Воровская зона

Этот невеселый путь Катков проделывал уже в третий раз в своей жизни. Правда, теперь он ехал на зону без душевного трепета, который хорошо знаком каждому входившему за запретку по первому разу. Как-никак полновластный хозяин… Да и тогда, в далеком семьдесят втором, он входил за «колючку» без особого страха. Его отчаянная кража и вызывающее поведение на суде сыграли свою роль. Ему даже оставили его старую кличку. Получил он ее еще в школе, и виноват в этом был Джек Лондон. Прочитав лет в шестнадцать «Морского волка», потрясшего его неимоверной силой духа своего главного героя, Венька буквально грезил Волком Ларсеном. И кто знает, не этот ли самый отважный моряк с его великой тоской по прекрасной и свободной жизни в конце концов и привел Веньку на скамью подсудимых. Правда, романтика из него ушла быстро. Уже в зале суда. И напрасно взывал он к справедливости, предлагая судить вместе с ним и того директора ресторана, чью квартиру он «взял». Судья оказался крайне нелюбопытным и даже не поинтересовался у беспокойно заерзавшего на своем месте Левковича, как это на его квартире могут происходить миллионные кражи. А ведь оклад у потерпевшего — сто двадцать семь целковых! И срок намотали ему одному, без Левковича. Так, без покаяния, и полетел он белым лебедем в родной дом, получив свой шестерик.

На зоне старые воры сразу разглядели в молодом и отчаянном парне свою достойную смену. И не зря на него почти сразу же положил глаз сам «смотрящий». Правда, особо приближать не спешил. Хотел присмотреться. Одно дело — воля, и совсем другое — зона! Не сломается, выдюжит, тогда милости просим! Нет? Значит, не из того теста. Как проверить? О, для этого на зоне существовало много способов. Ну, например, столкнуть лбами слабого с сильным. Именно в таких мясорубках и проверялась истинная сила и стойкость духа. Покатить на слабого мог каждый, не дрогнуть перед сильным было дано не многим.

Натравленный на Ларса зек был силен и глуп. С ним старались не вязаться не только мужики, но даже некоторые воры из тех, что помельче. Но уверенный в полученной от Ли Фаня великолепной школе Катков не боялся этого увальня со всей его легендарной силой. И когда тот, рыча и брызгая слюной, словно сорвавшийся с цепи волкодав бросился на отданного ему на заклание щенка, его встретила… пустота! Неуловимым движением уйдя в сторону, Ларс улыбнулся и… попросил Борта повторить нападение. Его улыбка только подлила масла в огонь, и теперь вместо разъяренного волкодава на Каткова летел ничего не разбирающий в своей слепой ярости носорог. А разбирать было бы надо, ибо на этот раз его на этом пути встретил железный кулак Ларса. Удар пришелся в печень. Завыв от страшной боли, Борт упал на колени, и из его широко открытого рта вместе с оглушительным криком полилась зеленая желчь. Кое-как отдышавшись, он снова бросился на обидчика, но уже куда менее решительно, нежели в начале драки. В какой-то момент ему даже удалось загнать его в угол. И он, полагая, что неуловимый парень наконец-то в его руках, бросился Ларсу в ноги. Но тот снова обманул его. Мягко оттолкнувшись от пола, он на какие-то доли секунды завис в воздухе и, опускаясь, сильно ударил находившегося под ним Борта пятками по спине. На этот раз Борт пролежал дольше. Его душили злоба и слезы. Подумать только! Какой-то сопляк помоил его на глазах у всего отряда! И он, уже плохо соображая, что делает, медленно вытащил из сапога заточку. Завороженно следившие за потрясающим зрелищем зеки неодобрительно заворчали. Драться так драться! Без заточек и финок! Но вмешаться так никто и не успел. Все произошло слишком быстро. И Ларс, жизнь которого повисла на острие направленной ему в шею заточки, уже не либеральничал, стремясь продлить эффектное зрелище. Отбив правую руку, в которой Борт сжимал оружие, и сместившись чуть в сторону, он, привычно собрав в низу живота огромное количество энергии и полностью расслабившись, в следующее мгновение круговым движением левой ноги ударил Борта по уже пострадавшей печени, одновременно высвобождая в направлении удара всю собранную в тандеме внутреннюю энергию. На этот раз даже не вскрикнув, Борт как куль рухнул к его ногам, и на его губах запузырилась кровавая пена. Нанесенный ему удар развалил печень на части…

В течение двух недель велось следствие. Но напрасно изощрялся «кум» в своих изысканиях. Ларса не выдал никто. Молчал и опомоенный Борт, валявшийся в «кресте» с множеством капельниц. Как случилось? Да очень просто! Свалился со второго яруса, только и всего… И опера только понимающе качали головами. Да, мол, бывает, конечно!

Этот поединок прославил Ларса, и с того самого дня им уже вплотную занялся Андрей Петрович Рассохин, по кличке Антиквар. Это был старый и опытный вор, начитанный и умный, считавшийся одним из лучших специалистов в СССР по антике. И таковым его считали сами искусствоведы. А любовь к искусству у него была в крови. Сказывалось нетрудовое воспитание и генеалогия. Отец Рассохина был крупным русским ученым-биологом с европейским именем. Но не учли «товарищи» мировую известность Рассохина-старшего (а может, наоборот, учли!) и без суда и следствия «разменяли» его, как чуждого всем своим существом пролетарской культуре элемента. И покатился оставшийся сиротой Андрюша под гору! Да и куда еще мог в то время катиться любой, сохранивший в себе хотя бы частицу чести и совести? Кочевал этот пасынок революции по «крытым», этапам и зонам ни много ни мало целых двадцать два года, заслужив легендарными своими деяниями и неподкупной честностью в отношении воровских законов звание вора в законе. В своем роде это был самый настоящий теоретик воровской идеи. И увидев Ларса, возрадовался премного. Ни одной души не хотел он отдавать ненавистной власти, а уж такой особенно!

Острым взглядом разглядел старый вор в Ларсе свое будущее. И начал это будущее готовить. Бросаемые им зерна падали на благодатную почву. И совсем не потому, что эти понятия были уж слишком правильными. Нет! Просто слишком уж созвучны они оказались тому, что творилось тогда в душе самого Ларса. Здесь, на зоне, он впервые увидел хоть как-то уважающих себя людей. Никто не мог безнаказанно оскорбить другого просто так, от нечего делать, как измывался над его матерью ее начальник лишь только потому, что в тот день у него было плохое настроение. Да, здесь учили многому, и в первую очередь высокой себестоимости любого произнесенного слова. Это на воле можно было болтать все, что угодно, а здесь, на зоне, надо было тщательно соизмерять сказанное с делом! Что тоже только добавляло в глазах Ларса веса всем этим людям, бросившим вызов тому обществу, которое он так ненавидел. И он был полностью согласен с Антикваром в том, что и на воле сохраняется та же самая воровская иерархия, что и в их мире. Пусть и называется она там по-другому, суть тем не менее одна! И на гражданке были и свои паханы, и быки, и шестерки, и пидоры, и суки! «Ведь это только навозная куча, — втолковывал ему Антиквар, — не имеет иерархии. А ведь все так называемое советское общество, за редким исключением, уже давно превратилось в навозную кучу и тем не менее имело свою иерархию». И на исконный русский вопрос, кто же виноват, Антиквар с прямотой римлянина отвечал: пришедшие в семнадцатом к власти хамы! Именно они с легкой руки Ленина принялись с ожесточением зверей уничтожать всех, в ком чувствовали совсем другую, нехамскую, породу! Расстреливали, ссылали, бросали в тюрьмы, изгоняли из страны цвет нации, лишая ее тем самым всех основ. А человек с трубкой только довершил то, что начал его великий друг и учитель — продолжил великую мясорубку, причем бил уже не избранных, этих и без него уже почти не осталось, а всех подряд, превратив страну в одну огромную зону.

Да и потом было не легче. Все эти «оттепели» в мгновение ока побивались новым похолоданием.

Психушки и тюрьмы — вот что ждало любого, кто осмеливался поднять голос и назвать черное черным, а белое белым! Именно так и явился миру страшный антропологический феномен — homo sovieticus — человек без родины и достоинства!

«И только мы, Веня, — втолковывал Ларсу Антиквар, — еще остаемся аристократами духа среди всего этого гнилья! Да, в глазах большинства людей мы с тобой преступники… Но посмотри внимательно на это большинство, Веня! Разве это люди? Забитый рабочий скот, годный лишь на то, чтобы таскать на себе ярмо! Все, что они могут, так это только вытирать начальству задницу!»

Конечно, потом, часто вспоминая Антиквара и его лекции, Катков не мог не видеть, что многое в их мире «великий теоретик» приукрашивал. За прошедшие годы он повидал разных воров и хорошо знал цену «понятиям». Но в одном старый вор был незыблемо прав. Они все же отличались от серой массы, которая являла собою скорее население, нежели народ. И то, что творилось в стране, лишний раз подтверждало это. Нормальные люди никогда не допустили бы того, чтобы какой-то там Левкович кормил их баландой, а на ворованные деньги ублажал власть имущих и своих шлюх! Эти допускали… Аристократов духа в России становилось все меньше и меньше. Даже в их среде. Да и о каком аристократизме можно было говорить, если раздвоенное сознание уже их отцов и матерей имело генетические корни. Кого могли породить люди, постоянно лгавшие и становившиеся на какие-то мгновения самими собой только на своих шестиметровых кухнях-удавках. Постепенно в них убили ту самую смелость, которую надо было всячески поощрять, а в результате — трусость и рабство духа, породившие не менее отвратительный порок — равнодушие…

Да, с той поры утекло много воды и… крови. Как своей, так и чужой. И уж никак Ларс не предполагал, что ему на пятом десятке лет снова придется торчать за «колючкой».

Хотя с ним поступили еще по-божески. Могли и кранты навести! И очень даже спокойно! Квантришвили, Сильвестр, тот же Глобус, Витя Калина… Какие имена! И где все они? Вот именно, далече…

Кто? Этим вопросом он не задавался. Давно знал: желающих предостаточно. И не только из воровской масти — как-никак, именно он почти два года держал под контролем почти всю торговлю лесом в регионе! Об этом его предупреждал и сам Куманьков во время последнего визита Ларса в Америку. «Запомни, Веня, — говорил ему тогда «крестный отец» номер один в России, швыряя камешки в набегавшие на берег океанские волны, — если что, то у вас там легкой жизни тоже не будет! Сразу начнутся переделы!»

И похоже, они уже начались! Ведь самому Куманькову ломилось чуть ли не два десятилетия, а это в любом случае — выход из игры…

Убаюканный мерным сотрясанием вагона и воспоминаниями, Катков и не заметил как заснул. А идущий спецэтапом эшелон, со своим воспетым в песнях «мерным блеском и скрежетом стали» продолжал свой натруженный бег в те самые «таежные дали», где одни люди, сплошь и рядом нарушающие законы, содержали других таких же людей, единственная вина которых заключалась в том, что они имели несчастье попасться…

На этот раз Баронин добирался до знакомого ему домика по берегу озера лесом. Являть свой светлый лик припозднившимся дачникам у него не было никакого желания. Где-то совсем рядом куковала кукушка. По старой привычке Баронин начал считать. Раз, два, три… двенадцать… Он грустно усмехнулся. Что-то маловато-то намерила вещунья, могла и побольше…

Впрочем, кто может знать, сколько ему намерено? Да и надо ли? И он совершенно не понимал увлечения всякими астрологиями и хиромантиями, якобы предсказывающими будущее. Зачем? Оно само придет, независимо от того, будешь ты знать о нем или нет!

Но вот кукушка снова закуковала, и на этот раз она оказалась намного щедрее. Баронин улыбнулся. Вот так-то лучше!

Ровно в девять он стоял у знакомой двери, как и вчера, она была приоткрыта. Только теперь Высоцкого сменил Розенбаум. К его удивлению, Борцов на стук не откликнулся. И поскольку оставаться у двери становилось опасно, он мог привлечь к себе внимание случайных прохожих, Баронин, нащупав теплую рукоятку «вальтера», осторожно вошел в дом. Дверь в комнату была закрыта. Приложив к ней ухо, Баронин прислушался, но, кроме хорошо ему известных «любить так любить, гулять так гулять», ничего не услышал. И тогда, легко открыв дверь и держа пистолет наготове, вошел в комнату.

В не оставлявшей никаких сомнений позе Михаил лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Из-под его левой лопатки торчала костяная рукоятка крупного охотничьего ножа, и разговор с ним откладывался навсегда…

Баронин подошел к трупу и потрогал его за левое запястье. Судя по еще сохранявшемуся в теле теплу, Борцов был убит около часа назад. И вполне возможно, что теперь убравшие его люди поджидали его самого… Да, выходить было опасно, но еще опаснее оставаться в доме. К Михаилу мог зайти кто-нибудь из соседей или с неожиданным визитом приехать из города любовница. Вот только как? Через дверь ему уже не хотелось. Баронин вспомнил о лестнице в сенях, наверняка ведущей на чердак. Так оно и оказалось, и уже через несколько секунд Баронин оказался на крошечном чердаке, заставленном многочисленными пыльными коробками. Небольшое слуховое окно, на его счастье, выходило в сад.

Баронин посмотрел на часы. Пятнадцать минут десятого… Дожидаться темноты? Но в любую минуту могла приехать вызванная его благодетелями милиция и повязать его. И тогда либо вступай в бой со своими бывшими коллегами, либо доказывай, что ты не верблюд! Как-никак внизу лежал еще теплый труп Борцова, да и «вальтер» опять же. И ему оставалось только одно: покинуть сей скорбный дом, выпрыгнув в сад. Баронин осторожно подошел к окошку и несколько минут напряженно вглядывался в уже начинавший окутывать деревья вечерний полумрак. Все было тихо, и даже далекая кукушка умолкла. Выпростав на улицу сначала ноги, слишком мало было окошко для того, чтобы прыгать из него сразу, Баронин опустился на руках и в тот самый момент, когда его локти уперлись в подоконник, оттолкнулся от него руками и полетел вниз. Приземлился он легко. Да и что для него прыжок с каких-то пяти с половиной метров да еще на мягкую податливую после дождя землю, покрытую густой травой? Низко пригибаясь к земле, с пистолетом наготове, он быстро побежал к густым кустам, служившим Михаилу забором. Через считанные секунды он уже был в тайге. Остановившись, Баронин прислушался. Стояла все та же ничем не нарушаемая тишина. Но когда он уже собирался продолжить свой путь, где-то метрах в двадцати от него хрустнула сухая ветка — так она хрустит под ногою наступившего на нее человека.

К великому удивлению Баронина, нападавших было всего двое. И когда к нему метнулись темные фигуры, он молниеносно вскинул пистолет. Нет, не зря он когда-то часами лепил в тире обойму за обоймой. Вслед за выстрелом он услышал громкий крик: «Один готов». Его подельник не замедлил с ответом, и на Баронина обрушился целый шквал пистолетного огня. Судя по частоте выстрелов, тот бил в него «по-македонски», с двух рук. Распластавшись на земле, Баронин не двигался с места, зная, как хорошо профессионалы умеют стрелять на звук даже в окружавшей его кромешной темноте. Вокруг него то и дело падали перебитые пулями ветки. А он, прижимаясь щекой к нагретой за день земле, на полном серьезе прикидывал, как бы ему повязать этого отчаянного стрелка, а потом и развязать ему язык! С пистолетом в руках в ночном лесу да еще в нескольких метрах от еще теплого трупа его же напарника это будет сделать совсем нетрудно…

Но уже очень скоро выстрелы прекратились, и так, не стреляя и карауля малейшее движение друг друга, они пролежали на земле около двух часов. Их поединок стал напоминать борьбу двух снайперов времен финской войны, когда они целыми сутками, не высовывая носа, сидели в своих гнездах, ожидая, у кого первого не выдержат нервы.

Баронин лежал, прижавшись щекой к большой лиственнице, поваленной бурей. По его голове то и дело сновали муравьи и еще какие-то насекомые. Хочешь не хочешь, а делать что-то было надо. Не ночевать же в этом проклятом лесу! Осторожно, стараясь не шуметь, он протянул руки сначала вперед, а потом в стороны и нащупал несколько валявшихся на земле толстых сучьев. Сложив их справа от себя, он почти без замаха швырнул один из них в кусты. И сразу же ударил выстрел. Баронин бросил еще три ветки, и, как по команде, по зашуршавшим кустам хлопнули еще три пули. Толкая ветки перед собой, Баронин вопреки всякой логике пополз не от противника, а к нему, время от времени продолжая швырять ветки. А когда он прополз около десяти метров и из-за туч неожиданно выглянула луна, орошая все вокруг потусторонним светом, он вдруг увидел метрах в семи от себя своего визави… в изумлении смотревшего на него!

Как и обычно в таких случаях, все решила скорость. Они вскинули пистолеты почти одновременно, но Баронин сделал это на долю секунды быстрее, и эта ничтожная доля стоила его противнику жизни. Слабо охнув, он уткнулся лицом в густую траву, и из пробитой пулей шеи толстой черной струей забила нашедшая наконец выход кровь. Продолжая на всякий случай держать пистолет наготове, Баронин поднялся на ноги и подошел к убитому. Перевернув его на спину, он сразу же узнал в нем читателя «Спорт-экспресса» из соседнего купе! Покачав головой, Баронин быстро обыскал убитого и вытащил из кармана его джинсовой куртки сложенный вчетверо лист бумаги. На ней, по всей видимости рукою Борцова, были написаны адрес, фамилия, имя и отчество какого-то человека. Спрятав листок в куртку, Баронин еще раз внимательно взглянул на измазанное кровью лицо человека и… сразу же вспомнил, где совсем недавно видел его…

Всеволод Аркадьевич Локотов открыл глаза и блаженно потянулся… Да, хорошо! Молодец Клест, встретил «крестного» как и подобает! И девочек подобрал классных, и банька была что надо, и настоянный на каких-то особых таежных травах душистый чай после нее!

При воспоминании о девочках его охватила сладкая истома. Великолепные точеные ноги, упругие бедра, высокая грудь… А как они менялись под ним? Можно было подумать, что специально оттачивали все эти заученные движения на тренировках! А баня и массаж, исполненный все теми же жрицами любви? Фантастика да и только!

Локотов бросил взгляд на висевшие на стене часы. Без пятнадцати семь… Он еще раз сладко потянулся и встал, из райских кущ пора было возвращаться к презренной прозе жизни…

Когда он вышел в столовую, огромную, метров в сорок, комнату, блестевшую столовым серебром, с развешанными по стенам копиями «малых голландцев», Андрей Барский уже сидел за ломившимся от всевозможных яств длинным продолговатым столом из красного дерева.

— Как почивали, Всеволод Аркадьевич? — улыбнулся он при виде свежего как огурчик эмиссара центровых.

— Спасибо, Андрей, спасибо! — уселся тот в массивное тяжелое кресло с высокой резной спинкой. — Уважил старика!

Барский понимающе улыбнулся и, не дожидаясь приглашения, быстро разлил водку. Да и какой русский станет пить что-нибудь другое под медвежатину, маринованные грибки и черемшу? Это было бы уже кощунством!

Чокнувшись с Клестом, Локотов медленно, смакуя вкусную финскую водку, выпил большую рюмку и блаженно закрыл глаза. А Барский вдруг вспомнил, как много лет назад Могол, как кликали Локотова, вот так же тянул из алюминиевой кружки водку. Только вместо темно-серого элегантного костюма на нем тогда был черный лагерный клифт. Да, тот вечер Клест запомнил навсегда, его только что вышедшего из БУРа впервые пригласили в воровской куток. И один из приближенных Могола, бывшего паханом отряда, разлив водку по большим алюминиевым кружкам и ощерясь стальными фиксами, ухмыльнулся: «Хватани стопарь керы, кенток!» И Клест «хватанул», а потом долго смотрел, как «хватал» свою керу сам Локотов. С того вечера и началось их сближение.

Много сделал Могол для Клеста и многое дал ему. Кроме одного: почтения к воровскому закону. Слишком сильна была тяга у его строптивого ученика к беспределу, и если в отношениях с элитой он еще как-то сдерживался, то с теми, кто стоял ниже его, Клест был беспощаден.

Правда, на воле дороги «крестного» и его «крестника» не пересекались, и снова свидеться им привелось только в начале девяностых в Москве, куда не знающий страха и сомнения Клест приехал качать права. И прибыл он в белокаменную, уже овеянный славой этакого крутого вора, которому не то что центровые, море по колено. Он не пил и не курил, постоянно тренировался в тире и в спортзале, плавал, бегал на лыжах и часами парился в сауне. А его патологическая жестокость наряду с дерзостью и холодным расчетом пугала даже его подельников, которых он, надо заметить, держал в ежовых рукавицах. За его бригадой даже по самым скромным подсчетам к этому времени числилось больше двадцати мокрух, и только при одном упоминании его имени у многих дальневосточных коммерсантов случался нервный тик. Столичных авторитетов Барский презирал и называл белоручками и бездельниками и не сомневался, что ему по силам подмять под себя все московские группировки. И прибыв в первопрестольную, Клест, что называется, с ходу перешел дорогу одной из группировок. И та, еще толком не ведая, с кем имеет дело, решила проучить залетного фраера. На разборку она прибыла в трех роскошных джипах. Из них вышли девять человек и вразвалку, словно отвыкшие от суши матросы, двинулись к сиротливо стоявшим у обочины невзрачным «Жигулям».

Но разбираться не пришлось. Когда до «сиротинки» оставалось около десяти метров, ее стекла опустились и из них ударили два автомата. После этого подвига Барскому забили стрелку уже сами центровые. И на ней в присутствии, конечно, самого Могола его короновали под именем Андрея Архангельского. Но до главного трона его так и не допустили. Против высказался сам Виталий Куманьков, занимавший в воровской российской иерархии первое место, и высокое собрание не посмело пойти против «крестного всех крестных». У Клеста хватило трезвого расчета не подписывать себе смертный приговор, и он согласился остаться на вторых ролях в регионе. Но отказываться от заветной «шапки Мономаха» и не думал. И теперь, когда Куманьков томился в американских застенках, а сам Ларс ушел на «дальняк», Барский снова воспрянул духом. Тем более, что от центровых в Николо-Архангельск прибыл его «крестный»…

Выпив наконец свою водку и вкусив от куска сочившейся желтым жиром медвежатины, Локотов взглянул на сгоравшего от нетерпения «племянника».

— Ну что, Андрей, — вытирая руки полотенцем и вытаскивая из пачки сигарету, улыбнулся он, — поговорим?

— Давно мечтаю! — предупредительно щелкнул тот зажигалкой.

— Наверху ситуация изменилась, — с наслаждением затянулся сигаретой Локотов, — и возможны переделы…

— А ты… — начал было Клест, но Локотов сразу же перебил его.

— Избави Господь! — махнул он рукой. — По мне этот трон хуже сковородки! У меня нет такого имени, как у Виталика, да и здоровье уже не то… И вот что я тебе скажу, Андрей! — внимательно посмотрел он в глаза Барскому, хорошо зная, что у «племяша» на уме. — При живом Ларсе тебе это место не отдадут! Не забывай, что он по корешам с самим Батей! И сейчас на регион вместо него встанет Блат.

Клест мрачно покачал головой. Он был недоволен самим Моголом. Тоже нашел перед кем прибедняться! Имени у него нет! Все у него было, и имя, и не уступавший самому Бате, то бишь Куманькову, авторитет. Не было главного: желания замолвить за него словечко. Впрочем, чего обижаться, Могол стар, а значит, осторожен. Да и зачем ему держать за него мазу? Слово в их мире дорого стоило…

— А если… — начал было он, зная, что с Моголом может быть откровенным, но тот резким жестом остановил его.

— Я все сказал, Андрей! — жестко произнес Могол. — А ты все понял!

Называть вещи своими именами у него не было никакого желания! Сейчас и стены имели уши! Да и сам Клест был далеко не промах. Если что, подставит за милую душу и его, своего «крестного»!

— Да уж чего не понять! — недовольно покачал головой Клест. Но его устремленные на старого авторитета глаза досказали все то, чего не осмелился произнести язык…

Баронин сидел на террасе небольшого домика, где он снял на несколько дней комнату, и пил кофе.

Только что прошел дождь, и на чисто вымытом голубом небе появилось долгожданное солнце. И сразу же по колыхнувшимся расплавленным серебром водам озера заскользили лодки и яхты. Баронин завистливо смотрел на веселые суденышки, беззаботно рассекавшие гладь озера. Лучше отдыха не придумаешь! Вода, солнце и чистейший таежный воздух… И он много бы сейчас дал, чтобы и самому вот так же пролететь под парусом по тугим водам Ханки! Но… куда там… Лететь ему, конечно, придется, но только в Москву, где проживал обозначенный на найденной им у убитого в лесу парня бумаге человек, забравший ее, в свою очередь, у Борцова. И сейчас он удивлялся только одному. Как это он сразу не расколол этого читателя «Спорт-экспресса»? Ведь он прекрасно и по сей день помнил события полуторамесячной давности…

Утром, после летучки, он сварил себе кофе, но насладиться любимым напитком не пришлось. Влетевший в кабинет Варягов сообщил ему об убийстве мэра. Через несколько минут они уже неслись на ревущем сиреной «мерседесе» к месту преступления. Плохие вести расходятся всегда быстрее хороших, и, наверно, поэтому вся улица у дома, в котором жил Туманов, была заполнена притихшими людьми: за его отношение к людям и делу покойного мэра успели полюбить многие. Сам Туманов лежал рядом со своей машиной в огромной луже уже начинавшей густеть крови. Как сообщил медэксперт, в него было выпущено три пули, попавшие в голову, шею и грудь. Что само по себе уже говорило о классе стрелявшего. Все три ранения оказались смертельными, и Туманов умер мгновенно. Метрах в четырех от трупа стояла его жена, молодая и очень красивая женщина. С бледным как полотно лицом, она в каком-то оцепенении смотрела на мужа. Похоже, никак еще не могла понять, что здесь на мокром асфальте — а с утра прошел дождь — лежит тот самый человек, который всего несколько минут назад, ласково поцеловав ее перед уходом, обещал сегодня прийти пораньше на его любимые пельмени…

В Туманова стреляли с чердака стоявшей напротив его дома двенадцатиэтажной башни из немецкой малокалиберной винтовки «аншутц» с оптическим прицелом одного из петербургских заводов. Стрельба велась с колена под углом 35–40 градусов. Для удобства убийца сделал еще и подставку из четырех кирпичей. Никаких других следов больше не было. Да и какие могли быть, к черту, следы при такой тщательной подготовке! Баронин даже и не сомневался, что это заказ! И выполнил его настоящий виртуоз. Для любителя подобный уровень был просто невозможен. Стрельба велась под неудобным углом с расстояния почти в сто метров. И в считанные секунды киллер умудрился трижды спустить курок и трижды попасть в цель. И как! Словно в тире! В голову, в шею и в грудь! То есть по нисходящей! И сам прекрасно стрелявший Баронин хорошо знал, какую надо иметь подготовку, чтобы так палить…

Когда Баронин вернулся на место преступления, там уже собралось все городское начальство. И его сразу же подозвал к себе полковник Турнов, заместитель начальника ГУВД города и его непосредственный шеф. Трудно сказать, знал ли этот человек, кому принадлежит поговорка «не следует никогда и ничему удивляться». Вернее всего нет. На чеканном лице Турнова, чьими портретами пестрели местные газеты и журналы, не было удивления и в это скорбное утро. С обычным вниманием выслушав Баронина, шеф невозмутимо кивнул и попросил его к двум часам зайти к нему… И вот тогда-то, с неимоверным трудом проезжая сквозь толпу возмущенных горожан, он и увидел среди них так хорошо знакомого ему человека. Это был Женька Зарубин, с которым Баронин учился в МГУ. Правда, после третьего курса Зарубин оставил университет. И с тех пор о нем не было ни слуху ни духу. Увидев старого приятеля, Баронин уже начал было открывать окно, чтобы окликнуть его, но… тот вдруг с непостижимой быстротой исчез в толпе. Чем весьма озадачил Баронина. Целоваться им, конечно, было не обязательно, но поздороваться Женька все-таки мог бы! Как-никак, а целых три года они числились в друзьях. Уже на первом курсе они образовали с ним и Мишкой Бодровым «великую тройку», как сразу же стали называть однокурсники их компанию. Была у «великой тройки» одна тайная страсть, о которой никто даже и не догадывался на факультете: азартные игры. И играли они не в очко или какую-нибудь там примитивную буру, а ни много ни мало в саму… рулетку! Да, да, в ту самую знаменитую рулетку, о которой в Советском Союзе тогда знали только понаслышке да по роману Достоевского «Игрок». Принадлежала эта самая рулетка, понятно, Бодрову. Папа-посол получил ее в подарок от какой-то крупной фирмы. Конечно, это была миниатюрная рулетка, но играть в нее тем не менее было можно. И они играли! И еще как! Золотое это было для Баронина время, ибо он постоянно выигрывал и никогда не нуждался в деньгах. Потом к рулетке прибавились карты. И здесь Баронин преуспевал, очень быстро заслужив прозвище Вечно Везущего. Какая-то самому ему непонятная сила, помноженная на тонкую интуицию, позволяла ему классически играть в баккара и железку, принося довольно крупные доходы. Правда, на третьем курсе «великая тройка» неожиданно распалась. Зарубина взяли в какую-то специальную школу КГБ, а Бодров бросил университет, потеряв вдруг всякий интерес к уголовному и любому другому праву…

Конечно, с той поры утекло не мало воды, и студенческие привязанности, как теперь понимал Баронин, не многого стоили, но… все равно выходило как-то не по-людски. Человек оказывается в чужом городе, встречает доброго знакомого и делает вид, что не замечает его! Хотя, может, и на самом деле не узнал… Впрочем, Баронин тогда не долго ломал себе голову. Не подошел? Значит, не надо! Не вселенская трагедия!

Но сейчас он вспоминал о той нечаянной встрече несколько в ином свете. Ведь именно рядом с Зарубиным и стоял тот самый читатель «Спорт-экспресса», переквалифицировавшийся затем в киллера. И исчез он, как теперь хорошо помнил Баронин, вместе с Зарубиным. А это уже наводило на определенные мысли в отношении «старого друга». Похоже, он даже слишком хорошо помнил Баронина, за которым не моргнув глазом послал по пятам убийцу. Да и в Николо-Архангельске он, конечно, появился далеко не случайно…

Но в тот день он напрочь забыл о случайном знакомом, когда уже через два часа в сейфе убитого Туманова были найдены пятьдесят тысяч долларов и изделия из золота и платины. А на долларах вместе с отпечатками пальцев самого Туманова были обнаружены еще и «пальчики» хорошо известного в уголовном розыске и ГУОПе Василия Бродникова, стоявшего на третьей по силе группировке города! Правда, поговорить с Бродом Баронину уже было не суждено. Когда он приехал к нему на квартиру с группой захвата, тот уже был мертв, а метрах в трех от него в луже крови валялся еще один труп парня лет двадцати четырех с простреленной шеей. А когда во вделанном в подоконник тайнике были найдены доллары той же самой серии, что и у Туманова, круг, похоже, замкнулся. И добропорядочный отец города, радевший об его процветании, на глазах превратился в коррумпированного мерзавца.

Газеты все расписали как надо! Мэру припомнили даже не оплаченный им в каком-то кафе бутерброд! И полетевшая в Туманова грязь, отразившись от его мраморного надгробия, рикошетом попала и в занимавшего достаточно высокий пост в правительстве Алексея Затонина, приложившего в свое время руку к предвыборной кампании мэра. Правда, сам Баронин, в отличие от падких на любую дешевую сенсацию журналистов, с выводами не спешил. Слишком уж гладко все складывалось: доллары тут, доллары там, вчера благодетель, сегодня — коррупционер и бандитский прихвостень. И сейчас, когда в убийстве мэра оказался заинтересован, если не замешан, его «старый друг», он в какой уже раз был вынужден взглянуть на это дело совсем другими глазами. Как-то не верилось Баронину в то, что Зарубин оказался случайно в день убийства мэра в Николо-Архангельске да еще пришел посмотреть на него! И все это означало теперь только одно: ниточка к мэру тянулась из Москвы…

Был ли замешан Зарубин в убийстве Туманова? На кого работал? Какую преследовал цель? Это были уже далеко не праздные вопросы для Баронина, от ответа на них зависела теперь и его собственная жизнь. И теперь после провала на Ханке его старый друг и новый враг утроит свои старания, дабы отыграться за поражение. Как бы там ни было, а операцию-то он пока провалил. Киллеры были посрамлены навсегда, а Баронин оставался на свободе, да еще с какой-то важной информацией «на кармане». И кто знает, не кружил ли Зарубин в эту самую минуту где-то здесь, у озера, стараясь выйти на него и… доделать то, чего не смогли исполнить его люди…

Но Баронин ошибался. В эту самую минуту тот самый Евгений Зарубин, не пожелавший даже поздороваться со старым товарищем, а потом, в память о старой дружбе, подославший к нему киллеров, садился в тачку частного извозчика во Внуково. Даже не спросив, чего ему это будет стоить, он небрежно кинул водиле:

— На Песчаные!

Невысокий щуплый мужичок с бегающими маслеными глазами, почуяв в Зарубине «карася», закивал головой с таким радостным видом, словно он всю свою извозческую жизнь мечтал попасть к «Соколу» именно с этим пассажиром.

За всю дорогу Зарубин не проронил ни слова. Закрыв глаза, он не думал ни о случившемся в Дальнегорске, ни о предстоящем разговоре с шефом, ни о дальнейшей работе. Он просто отдыхал, обладая редким умением отключаться от всего мешающего ему и расслабляться… По-царски расплатившись с водилой, Зарубин вышел за два квартала до нужного ему дома. Подождал, пока «Волга» не скрылась из виду, и только тогда дворами направился к нужному ему дому.

Незаметно, привычка есть привычка, осмотревшись и не заметив ничего подозрительного, Зарубин вошел в подъезд и поднялся на седьмой этаж. Дверь ему открыл сам хозяин, по-спортивному стройный, моложавый мужчина лет пятидесяти пяти, с умными серо-стальными глазами на загорелом ухоженном лице. Крепко пожав руку гостю, он мягко улыбнулся:

— Пройди в кабинет, Женя! Я сделаю кофе!

Зарубин прошел в кабинет, всегда вызывавший у него самое искреннее восхищение. В глубине души он всегда мечтал о таком сам.

Легкая красивая мебель, резные книжные полки из красного дуба, экзотические растения и огромный аквариум, вделанный в стену, все это сразу же наводило на мысль о тонком вкусе хозяина кабинета. А у любого торговца с Птичьего рынка наверняка вытянулось бы от зависти лицо при виде фантастических по своей окраске привезенных из далеких южных морей рыбок! Да, в этом доме все было настоящим, даже кофе, чей ароматный запах уже слышался с кухни. Удобно устроившись в ожидании хозяина в низком кресле, Зарубин невольно залюбовался настоящим подводным царством, царством света, ярких красок и движения. Правда, двигались рыбки по-разному. Одни весело гонялись друг за другом, ловко лавируя между водными растениями и камнями, другие неподвижно висели на одном месте и, вдоволь нависевшись, резким движением перебирались на другое. Третьи медленно дефилировали в залитом ярким светом двух мощных ламп пространстве, пощипывая своими мягкими губами водоросли.

Да, это был настоящий отдых, своего рода прекрасная медитация, не только отвлекавшая от мирских забот, но и доставлявшая к тому же удовлетворение. Прав шеф: полчаса у аквариума дорогого стоили…

Бордовский, такой была фамилия хозяина, появился в кабинете с небольшим серебряным подносом в руках. Зарубина поразило то, как он нес поднос и расставлял на столе угощение. Можно было подумать, что этот человек только и делал всю свою жизнь, что носил подносы! И как ни странно, но Зарубин, сам того не подозревая, был не так уж и далек от истины. Было время, и подносы подавал Виктор Алексеевич Бордовский! Правда, не здесь, а в Париже. И дирекция ресторана, где он работал, была очень удивлена, узнав в одно прекрасное утро о внезапном исчезновении мсье Сорреля. А вот остановившийся в этом же отеле резидент Интеллидженс сервис почему-то совсем не удивился, а напрямую связал бегство мсье Сорреля с пропажей секретнейших документов, полученных им в номере от своего агента. И, надо заметить, был недалек от истины…

Испив великолепный напиток, ничем не напоминающий рекламируемые по телевидению суррогаты, Зарубин приступил к докладу. Бордовский, потягивая свой любимый «Салем», внимательно слушал. Он ничем не выразил своего недовольства проколом у озера, но Зарубин не обманывался на свой счет. В таких ситуациях профессионалы не имели права проигрывать, и он был готов получить все, что ему причиталось. Как-никак, а за физическую компрометацию Баронина отвечал он. И он получил. Нет, Бордовский не кричал и не ругался. Холодно глядя на подчиненного, он ровным голосом произнес:

— Ты сам себе нашел головную боль, Женя… Так что постарайся как можно быстрее избавиться от нее!

Бордовский глубоко затянулся и невольно поморщился. У него не укладывалось в голове, как можно так бездарно завалить самое простое дело, не требующее ни ума, ни интуиции. Понятно, если бы их переиграли тактически, тут уж ничего не поделаешь, если человек идиот, так это надолго, как говаривал старик Вольтер, но вот так, запросто живешь отдать инициативу… Невероятно! И теперь этот бывший опер, ими же по сути дела и предупрежденный, мог наделать, много нежелательного шума. Да что там шума, он просто мог провалить так блестяще начатую и с таким размахом задуманную операцию. И шеф не будет входить в детали, кто лучше стреляет ночью, но спросить спросит…

— Нам, — продолжал Бордовский, — остается только ждать… Если даже случилось самое худшее и этот самый Баронин получил какую-то информацию, он все равно рано или поздно вернется в Николо-Архангельск, а значит, к нам! И твоя задача взять под контроль все возможные подходы к нему…

Распрощавшись с Зарубиным, который уже через несколько часов улетал назад, Бордовский закурил новую сигарету. Да, ничего не поделаешь, общая деградация неизбежно била и по их профессии, и хотя он ни в коем случае не сравнивал работу «чистильщиков» со своей, на физическую компрометацию того же Троцкого он поехал бы все-таки сам, не доверяя ее никому…

Глава 2

Уютно устроившись в кресле, Баронин задумчиво смотрел в иллюминатор. Вверху, внизу — повсюду стояла плотная стена белоснежных облаков, и только ровное гудение моторов в какой-то степени нарушало эту иллюзию неподвижности. Впрочем, мысли Баронина были далеко и от этих облаков, и от повисшего в них самолета. Он снова вернулся в прошлое…

Возглавивший группу по расследованию убийства Туманова старший следователь по особо важным делам городской прокуратуры Владимир Иванович Симаков встретил его прохладно, даже неприязненно. Не забывал важняк старой обиды еще с девяносто первого, когда честь и совесть эпохи уже дышала на ладан, Баронин чуть было не поставил крест на его гладко катившейся в гору карьере. Они вели тогда дело племянника секретаря обкома партии, застрелившего на охоте приятеля. Не почуял тогда прожженный интриган новых веяний и буром попер на Баронина, не желавшего списывать труп на случайно произведенный выстрел. Но Горбачев уже подписал указ о запрещении компартии, и карты легли совсем в другом раскладе…

Новая волна чуть было не накрыла Симакова с головой. Но, будучи отличным пловцом, он все-таки выплыл. И Баронин, с которого очень быстро сошла вся послефоросская эйфория, не очень-то удивился, снова увидев на одном из кабинетов прокуратуры так хорошо ему знакомую фамилию. Конечно, теперь Симаков работал несколько иначе. И если и тянул воз в сторону начальства, то делал это ненавязчиво.

— Как успехи, Александр Константинович? — холодно поблескивая стеклами очков, сразу же приступил к делу Симаков, едва Баронин уселся напротив. — Есть что-нибудь новое по найденному на квартире у Бродникова трупу?

— Нет… — покачал головой Баронин. — Кроме того, что по нашим делам он не проходил…

— Плохо, Александр Константинович, — недовольно поморщился Симаков, — время идет, а мы топчемся на месте!

Баронин ничего не ответил. Хотя и мог бы! Ибо со времени убийства Туманова прошло всего-навсего двое суток.

Симаков медленно, словно подчеркивая значимость совершаемого им поступка, вытащил сигарету из лежавшей перед ним пачки и неторопливо щелкнул зажигалкой.

— Вы знаете, — выпуская дым, проговорил он, слегка прищурив глаза, отчего они показались Баронину еще злее и подозрительнее, — что вчера руководству звонил сам господин Затонин и просил сделать все возможное для быстрейшего расследования преступления?

— Нет, не знаю, — равнодушно покачал головой Баронин. — Я хорошо знаю другое!

— Что же? — снисходительно посмотрел на него Симаков, чувствуя, что инициатива пока у него.

И Баронин решил на холодность отвечать иронией. Оружием еще более страшным и разящим куда сильнее. Если у Симакова сейчас и было преимущество в положении, то в профессионализме он мог дать ему приличную фору.

— То, — улыбнулся он, — что это только убийства совершаются по заказу, а их расследование зависит от несколько иных причин… И это, — после небольшой паузы закончил он, — известно любому специалисту…

Получив оплеуху, Симаков закусил губу. Но вступать в дебаты с лучшим профессионалом области не стал. Решил достать его с другой стороны. Сделав вид, что не заметил иронии Баронина, он все тем же выдерживающим дистанцию тоном спросил:

— Надеюсь, вам известно, что Бродников являлся особой, весьма приближенной к Каткову?

Боронин пожал плечами. Еще бы не известно! Как-никак близкий друг и руководитель третьей по своей силе группировки в Николо-Архангельске.

— Да, конечно…

— Так в чем же дело, Александр Константинович? — слегка повысил голос Симаков, собирая морщины на высоком лбу. — Почему никаких мер не принято?

Снова перехватив инициативу, Симаков пошел в атаку, и со стороны теперь могло показаться, что опытный учитель отчитывает нерадивого ученика, забывшего вдруг таблицу умножения.

Но на мякине Баронина провести было невозможно. И он, прекрасно понимая, что имеет в виду Симаков, прикинулся удивленным.

— А какие я должен принимать меры?