотри, а то ночью плохо спать будешь.
Но как бы то ни было, из тридцати писем два весьма заинтересовали и маму, и дочку. И слог культурный, и люди, судя по всему, самостоятельные, и на фото, если не красавцы, то и не рожи, прости господи!
Но и от этих потенциальных женихов проку было мало. Один, как выяснилось, уговорил своего внука составить любовное послание, а другой готов был предложить руку и сердце только в том случае, если Эля и мама разрешат ему поселиться вместе с двоюродным братом.
Мама на какое-то время сникла. И случилось так, что в эту пору Эля познакомилась с Мишей Блиновым. Что он торгует пивом, Эля благоразумно промолчала, а вот про «Жигули» маме было доложено во всех подробностях.
— Делай как знаешь, — флегматично отозвалась мама и, устремляя взгляд в никуда, присовокупила: — Но, смотри, чтобы нашу дверь не испачкали дегтем.
— Мама, сейчас ведь двадцатый век! — всплеснула руками Эля.
— То-то и оно, — многозначительно вздохнула мать.
Оставляя для Миши номер телефона, Эля и у кульмана на работе, и вечерами у телевизора вырабатывала тактику будущих отношений. Тактика была весьма гибкой: вольностей — не позволять, но и дурочкой не прикидываться. Третьего, как говорится, не дано…
Эля не стала отнекиваться, когда Миша предложил ей познакомиться с его учеными друзьями. Не протестовала она, узнав, что встреча состоится в ресторане.
— Подъезжай в пять, — сказала Эля и назвала адрес.
И выпорхнула из подъезда ровно в семнадцать ноль-ноль — изящная, улыбчивая. Миша с ходу поведал ей о своей первой победе, принял поздравления, но сказать что-нибудь по-английски отказался:
— Противно! Я стал ловить себя на мысли, что и думаю по-ихнему.
Так получилось, что Блинову нужно было снова миновать злополучный перекресток, и то, что он увидел, повергло его сначала в изумление, а потом Миша глубоко задумался. А увидел он, как инспектор, промокая губы платком, вылазил из «Москвича».
«Интересно, какой это стакан по счету? — прикинул Миша. — Допустим, третий, это как минимум. Но ведь от трех стаканов коньяка ему в самый раз танцевать лезгинку на перекрестке, а он как огурчик».
Какая-то хитроумная тайна скрывалась за всем этим. Миша, как торговый работник, не мог в силу своего служебного положения допустить, чтобы какая-то афера осталась неразгаданной. Иначе прогресса в его работе не будет. Так сказать, духа времени. Миша извинился перед Элей, не поленился заехать во двор кафе и занять позицию наблюдателя у стойки буфета. Минут через пять в кафе появился испуганный счастливец.
— Двести коньяка, — сказал он. — И шоколадку. Не возражаете, если я со стаканом отличусь на минутку?
— Пожалуйста, — милостиво согласилась буфетчица. За стакан десять копеек. А всего семь тридцать.
Стакан уплыл за двери кафе, а Мише понадобилось всего три-четыре минуты, чтобы уточнить нижеследующее. Первое: буфетчица наливала в стакан не коньяк, а крепкий чай. Второе: буфетчица единственная и законная жена инспектора ГАИ…
Не в правилах Блинова было делиться чужими производственными секретами, но на этот раз он все рассказал Эле, и они нахохотались до икоты. А как известно, совместные радости… сближают. Так что в ресторан они приехали почти как молодожены.
За столом собралась знакомая компания. Степа Академик, научный руководитель Аполлинарий Модестович, оппонент Юрий Михайлович, старичок-экзаменатор товарищ Букин и Миша Блинов с Элей. Когда Миша представил Элю, Букин нежно сказал:
— Точь-в-точь как моя третья жена. Копия.
— А где она сейчас? — тактично поинтересовался Миша, написав вопрос на салфетке.
— Тоже утонула, — горестно вздохнул товарищ Букин.
Тут подошли два официанта и аккуратнейшим образом расставили на столе холодную закуску и спиртное.
— Е-мое, — не удержался Юрий Михайлович и налил коньяк в фужер.
Степа Академик холодно посмотрел на сотрапезника, и тот, правда, с неохотой, отмеряя дозы пальцем, разлил фужер по рюмкам.
— Слово Аполлинарию Модестовичу, — объявил Степа Академик.
Аполлинарий Модестович был краток. Он сказал:
— Разрешите наше собрание считать… откупоренным. Гм… Простите, где же мысль? Ага! Так вот, наше собрание считаю открытым и первый тост предлагаю поднять за товарища Букина. До дна!
— До дна — это хорошо, — вновь овладел слухом товарищ Букин и хищно посмотрел на рюмку.
Враз, как по команде, застучали ножи и вилки, с недозволенной скоростью сметая с тарелок холодную закуску. Лишь товарищ Букин не вооружился прибором и тоскливо поглядывал на компанию.
— Закусывайте, товарищ Букин, — спохватился Миша, простирая над столом руку.
— Хочу, — чуть не плача, пожаловался старичок, — но не могу. Я такую закалку выработал.
— Хозяин-барин, — философски рассудил Блинов, вгрызаясь в куриную ножку.
Настало время разлить еще по одной, но тут из-за соседнего стола раздался такой душераздирающий текст, что пить было просто грех. Текст принадлежал угрюмому экс-импозантному существу с горящими глазами.
— Я — поэт, — сказал он. — Вы это все знаете.
— И не только мы, — польстили ему за столом.
— Вам, своим друзьям, я хочу раскрыть свою душу.
— Говори, Николя, говори.
— Я скажу, вам я все скажу. Так вот: мне изменила жена. И с кем вы думаете? Стыдно признаться, друзья. Изменила… с прозаиком.
— Это ведь вандализм!
— Да, вандализм, — быстро согласился Николя. — В тот день я написал потрясные стихи. Она плакала, кикимора, когда я прочел их. Вот они: «Ты меня и любишь, и жалеешь, ведь и я немножечко красив»…
— Какой ритм! Какая глубина!.. Официант, еще бутылочку.
— Да и нам пора выпить, — будто со сна встряхнулся Блинов, близко к сердцу принявший беду поэта.
Аполлинарий Модестович предложил тост за Мишу Блинова.
Затем подняли тост за Элю, за Аполлинария Модестовича, Степу Академика, Юрия Михайловича, — обычное застолье. Перед тем как приступить к новому витку, Степа Академик начертал дальнейшую программу.
— Другие экзамены, Миша, сдавать не будешь, — объявил он. — Юрий Михайлович сдаст под твоей фамилией. Это в науке практикуется.
Товарищ Букин доверительно склонил голову к Мише и пожаловался:
— Вторая жена долго тонула. А третья — буль и нету. — Слезливо глянув на Элю, он подытожил: — Вылитая копия. Плавать умеете?
— Успокойте товарища Букина, — распорядился Степа и, когда тот замолк, продолжал: — Думаю, возражении нет?
— Мы не согласны! — вдруг сказала Эля. — Мы подготовимся и сами сдадим экзамены. Ведь кандидат наук — это великолепно грамотный специалист. Разве не так? Миша, почему ты молчишь?
— Вот те на! — удивился Степа.
— Е-мое! — прошептал Юрий Михайлович.
— Оно, конечно, так, — прокашлявшись, солидно начал Аполлинарий Модестович. — Но, милая девушка, Михаил, как бы это помягче сказать, не совсем с парадного хода желает попасть в науку. И мы, ученые, иногда разделяем эти стремления. Пусть он сегодня не внес своей лепты в науку, но зато завтра, когда он будет получать приличную зарплату, пользоваться заслуженным авторитетом в обществе, он вернет этот долг государству с лихвой.
— Да-да, — подтвердил Миша.
Где же мысль? Ага. Только такая политика, когда мы делаем многих кандидатов наук почти ни за что, как бы авансом, принесет нечервивые плоды в эпоху научно-технической революции.
— Е-мое! — вновь изумился Юрий Михайлович. — Рехнуться можно.
Черту под разговором подвел Степа Академик:
— Детали обсудим завтра у Миши на работе. А то здесь… — Степа покосился на Элю. — Возражений нет? Возражений, спрашиваю, нет, товарищ Букин?
— До дна — это хорошо! Эники, бэники, сухэ, дэма…
Когда поднимались из-за стола, то снова обратили внимание на экс-импозантного поэта. Он не то чтобы твердо, но как-то самоуверенно высился над столом, лишь в последний миг удерживая свое тело от падения. Колебался он в такт классическому хорею.
— А сейчас, — провозгласил он, не отрывая горящих глаз от официантки, — я прочту стихи, которые называются очень просто: «Письмо из пионерского лагеря». Это из цикла «Цветы в чужом палисаднике». — Поэт откашлялся, выстрелил вперед рукой и почти запел:
Что-то до боли знакомое почудилось Мише в этих стихах. Может, в школе проходили? Но ведь тогда это очень известный поэт. А ведь, посмотрите, как он прост, как любит своих друзей…
— Миша, ну пойдем, — потянула его за рукав Эля. — Что ты стал как вкопанный?
— Да вот думаю: поставить, что ли, поэту бутылку?
— Ну что ты?! Они такие гордые: возьмет да и бросит бутылку в тебя.
— Тогда пойдем.
…В четверг состоялось заключительное заседание штаба по подготовке Михаила Блинова к защите диссертации. Председательствовал Степа Академик.
— Экзамены сданы? — спросил он.
— Е-мое — сколько пришлось помучиться, — запричитал Юрий Михайлович.
— Я спрашиваю: экзамены сданы? — поднажал голосом Степа Академик.
— Сданы, — ответил первый оппонент.
— Пойдем дальше. Диссертация готова?
Аполлинарий Модестович утвердительно кивнул головой и сказал:
— Готова. — Он поерзал на стуле, решая, стоит ли говорить о том, каких трудов ему стоило чуть ли не на блюдечке поднести Блинову готовую диссертацию. Шутка ли: умыкнуть чью-то диссертацию из подвала библиотеки, очистить ее от мышиного помета, перепечатать, сменить титульные листы, приблизить к сегодняшнему дню библиографические источники, наконец, переплести диссертацию. Аполлинарий Модестович устало махнул и подтвердил:
— Готова.
— Оппоненты подготовили отзывы? — снова спросил Академик.
— Подготовили. Но… — «но» принадлежало Юрию Михайловичу. — Я хотел спросить: рефераты разосланы?
Степа Академик нахмурился, но тут ему на выручку поспешил Аполлинарий Модестович:
— Давным-давно, — бойко соврал он.
Степа Академик улыбкой поблагодарил коллегу и, перечеркнув на листочке все пункты жирным крестом, сказал:
— Ну, а сейчас давайте проэкзаменуем нашего соискателя. И подшлифуем его речь. Ты знаешь, Миша, что такое защита диссертации?
— Как сказать… — заметался мыслью Блинов.
Поделиться книгой: