Вечный сон. Прощай, красавица. Высокое окно

Рэймонд Чандлер

Вечный сон. Прощай, красавица. Высокое окно

Вечный сон

I

Пасмурное октябрьское утро. Горы на горизонте подернуты сеткой колючего, унылого, моросящего дождя. Я же принарядился: голубой костюм, темно-синяя рубашка, галстук, в кармашке носовой платок, черные штиблеты, черные шерстяные носки в темно-синюю полоску. Можете смеяться, но я чисто вымыт, гладко выбрит и трезв как стеклышко — не каждый же день частного детектива приглашает к себе миллионер.

В холле, над дверьми такой высоты, что в них с легкостью вошло бы целое стадо индийских слонов, я увидел витражную панель, где был изображен рыцарь в черных доспехах, который спасал привязанную к дереву даму. Совершенно нагое тело дамы прикрывали лишь длинные, предусмотрительно распущенные волосы, а рыцарь, откинув — очевидно, из вежливости — забрало, тщетно пытался ее отвязать. Рассматривая витраж, я подумал, что, живи я в этом доме, мне рано или поздно пришлось бы встать на лестницу и помочь рыцарю. Ему явно не хватало терпения.

Стеклянная дверь выходила на покрытый изумрудным травяным покровом задний двор, где находился белый гараж, возле которого шофер, смуглый худенький паренек в потертых черных гетрах, мыл темно-бордовый «паккард» с откидным верхом.

За гаражом виднелись декоративные деревья, постриженные, словно пудели; за деревьями — большая оранжерея с куполообразной крышей, еще дальше — опять деревья и, наконец, тяжеловесные, неровные отроги гор.

На второй этаж вела выложенная кафелем широкая лестница, а наверху, на галерее с медными поручнями, виднелась еще одна витражная панель, тоже с каким-то романтическим сюжетом. Внизу, по стенам, стояли массивные стулья с высокими спинками и красными плюшевыми сиденьями, на которых, судя по всему, никто никогда не сидел. На левой стене, посередине, находился большой, совершенно пустой камин с четырьмя купидонами по углам мраморной каминной доски. Над камином висел большой портрет маслом, а над портретом, под стеклом, — два перекрещенных кавалерийских вымпела, то ли пробитых пулями, то ли изъеденных мухами. На портрете был изображен, причем довольно аляповато, офицер в военной форме времен Мексиканской войны с бородкой, усами, черными как уголь горящими глазами и видом человека, с которым лучше не связываться. «Вероятно, это дед генерала Стернвуда», — подумал я. Вряд ли это мог быть сам генерал, хотя, по слухам, отец двух совсем еще юных девиц был уже весьма преклонного возраста.

Я как завороженный смотрел в горящие черные глаза офицера на портрете, но тут дверь под лестницей открылась. Я повернулся, ожидая увидеть дворецкого, но увидел девушку. Невысокую стройную двадцатилетнюю девушку с узкой талией и крепким бюстом, в элегантных голубых брюках «клеш». Она не шла, а плыла. Короткие, стриженные «под пажа», слегка подвитые золотистые волосы. Глаза серо-голубые, довольно невыразительные. Она подошла поближе и улыбнулась мне одним ртом, обнажив маленькие хищные зубки, блеснувшие из-под тонких, нервных губ. Лицо бледное, вид нездоровый.

— А вы высокий, — сказала она.

— Стараемся.

Ее глаза округлились: озадачена, задумалась. Мыслительный процесс, сразу видно, удовольствия ей не доставлял.

— И красивый, — добавила она. — Сами ведь знаете.

Я что-то пробурчал в ответ.

— Как вас зовут?

— Джек, — ответил я. — Джек Потрошитель.

— Странное имя. — Она прикусила губку и, слегка наклонив голову, искоса на меня посмотрела. Затем опустила свои длиннющие бархатные ресницы и опять, очень медленно, словно театральный занавес, подняла их. Коронный, как в дальнейшем выяснилось, номер. Вероятно, предполагалось, что я начну кататься по полу и дрыгать ногами от восторга.

— Вы случайно не боксер? — спросила она, увидев, что по полу я не катаюсь и ногами не дрыгаю.

— Не совсем. Я — сыщик.

— А… — Она сердито мотнула головой, и ее золотистые волосы блеснули в полумраке. — Все шутите.

— Угу.

— Что?

— Только не притворяйтесь глухой. Вы же слышали, что я сказал.

— Ничего вы не сказали. Зануда, вот вы кто. — И с этими словами она сунула в рот большой палец и прикусила его. Какой-то необычной формы был этот палец: тонкий и узкий, как безымянный, и не сгибающийся в суставе. Прикусив его, она принялась сосать палец, вертя его во рту, словно ребенок — соску.

— Вы ужасно высокий, — сказала она и тихонько захихикала. А потом, как-то незаметно повернувшись ко мне всем телом и уронив руки, на цыпочках подкралась и рухнула навзничь мне на грудь. Если бы я ее не поддержал, она бы разбила голову о кафельный пол. Я подхватил ее под руки, и она тут же привалилась ко мне спиной. Чтобы девица не съехала на пол, я вынужден был прижать ее к себе. Коснувшись головой моей груди, она повернулась ко мне лицом и опять захихикала.

— Ну, ты даешь, — похвалила она меня. И себя заодно.

Я промолчал — отчасти потому, что в стеклянной двери, удачно выбрав момент, появился дворецкий. Впрочем, наша поза, по-видимому, нисколько его не смутила.

Это был долговязый седой старик лет шестидесяти или старше. Задумчивые голубые глаза. Кожа гладкая, белая; походка мягкая, упругая, выдававшая физически сильного человека. Он медленно подошел к нам, и, увидев его, девушка отпрыгнула в сторону, бросилась к лестнице, взлетела, словно серна, на второй этаж и скрылась, прежде чем я успел издать глубокий вздох облегчения.

— Генерал ждет вас, мистер Марло, — бесстрастным голосом сказал дворецкий.

— Кто она? — спросил я, еле шевеля языком.

— Мисс Кармен Стернвуд, сэр.

— Ей замуж пора.

Дворецкий с непроницаемым видом, молча посмотрел мне в глаза и повторил, что генерал меня ждет.

II

Мы вышли на задний двор и зашагали по гладкой, выложенной плитняком тропинке, которая, огибая гараж, тянулась до самого конца лужайки. Худенький, похожий на подростка шофер загнал «паккард» в гараж и мыл теперь черный «бьюик». Мы свернули к оранжерее, дворецкий открыл дверь, отступил в сторону, пропустив меня вперед, и я очутился в маленьком, раскаленном от жары вестибюле. Дворецкий последовал за мной, плотно закрыл первую дверь, открыл вторую, и мы вошли внутрь. Только теперь я понял, что такое настоящая жара: мало того, что в оранжерее было душно, как в парилке, — горячий влажный воздух был пропитан пьянящим запахом цветущих тропических орхидей. Стеклянные стены и крыша запотели, и сверху на растения стекали крупные капли влаги. Ощущение было такое, словно находишься в джунглях: вокруг, окутанные зеленоватым, как в аквариуме, светом, роста какие-то экзотические растения с отвратительными мясистыми листьями и стеблями, напоминавшими пальцы только что обмытых покойников. Чтобы представить себе, как эти растения пахнут, надо вскипятить виски и понюхать его, предварительно укрывшись с головой одеялом.

Дворецкий пошел вперед, раздвигая густую влажную листву, и вскоре мы выбрались из чащи на небольшую, находившуюся прямо под куполом здания площадку, где на старом красном турецком ковре стояло инвалидное кресло, а в кресле сидел, уставившись на нас, умирающий старик. Глаза старика уже давно потухли, однако были такими же черными и проницательными, как у офицера на портрете. В остальном же его лицо представляло собой неподвижную восковую маску с бескровными губами, заострившимся носом, ввалившимися висками и вывернутыми мочками, какие бывают у покойников. Несмотря на чудовищную жару, длинное, худое тело старика было закутано в плед, из-под которого виднелись полы выцветшего от времени красного купального халата. Худые, похожие на когти пальцы с лиловыми ногтями неподвижно лежали поверх пледа, а из лысого черепа, словно дикие цветы из скалы, торчали редкие слипшиеся седые волоски.

Дворецкий подошел к старику и доложил:

— Мистер Марло, генерал.

На это старик не только ничего не ответил, но даже не пошевелился. Дворецкий ловко подставил мне совершенно сырой плетеный стул и, когда я сел, неуловимым движением выхватил у меня из рук шляпу.

Только тогда старик прочистил горло и низким, замогильным голосом произнес:

— Принесите бренди, Норрис. Как вы относитесь к бренди, сэр?

— Положительно, — ответил я.

Дворецкий исчез в джунглях, а генерал заговорил снова, экономя силы, как экономит последние деньги безработная актриса, чтобы купить себе пару капроновых чулок:

— В свое время я любил смешивать бренди с шампанским. Рюмка бренди на полбокала ледяного шампанского. Да вы снимите пиджак, сэр. Для живого человека здесь слишком жарко.

Я вскочил, снял пиджак, вынул носовой платок и вытер лицо, шею и вспотевшие ладони. В Сент-Луисе летом и то прохладнее. Потом сел, машинально потянулся за сигаретой, но вовремя вспомнил, где нахожусь. Старик все понял и, слабо улыбнувшись, сказал:

— Можете курить, сэр. Я люблю запах табака.

Я закурил, и он, точно охотничья собака, стал жадно принюхиваться к дыму. На его тонких, крепко сжатых губах заиграла едва заметная улыбка.

— Веселое занятие, ничего не скажешь, — смотреть со стороны, как твоим порокам предаются другие, — с грустью заметил он. — Когда-то и я, сэр, умел красиво жить, а теперь — инвалид: паралич обеих ног, резекция желудка. Есть я почти ничего не могу, а сплю так чутко, что это и сном-то не назовешь. Только жарой и спасаюсь — как новорожденный паук. Если бы не орхидеи, здесь и вовсе дышать было бы нечем. Вы любите орхидеи?

— Не особенно, — признался я.

Генерал прикрыл глаза:

— Я их ненавижу. С виду они похожи на человека, а пахнут дешевыми духами проститутки.

Я смотрел на него и ловил губами влажный душный воздух, задыхаясь от жары. Старик кивнул, осторожно согнув шею, словно боялся, что она сломается под тяжестью головы. Тут в зарослях орхидей появился дворецкий, кативший перед собой сервировочный столик. Он налил мне в бокал бренди, смешал его с содовой, обернул медное ведерко со льдом влажной салфеткой и удалился. Хлопнула дверь.

Я пригубил бренди. Старик молча посмотрел на меня и со скорбным видом гробовщика облизнул губы.

— Расскажите о себе, мистер Марло. Полагаю, моя просьба вас не удивляет?

— Нет, разумеется. Но рассказывать особенно нечего. Мне тридцать три года, когда-то я ходил в колледж и английский язык еще не забыл. Частным сыщиком стал недавно. Одно время работал следователем у окружного прокурора Уайлда. На днях мне позвонил старший следователь Уайлда Берни Олс и сказал, что вы хотите со мной поговорить. Я не женат — уж очень не люблю полицейских жен.

— А вы, я смотрю, циник, — улыбнулся старик. — Работа у Уайлда вам не понравилась?

— Меня уволили. За непослушание. В этом смысле мне нет равных.

— Я тоже этим отличался, сэр, так что мы с вами друг друга стоим. Что вы знаете о моей семье?

— Я знаю, что вы вдовец и у вас две дочери. Обе молоды, красивы и живут в свое удовольствие. Одна из них была замужем уже три раза, последний раз — за бутлегером по прозвищу Рыжий Риган. Вот и все, что я слышал, генерал.

— Что-нибудь в этой информации показалось вам любопытным?

— Разве что Рыжий Риган. Впрочем, сам я всегда ладил с бутлегерами.

Генерал опять слабо улыбнулся — экономит на всем, даже на улыбке:

— Я тоже против них ничего не имею, да и Рыжий Риган мне очень нравится. Представьте себе эдакого здоровенного ирландца из Клонмела с курчавыми рыжими волосами, грустными глазами и улыбкой шириной с Уилширский бульвар. Поначалу, правда, он показался мне авантюристом, промышлявшим какими-то темными делишками.

«Тот еще жук», — подумал я.

— Теперь я вижу, что он вам действительно понравился: вы заговорили на его языке.

Генерал спрятал свои худые бледные руки под плед, а я загасил окурок и допил бренди.

— Меня он, можно сказать, вернул к жизни, — продолжал старик. — Увы, ненадолго. Риган часами сидел со мной, хлестал бренди, обливался потом и рассказывал про Ирландскую революцию. Ведь он был офицером ИРА[1] и в Штатах находился на незаконном положении. По-моему, на моей дочери он женился по чистой случайности — впрочем, вместе они и месяца не прожили. Учтите, мистер Марло, все это тайна.

— И тайной останется, — заверил его я. — Что с ним произошло?

Старик тупо посмотрел на меня:

— Месяц назад он исчез, причем совершенно неожиданно, никого не предупредив. И не попрощавшись со мной. Обидно, конечно, но ничего не поделаешь — для таких, как он, приличий не существует. Думаю, Риган еще даст о себе знать. А пока меня опять шантажируют.

— Опять?!

Генерал вновь вытащил руку из-под пледа, сжимая в пальцах коричневый конверт.

— Я бы не позавидовал тому, кто попытался бы меня шантажировать, когда Риган жил в моем доме. За несколько месяцев до его появления, то есть без малого год назад, я заплатил пять тысяч долларов человеку по имени Джо Броди, чтобы он оставил мою дочь Кармен в покое.

— А… — промычал я.

Генерал повел своими редкими седыми бровями:

— Что вы этим хотите сказать?

— Ничего.

Слегка нахмурившись, старик некоторое время в упор смотрел на меня, а затем сказал:

— Возьмите конверт и ознакомьтесь с его содержимым. И про бренди не забывайте.

Привстав, я взял конверт, опять сел, в очередной раз вытер потные ладони и стал его рассматривать. Письмо адресовано генералу Гаю Стернвуду: 3765, Алта-Бриа-Креснт, Уэст-Голливуд, Калифорния. Адрес написан чернилами, от руки, наклонными печатными буквами — такой почерк бывает у инженеров. Конверт вскрыт. В нем коричневая визитная карточка и три листа плотной белой бумаги. На карточке из тонкого коричневого картона золотыми буквами выбито: «Мистер Артур Гуинн Гейгер». Адреса нет. А в нижнем левом углу очень мелкими буквами значится: «Редкие книги и подарочные издания». Я перевернул карточку и прочел следующее:

Уважаемый сэр!

Несмотря на то что взыскать по закону за неуплаченные карточные долги возможным не представляется, я полагаю все же, что Вы захотите их оплатить.

С уважением,

А. Г. Гейгер

Листки плотной белой бумаги оказались долговыми расписками, заполненными от руки и датированными началом прошлого месяца:

По предъявлении обязуюсь выплатить (или перевести) 1000 (одну тысячу) долларов Артуру Гуинну Гейгеру без процентов.

Кармен Стернвуд

Почерк размашистый, с завитушками и кружочками вместо точек. Я налил себе еще бренди и отложил конверт в сторону.

— Что скажете? — спросил генерал.

— Пока ничего. Кто такой Артур Гуинн Гейгер?

— Понятия не имею.

— А что говорит Кармен?

— Я ее не спрашивал. И не буду. От нее толку мало — засунет в рот палец и сосет его себе с умильным видом.

— Я встретил ее в гостиной. Она действительно сосала большой палец, а потом попыталась усесться мне на колени.

Ни один мускул не дрогнул на лице генерала. Он застыл в своем кресле, мирно сложив руки на коленях и тихонько дрожа от холода, тогда как я начинал дымиться от жары.

— Вы позволите задать вам несколько нескромных вопросов, генерал? — спросил я.

— А я от вас скромных вопросов и не жду, мистер Марло.

— Ваши дочери между собой ладят?

— Я бы этого не сказал. У каждой своя жизнь, и по наклонной плоскости они скатываются каждая по-своему. Вивьен — избалованная, требовательная, неглупая и совершенно безжалостная. Кармен же — из тех тихих девочек, что больше всего на свете любят отрывать мухам крылышки. Духовная жизнь, мораль — для них обеих пустой звук. Впрочем, и для меня тоже. Чем-чем, а нравственностью Стернвуды никогда не отличались. Еще вопросы есть?

— Они обе, надо полагать, получили неплохое образование?

— Вивьен училась в хороших закрытых школах, а потом — в колледже. Кармен же сменила не меньше десятка школ, и каждая следующая была либеральней предыдущей. По-моему, она ровным счетом ничего из них не вынесла. И Вивьен, и Кармен наделены всеми пороками современной молодежи, Хорош отец, думаете, наверное, вы. Разругал дочерей в пух и прах. — Он помолчал. — Но ничего не поделаешь, мистер Марло, жизнь во мне еле теплится, и тут не до викторианского лицемерия. — С этими словами старик откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, а затем вновь открыл их: — Надеюсь, вам не надо объяснять, что, если мужчина впервые становится отцом только в пятьдесят четыре года, он получает по заслугам.

Я отхлебнул бренди и кивнул. Артерия едва заметно пульсировала на его дряблой серой шее. Старик одной ногой стоит в могиле, но сдаваться явно не собирается.

— Ваш вывод? — неожиданно спросил он.

— Я бы ему заплатил.